С Нателлой Крапивиной, Алексеем Кравченко, OG Buda, Натальей Кудряшовой и многими другими.
Несколько лет назад журналисту и писателю Михаилу Зыгарю пришла в голову идея, определенно заслуживающая реализации, – перевести пушкинские сказки на киношный язык, сделав их понятными современному российскому зрителю. Задача амбициозная и довольно непростая, учитывая тот факт, что формат был выбран сериальный, да еще и сразу с несколькими режиссерами и сценаристами. Получился киноальманах, где разные произведения вступают в единый повествовательный симбиоз, за органику которого ответственен Зыгарь. Новое прочтение переносит сказки Пушкина в нашу реальность, где Царевна становится инстаграмной дивой, Елисей – рэпером (а именно OG Buda), а Золотой Петушок и вовсе нейросетью. Посмотреть на это уже можно будет в ноябре на платформе more.tv.
Мы побывали на съемках одного из эпизодов проекта – про царя Салтана – и пообщались с Михаилом о его непростом замысле. События разворачивались на территории так называемого испытательного стенда Высоковольтного научно-исследовательского центра Всероссийского электротехнического института. С первого раза такое наименование не запомнить, поэтому в народе локацию назвали «Катушками Теслы» в Истре. Попасть сюда можно только по специальному разрешению, а съемки здесь прошли и вовсе впервые.
GQ: Чем вообще шоураннер Михаил Зыгарь занимается на этом проекте?
Зыгарь: Вообще шоураннер – это тот, кто отвечает за сериал целиком. У нас разные сценаристы и режиссеры работали над разными сериями. Есть общая идея, которую я придумал года два назад. Есть концепция, стилистика, и, более того, у нас даже есть единый сюжет и единые герои. Можно сказать, что у меня техническая функция. Я связующее звено между всеми режиссерами и сценаристами. У Пушкина сказки никак не связаны, а у нас каждая новая сказка является продолжением предыдущей. Они растянуты во времени. Первые серии у нас происходят в недалеком прошлом, следующие – в настоящем, а сейчас мы находимся на съемочной площадке «Салтана» – это далекое будущее.
Прямо как у братьев Стругацких.
Да, это некоторая футурология. Постапокалиптический мир.
Антиутопия.
Местами антиутопия, да.
Удается ли сохранять айдентику при том, что съемочные команды постоянно разные?
Во многом это часть концепции – все сказки должны быть разными. Они все в разных стиле и жанрах. Поэтому то, что они совсем не похожи друг на друга, – это важная часть замысла.
Насколько вообще сложно работать в команде с таким большим количеством режиссеров и продюсеров?
Мне очень сложно. Когда несколько оркестров играют, нужно, чтобы они сыграли одновременно. Я придумал себе такую адскую головную боль, во многом не предполагая, на что я себя обрекаю. Сейчас я уже понял, но когда все закончится, мне будет очень весело.
Какие еще были сложности?
Например, вчера был дождь, а у нас тут построен алтарь из мониторов. Это одичавшее племя, которое живет в будущем и поклоняется технологиям. У них технологии превратились в карго-культ, потому что после апокалипсиса почти все перестало работать. Людей, которые умеют пользоваться техникой, понимают, что такое электричество, и помнят интернет, почти уже не существует. Но отдельные отголоски прежних времен сохранились. Поэтому из мониторов племя построило себе алтарь. В чудесный кульминационный момент они загораются, начинают демонстрировать контент. Под дождем это снимать непросто.
Как вы думаете, может ли кто-нибудь сказать: «Вот классику извратили, рэперов позвали, посягнули на святое»?
Такое может быть, потому что всегда есть люди, которые не в курсе, что такое искусство. Они не знают, каким образом Пушкин писал свои сказки. Когда он писал, кто-то тоже думал, что он посягнул на святое – взял старые классические чужие сюжеты и перенес их в то время, в котором они вовсе не должны были использоваться. Были люди, которые говорили, что Пушкин исписался, были те, кто обвинял его в излишней дерзости и слишком наглом экспериментаторстве. Но в этом и есть суть нормального искусства – брать элементы предыдущих произведений и, вдохновляясь ими, создавать новые. Так было всегда. В некотором смысле в этом есть традиционная ценность искусства – используя элементы старого, создавать новое. На протяжении всей человеческой истории в этом не было ничего удивительного. Но при этом всегда были люди, которые не догоняют, которым почему-то кажется, что это неправильно, которые думают, что нечего новые книжки писать. Уже старые хорошие. Мы так не считаем. Мы думаем, что переосмысление и интерпретация старых смыслов и ценностей – это всегда путь к созданию чего-то нового. Так делал Пушкин, так делаем и мы. Мы верны духу, а не букве.
То есть все эти разговоры про то, что автор, быть может, не хотел, чтобы его творчество интерпретировали или переформатировали, не актуальны?
У меня нет никаких сомнений про Пушкина. Я думаю, что он бы точно хотел. Потому что в некотором смысле он нормальный панк, всегда им был и никогда ничего не боялся. Поэтому я за реакцию Пушкина не боюсь. У нас сюжеты меняются, герои меняются. У нас некоторые герои меняют пол, но не в процессе сюжета. Например, вон там Игорь Миркурбанов в костюме робота-трансформера – у Пушкина он назывался сватья баба Бабариха. Он не женщина, он мужчина.
А к какому эпизоду вы особо тяготеете? Есть такой?
Они все разные. Есть те, которые получились очень хорошо, я к ним тяготею по этой причине. Есть те, которые очень сложно рождаются и вообще с ними много проблем. Тут, с одной стороны, у меня есть ощущение, что, если сложно, значит, будет хорошо. С другой, пока еще не снято, я стараюсь не делать лишних выводов. Но такого безумного эпизода, как «Салтан», у нас нет. Все другие выглядят по-другому. «Рыбка» совершенно реалистичная, «Балда» на стыке Балабанова и Дэвида Линча, «Мертвая царевна» – это мюзикл. В разных сериях есть свои мотивы. Вот здесь (в серии «Салтан». – Прим. GQ) мы вдохновлялись советскими фильмами про будущее. Мы вдохновлялись тем, как смешно в прошлом люди представляли себе будущее. На сегодняшний день «Пятый элемент» выглядит как абсолютный ретрофутуризм. Когда был снят «Автостопом по галактике», он казался адским кичем, а сейчас смотрится как вариант ретрофутуризма. У нас тут местами Тарковский, местами Стругацкие, местами «Пятый элемент». Отдельная история про костюмы. Многие модели могли бы сейчас выйти на подиум где-нибудь в Париже. Это очень стильный и футуристичный петчворк.
По вашему мнению, творчество каких отечественных классиков заслуживает экранизации? Но тех, которых еще никто не экранизировал.
Любые сюжеты заслуживают экранизации, и очень много чего не экранизировано. В России, если не считать «Неоконченной пьесы для механического пианино», нет ни одной экранизации Чехова. Мне кажется, это довольно смешно. Нет ни одной экранизации Платонова, насколько я знаю. Если брать русскую литературу, она не очень обихожена российским кино.
Как думаете, кто из современников станет классиком? Пусть не таким, как Пушкин, но хоть каким-нибудь.
Пушкин никогда не собирался быть классиком, он изобретатель и экспериментатор. Пушкин – первый автор, который начал писать на понятном языке, на разговорном. Это человек, который первым в России придумал, что с аудиторией надо разговаривать на ее языке. Это важное новаторство, которое все пытаются забыть и вытеснить. Поскольку Пушкин был первым, кому такая идея пришла в голову, он стал законодателем в этом направлении. Всякий раз, когда язык общества меняется, возникают авторы, художники и писатели, которые чувствуют его, осваивают и начинают с его помощью создавать произведения искусства. Я не имею в виду только разговорный язык. Наш современный язык – это язык технологий, и создавать популярные произведения на нем – это очень серьезная задача, с которой пока никто не справился. Наверно, мы в ближайшие десятилетия увидим, как люди научатся использовать мобильные телефоны для создания произведений, которые станут классическими.
На языке эмоджи.
Почему нет. Это будет не литература, но, думаю, что на языке эмоджи вполне можно. Как и фильмы в тиктоке тоже можно. Все нормально, нечего пугаться.
Какую эмоцию вы хотите вызвать у зрителя? Что он должен почувствовать? В сказке же должна быть мораль, назидание.
Он должен почувствовать близость, должен почувствовать, что это написано не только про волшебных демонов и героев. Это написано про него. Самое главное воздействие – психологический перенос зрителя внутрь произведения. Все знают эти сюжеты. В этом смысле пушкинские сказки – это наш культурный код. Мы знаем эти сюжеты наизусть, но никогда не прикладывали их к себе, никогда не считали этих людей живыми, никогда не думали, что эти истории применимы к нам. Тут очень простой прием: вместо волшебства – технологии. В каждой сказке это вдруг начинает работать так, будто Пушкин изначально про это и писал. Как иначе можно понять человеку, который не знал о существовании мобильного телефона, в какое зеркальце смотрит царица? Это вообще какой-то бред с точки зрения человека до XXI века, а теперь нам наконец-таки понятно, что автор имел в виду.
А чудеса были у вас на площадке?
Мне кажется, у нас было несколько чудес. Я вижу, что происходит с артистами, которые у нас играют. У нас позавчера были очень сложные съемки в Протвинском коллайдере. Во время этих съемок артисты вдруг начали совершенно по-другому себя ощущать. До сих пор все обсуждают, что там действительно могло быть какое-то внеземное воздействие. Но я думаю, что это не бозон Хиггса, а частица Пушкина. Во всех вселилась. Олеся Судзиловская превратилась в такую Лебедь, которую еще никто никогда не видел. А может, Наташа Кудряшова при помощи Пушкина превратила ее в нового человека. Это банально, но почти каждый из артистов – это чудо. У нас чудесный кастинг.
Насколько я понимаю, в место, где мы сейчас находимся, простой прохожий не зайдет. Это закрытая зона. Так же, как и Протвинский коллайдер.
Вот-вот, это чудо, что нас пустили и сюда и туда. Сейчас мы снимаем на объекте «Росатома». Они позволили нам здесь снимать впервые в истории, насколько я понимаю. В коллайдере тоже никогда ничего не снимали. Сотрудники, которые работали там, были счастливы. Они были счастливы спустить нас, показать нам все. Они почувствовали себя совсем в другой жизни.
Мы в пресс-релизах начитались, что у вас тут присутствует балабановщина. Создается впечатление, что нас ждет тяжесть. Какое в итоге общее настроение у проекта?
Никакой тяжести не будет вообще. Все по-разному, все очень увлекательно. Все серии более-менее смешные. «Рыбка» – это, конечно, трагикомедия. Все мы знаем, что у нее немножко печальный сюжет. Но когда я увидел, как хохочет наш продюсер Жора Крыжовников на просмотре «Рыбки», я понял, что, кажется, все неплохо.
Автор: Дмитрий Петросьянц