Современная политическая наука больна, как и социальные науки, и заболела она не сегодня и не вчера. Исторически сложно проследить, когда начался этап великого засорения, но видится, что истоки прослеживаются от условной западной советологии, которую была скорее рупором идеологических конструкций, чем специфическим разделом условной политической и/или исторической науки. С развалом Советского Союза советология не исчезла, быстро трансформировавшись в кремлеведение, пик развития, которой пришёлся на уникальный, псевдожурналистский и ненаучный труд «Вся кремлёвская рать». Я давно про себя назвал процесс маргинализации политической и/или социальной науки в честь одного известного российского политолога, которая является кем угодно, но только не политологом (не буду забегать вперёд, про этой речь пойдёт дальше).
Недавно, готовясь к написанию магистерской диссертации, я наткнулся на интересный аналитический доклад Фонда «Либеральная миссия» под названием «Деконструкция Конституции: что нужно и что не нужно менять в российском Основном Законе». В нём я обнаружил классические примеры терминологической абракадабры. Так, в предисловии Кирилл Рогов упоминает немецкую исследовательницу Петру Штыков (Petra Stykow), которая характеризует российский режим последних двадцати лет как «авторитарный президентализм евразийского типа». Он поясняет, что «авторитарный президентализм евразийского типа» является «некой целостной моделью псевдореспубликанского устройства, где президент не встроен в систему разделения властей, но подчиняет их себе и де-факто руководит ими», добавляя новый термин «президентский абсолютизм», который скорее всего является синонимом «авторитарного президентализма евразийского типа». В этом же сборнике юрист-конституционалист Елена Лукьянова* характеризует тот же путинский режим как «выборную дуалистическую монархию с институтом престолопреемства», но не поясняет сути своей лингвистической феерии.
Возникает соответствующий вопрос: можно ли считать характеристики российского режима, данные Штыков и Лукьяновой соответствующими реальности? Ответ, конечно, однозначный, но давайте разберемся. Во-первых, и определение Штыков, и определение Лукьяновой, к сожалению, больше походят на обороты из бульварной газеты, чем на научные определения. Во-вторых, в определении Штыков лишним является акцент на евразийском. Он однозначно излишний, убрав его – смысл не поменяется. Авторитарный президентализм как термин вполне имеет право на существование. Однако, термин «суперпрезидентская республика» используется чаще, несмотря на его зонтичность. Эта характеристика хоть и вызывает вопросы у части исследователей, но является более употребляемым. В-третьих, «суперпрезидентская республика» уже несет в себе значение недемократического режима. В-четвертых, обратившись ко второй характеристике, возникает недоумение – как путинский режим может являться выборным и, одновременно, иметь институт престолопреемства? Это два взаимоисключающих элемента: либо выборность, во всех ипостасях, либо престолопреемство. Конечно, можно вспомнить восточные монархии, в которых правящая семья своим собранием выбирает следующего короля, например, так происходит в ОАЭ, Саудовской Аравии, Малайзии, Камбоджа и т.д. Можно ли современную Россию поставить в один ряд с этими странами? Несмотря на то, что при Путине сохраняется формальное функционирование института выборов, в том числе Президента, мы не может утверждать, что семья выбирает из своего числа следующего преемника. Это было свойственно «Семье» Ельцина, но не Путину. Его кооператив «Озера» походит на средневековые аристократические республики, но никак не на выборную монархию с престолопреемством. Важно отметить, что в таких монархиях преемник объявляется заранее, как пожелание еще живого короля, только в ходе внутрисемейных интриг его могут и не выбрать. Преемника Путина мы не знаем, только догадки. В-пятых, дуалистичность указывает всегда на существование реальных двух центров власти, которые часто конфликтуют друг с другом из-за принятия политических решений. Если Президент является центром власти, что неоспоримо на фоне поправок 2020 года о том, что исполнительная власть осуществляется Правительством под общим руководством Президента (статья 110), то что второй центр власти? Правительство — нет, оно под общим руководством Президента; Федеральное собрание тоже сложно назвать вторым центром, учитывая его не вполне независимое положение; Конституционный и/или Верховный суд – второй центр власти? В-шестых, непрофессионально ни юристу, к тому же конституционалисту, ни политологу называть путинский режим монархией. Это такая уловка, с помощью который экспертам, часто ангажированным, легче объяснять обывателю сущность современной политической системы. Но это приводит к искажению картины мира: чем тогда является условно Великобритания, если путинский режим – монархия? Республикой?
Проблема использования терминологии в политической науке была поднята несколько лет назад, когда случился заочный спор между Екатериной Шульман и политологом Григорием Голосовым. В канун православного Рождества в 2017 году в Фейсбуке Голосов* написал пост с кратким списком ошибок Шульман по поводу характера политических режимов в разных государствах. К нему присоединился политический эксперт Александр Морозов, Глеб Павловский, Борис Вишневский. Екатерина Шульман ответила Голосу отдельным постом. Подробнее почитать можно тут. Важным в этой фейсбук-дискуссии является признание Шульман в том, что «гибридность», о которой она столько писала и говорила, имеет преимущество в виде неопределенности самого термина и того, как мы можем его определять. На это Голосов иронично подметил, что уже догадывался об этом достоинстве теории гибридных режимов Шульман. Данная дискуссия показала проблему, которую я обозначил выше: часто, даже профессиональные, политические исследователи используют термины не по назначению. Смешивая, например, гибридность и анократию, которую Шульман в этой дискуссии приписала Украине, поставив в один ряд с авторитаризмом разного типа.
Ранее с данной проблемой столкнулась теория демократии, когда примерно со второй половины XX века политические философы и политологи начали «множить сущее». Только каких видов демократии не появилось: нелиберальная демократия, делегативная демократия, ликвидная демократия, имитационная демократия, неконсолидированная демократия, авторитарная демократия, электоральная демократия, суверенная да сувенирная демократия и т. д. Исследователи Д. Коллер и С. Левицки «смогли обнаружить более 550 «подвидов» демократии». Политическая наука практически захлебнулась в этой «демократически-терминологическом разнообразии», потому что особо никто не мог остановить лингвистическую феерию.
__________________________________________________________________________________________