— Там ещё чёрные полоски сверху вниз, — заметила Витька.
— Точно. Вот мы сейчас будем рулить так, чтобы эти чёрные полоски совместились, створились... Так, чуть левее, ещё лево руля... Стоп! Так держать!.. Молодец!
Витька ликовала. Здорово! Шла по створам и теплоход её слушался! Вот Назимка будет завидовать!
В рубку заглянул Митрофан Игнатьевич. Витька поздоровалась, но капитан вместо привычного: «Здравия желаю, Виктор!» только слегка кивнул головой.
— Не забудь про сигнал, — строго сказал он Васе и прошёл на мостик.
— Понял.
«Калинин» вдруг сделал плавный разворот к берегу.
Витька удивилась:
— Приставать будем?
Вася не ответил. Прищурившись, он внимательно всматривался в берег. Витька тоже поглядела. На самом высоком месте виднелся белый незнакомый знак. На створ он совсем не походил. Знак скорее напоминал узкую длинную пирамиду, на верхушке которой что-то краснело.
И вдруг тонкий протяжный гудок потянулся к берегу. Это был странный сигнал. Витька ни разу такого не слышала. Здоровались суда при встрече звонко, весело, и когда приставали к пристани, тоже «пели» по-другому.
— Почему он плачет? — спросила Витька. Вася отозвался не сразу.
— Есть такой сигнал особый, «Помним!» называется, — задумчиво сказал он. — «Калинин» всегда его даёт, когда проходит мимо памятника погибшим.
Так значит, наверху пирамиды была звезда! Как на дедушкиной пилотке, которую хранит бабушка Фатья в сундуке...
Сквозь стеклянную стену рубки Витька видела, что всё время, пока теплоход проплывал мимо памятника, Митрофан Игнатьевич стоял очень прямо, словно по стойке «смирно». И только когда белая пирамида с красной звездой осталась позади, капитан очнулся и, тяжело припадая на правую ногу, прошёл на противоположный конец мостика.
Витька почему-то только сейчас заметила, как сильно хромает Митрофан Игнатьевич.
— У него нога болит? — спросила она. Осколок, — коротко ответил Вася. — Всю войну на подводных лодках плавал, — с уважением добавил он.
— И не вытаскивается никак? Осколок? — Витька представила, как, должно быть, больно Митрофану Игнатьевичу. Один раз она занозила коленку. Упала, а острая щепка прямо и воткнулась. Ох, и орала она тогда! С тех пор прошло два года, а шрам всё ещё видно. А тут — осколок! Железный!..
Витька вздохнула. Вася не разговаривал, молчал, что совершенно было на него непохоже, и Митрофан Игнатьевич с утра хмурился, и самой почему-то грустно стало...
— Я домой пойду, — сказала она.
Вася кивнул: «Бывай!» и задерживать не стал...
ПРОИСШЕСТВИЕ ВТОРОЕ, ГОРАЗДО СЕРЬЁЗНЕЕ ПЕРВОГО
В тот день, когда случилось это чрезвычайное происшествие, «Калинин» свернул к совершенно пустому, без единого домика, берегу.
Вообще, все теплоходы, как автобусы и троллейбусы, делают остановки в строго обозначенных местах. Но на «Калинине» был капитаном Митрофан Игнатьевич, который считал, что если можно помочь человеку — значит, надо помочь. Поэтому «Калинин» приставал — пришвартовывался даже там, где, казалось бы, и лодка не подошла. Потерянное время нагнать ничего не стоит: была бы машина в порядке да команда хорошая.
На берегу, куда собирался швартоваться «Калинин», стояла мачта с алым флажком на верхушке, а между двух деревьев бился на ветру лозунг: «Добро пожаловать!» Дальше, насколько хватало глаз, раскинулся луг, ярко-зелёный с голубыми, белыми и красными пятнами цветов.
У воды стоял белоголовый и белобородый старик, а вокруг, высунув язык и свернув хвост колечком, бегала рыжая собачонка.
Старик чего-то, по-видимому, ждал. Митрофану Игнатьевичу нужно было что-то ему передать. Коку тёте Тане требовался щавель для зелёных щей. А вахтенный матрос должен был бросить на берег чалку — специальную верёвку, с помощью которой судно «привязывают» к берегу.
Витька крутилась на нижней палубе, у самого выхода. Потому что с верхней хотя и дальше увидишь, но меньше.