(эпизод из жизни тюремного врача)
Влажная, холодная осень и сумерки обволакивали немногочисленных прохожих и редкие пробегавшие мимо машины. Октябрь. Было всего пять часов вечера, а темнота была серьёзная, как будто часы катастрофически опаздывали, а сонливое состояние подтверждало их обман. Чудилось, что на город уже опускается ночь. Татьяна стояла у пешеходного перехода, дожидаясь зелёного человечка на светофоре. Время тянулось медленно и ей казалось, что она уснёт здесь же у этого перехода, потому что кроме темноты и противной влажности наваливалась усталость. Рабочая неделя закончилась, и она была трудной, впрочем, как всегда.
Вдруг Татьяна почувствовала, как кто-то обхватил её сзади за плечи. Работая много лет в больнице для осуждённых, которая была одновременно зоной строгого режима, женщина привыкла не бояться никого и ничего, потому что была всё время под охраной. Её охранял так же, как и других работников целый штат офицеров и прапорщиков. Кроме того, сами осужденные за очень редким исключением не допускали никакой агрессии в отношении персонала больницы. Другое дело было в городе, который был окружён колониями и многие из тех, кто в них отбывал срок, после освобождения, оставались на жительство здесь. В 90-е годы к этим людям присоединилась молодёжь, охваченная тюремной романтикой, наркоманы и бомжи. В подъезде дома, где жила Татьяна, каждый вечер собирались компании нетрезвых молодых людей, которые матерились, орали блатные песни, пили дешёвый алкоголь, бутылки из-под которого обязательно разбивали. Татьяна, привыкшая к тому, что зэки её безоговорочно слушались, часто пыталась навести порядок, делала замечания, и когда ловила на себе мрачные взгляды и слышала изощрённую брань в свой адрес, вдруг понимала, что для этих людей она никто, и они могут позволить в отношении какой-то тётки всё что угодно. Когда такое понимание приходило, Татьяна пугалась и старалась быстро исчезнуть из поля зрения компании, ругая себя за неосмотрительность.
- Допрыгалась, - с ужасом подумала Татьяна Владимировна. Сердце замерло, упало в пятки, а потом бешено заколотилось в горле. Татьяна рванулась вперёд, благо, что зажегся зелёный свет для пешеходов, но услышала смех за спиной. Она резко повернулась и увидела высокого мужчину, смеющегося, обнажая крепкие зубы, белеющие в темноте. Лицо мужчины было как будто знакомо и, поняв, что ситуация не опасная, Татьяна напрягла память и вспомнила – Женька Рыбаков.
- Рыбаков - ты идиот? Так женщину пугать, — с облегчением сказала Татьяна.
Рыбаков, улыбаясь счастливой улыбкой, взял Татьяну под руку, и они благополучно перешли через дорогу.
- Я вас Татьяна Владимировна в машине поджидал возле остановки автобуса, потом машину оставил и к вашему дому пошёл. Вы, говорят замуж вышли? Счастливы? — спросил он, продолжая улыбаться.
- Врут, не вышла замуж, Бог миловал, - засмеялась женщина. - А ты как здесь? Давно же освободился.
- Да вот два года как… На вас захотелось посмотреть, - ответил Женька. - Татьяна, - перешёл он на «ты». - Пойдём в ресторан, посидим, поболтаем. Мерехлюндию вспомним… - опять засмеялся он.
- Слушай, как ты это слово запоминаешь, - тоже засмеялась женщина. - Я только от тебя его и слышала.
- Ну, пойдём, завтра суббота, не работаешь… - уговаривал Женька.
- Ты с ума сошёл? Город маленький, обязательно кто-нибудь из знакомых попадётся, увидят, что Татьяна Владимировна с зэком по кабакам шляется. Боюсь! Как жулики говорят «бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт»…
- Не обижай Татьяна, я теперь свободный гражданин, предприниматель… - возразил Женька.
- Ну, и ты не обижайся. В кабак не пойдём, домой я тебя сам понимаешь пригласить тоже не могу. Сидеть в парке сыро… Я в магазин шла до твоего нападения, вот туда и пойдём.
Они направились к гастроному, в левом крыле которого располагалось маленькое кафе с барной стойкой и несколькими высокими столиками без стульев. В помещении посетителей не было. Женька принёс Татьяне пирожное, коктейль, в котором она ощутила шампанское и какой-то сок, вероятно, яблочный и ещё что-то, а перед собой поставил большой стакан напитка из брусники.
- За рулём, - объяснил он свой выбор. - Знаешь, что я чаще всего вспоминаю из всего срока? - спросил он задумчиво. - Правильно, - ответил он сам себе. – Голубцы.
- А я вспоминаю, как с мерехлюндией опозорилась, - вторила ему женщина.
Они стали вспоминать события, мелкие и ничего не значащие для других людей. Для Рыбакова так же, как и для Татьяны Владимировны они, нанизываясь на нить времени, одни за другими превращались в небольшой кусок жизни, который имел значение для них обоих.
* * *
В больницу поступил больной с неясным пока заболеванием лёгкого. Вначале симптомы болезни и рентгенологическая картина были похожи на туберкулёз, эпидемия которого в 90-е годы вспыхнула в стране и, конечно, в местах лишения свободы тоже. Когда возникло подозрение на злокачественную опухоль, состояние больного уже было тяжёлым. После консилиума, на котором все его участники высказались за онкологию, пациента перевели из туберкулёзного отделения в «терапию». Татьяна Владимировна сопротивлялась этому переводу и настаивала, чтобы пациента лечили хирурги. Она понимала, какая физическая и психологическая нагрузка обрушится на работников отделения, а в хирургии и штат намного больше и палат тоже больше. Однако умом Татьяна понимала, что у хирургов больному делать нечего, т. к. операции такого объема, который требовался в этом случае, в их больнице не выполнялись. Раньше направить пациента в Питер, где такую операцию могли бы сделать, не представлялось возможным из-за бардака, который творился в то время в стране. Теперь же время было упущено потому, что заболевание перешло в терминальную стадию. Оформили документы на освобождение по болезни, но имелось одно препятствие. Больной был бомжом, и поместить его можно было только в интернат для инвалидов. Администрация занималась поиском места для своего подопечного, но этот процесс обычно был длительным, и все понимали, что больной просто не доживёт до «свободы».
Несчастный находился в терапевтическом отделении уже два месяца. Кроме того, что он задыхался, его мучили боли, которые невозможно было купировать никакими аналгетиками и даже наркотиками. Больной стонал, плакал, кричал и смотреть на это было тяжело. Кроме того, в результате «отстрела» метастаза в головной мозг, у больного отнялись правая рука и нога, нарушилась речь. Пациентов, находящихся рядом с умирающим, пришлось перевести в другие палаты. Лишь один парень согласился остаться на прежнем месте и даже поухаживать за страдальцем по мере сил.
Весь персонал, конечно, жалел больного. И доктора, и медицинские сёстры старались почаще заходить в палату. Когда больной захотел киселя, сварили дома и принесли клюквенный кисель, сестра хозяйка угощала пирожками, Владимир Карпович снабжал сигаретами и чаем. Больному разрешали курить в палате. И вот вчера он умер.
- Отмучился сердешный, - констатировала Любовь Андреевна, сестра хозяйка по прозвищу Дося.
На следующий день после смерти больного Татьяна узнала от старшего санитара, что кисель, пирожки и всё остальное доставались соседу больного по палате, который оказался отъявленным мерзавцем. Он крысятничал, то есть отбирал всё у своего немощного соседа. Но особенно Татьяну и весь коллектив повергло в ужас сообщение о том, что по ночам, когда больной громко стонал, шустрый парень заклеивал больному рот пластырем, который оставался в палате после капельниц. Сколько ночей изверг проделывал эту процедуру, никто не знал. Возможно, это ускорило кончину пациента. После того, как вскрылась эта изощрённая подлость, весь медперсонал пребывал в унынии. «С кем работаем? Кому помогаем?» - читала Татьяна вопрос в глазах докторов и медсестёр. Узнали об этом, конечно, все больные отделения и «смотрящий» по терапии. Татьяна взяла с него слово, что наказывать эту сволочь «на больничке» не будут. То, что этот мерзавец не избежит возмездия, было всем понятно и, по всей вероятности, оно будет страшным.
Татьяна Владимировна пришла в штаб на планёрку в подавленном состоянии. Ей было жалко умершего. Подлость, которую она часто наблюдала среди осуждённых, сегодня перешагнула какую-то грань. Санитары во главе со «старшаком» обязаны были предотвратить то, что произошло. Они все без исключения работали на опер часть и это было правильно. Но в данном случае некоторые из санитаров с ног сбивались, бегая к оперативникам с докладами, о том, что медики подкармливают пациента. Это могло повлечь за собой карательные меры в отношении медицинского персонала. Однако, оперативники были в основном нормальными адекватными ребятами, и на эти сообщения закрывали глаза, но всё-таки… Санитары доносили на медиков, а своих обязанностей в отделении не выполняли. Теперь некоторым из них грозят серьёзные неприятности со стороны администрации. Они будут уволены со своих должностей и отправлены в колонии.
Когда дежурный врач доложил, что в терапевтическом отделении умер больной, начальник колонии ехидно посмотрел на Татьяну и громко, чтобы все услышали сказал:
- Молодцы терапевты, хорошо с преступностью боретесь!
Все засмеялись, а Татьяна Владимировна, вспомнив сколько сил приложил весь коллектив «терапии», чтобы облегчить состояние больного, чуть не заплакала. После планёрки пока шла по улице в свой корпус, держалась, но как только переступила порог кабинета, дала волю слезам.
- Как страшно, - думала женщина. - Умирать среди чужих, враждебных тебе людей. Как страшно сознавать, что многие ждут твоей кончины, чтобы присвоить пачку чая или сигарет.
Татьяна плакала, вытирала глаза носовым платком и, как всегда, в таких случаях ей приходила в голову мысль:
- Что я делаю здесь, среди этих подлецов, которые заклеивают рот страдающему человеку, чтобы не мешал спать, среди этих моральных уродов? Зачем начальник, в общем-то добрый человек, так зло пошутил над ней? Хватит, надо увольняться…
За собственными всхлипываниями и причитаниями она не услышала, как дверь кабинета открылась и вошёл молодой человек, которого лечила Наталья Николаевна.
- Осуждённый Рыбаков, - представился посетитель и остановился у порога.
- Стучаться надо, Рыбаков, - сердито сказала Татьяна, поспешно вытирая слёзы.
- Я хотел предложить вам помощь, - начал Рыбаков, но увидев мокрые глаза доктора, осёкся. – По какому поводу мерехлюндия? — спросил он и улыбнулся.
- Издевается, - пронеслось в голове. - Что за слово, никогда его не слышала, что оно означает? Конечно, какую-нибудь гадость, похабщину… Что ответить? – запаниковала женщина.
- Вон отсюда! – закричала Татьяна, не придумав ничего лучшего.
Рыбаков удивлённо посмотрел на доктора и молча вышел из кабинета. Татьяна взяла лейку и принялась поливать цветы. Одновременно она пыталась вспомнить, что означает это странное слово, но ответа на свой вопрос не находила.
Всем работникам больницы предписывалось знать тюремный жаргон, что было необходимо для собственной безопасности. Так во всяком случае объясняли медикам необходимость изучения «фени». В оперативной части имелся словарь блатных слов и выражений, но он оставался невостребованным, потому что этим заниматься было некогда. Татьяне был отвратителен убогий язык людей, которые в основной своей массе являлись ущербными и примитивными. Кстати, знать жаргон рекомендовалось и даже требовалось, но употреблять его считалось дурным тоном.
В дверь опять постучали и в кабинет вошла радостная сестра хозяйка. За ней прятался давешний посетитель – Рыбаков. Досю буквально распирало от счастья. Она не знала с чего начать, потом путано рассказала, что вот он, Дося показала на своего спутника, может помочь с ремонтом.
- Денег нам даст на краску, линоль (так сестра хозяйка называла линолеум), занавески, плитку кафельную для процедурки, - радостно загибала она пальцы на одной руке. Она хотела уже перейти на другую руку, но Татьяна её остановила.
- Как это денег даст? - недоумевала Татьяна Владимировна.
- У него есть деньги, - тыкала толстым пальцем Дося в притихшего Рыбакова. - А у нас денег и вообще ничего нет. Вот он, - выстраивала логическую цепочку сестра хозяйка, показывая то на осуждённого, то на себя и на Татьяну Владимировну. - Нам денег даст на ремонт.
- Ничего не понимаю, - призналась Татьяна и тогда вперёд вышел Рыбаков.
- Татьяна Владимировна, - вежливо и с опаской обратился он к доктору. – У меня на лицевом счёте есть сумма, которую я мог бы пожертвовать на ремонт отделения. Я много раз лечился в «терапии» и мне хочется всех вас отблагодарить. Для этого нужно ваше согласие и разрешение начальника больницы.
Татьяна задумалась. Новые времена и рождающийся в стране капитализм, несли с собой новшества, в которых она совсем не разбиралась. Лично её заинтересовал только один вопрос: это махинация или разрешённое законом действие?
Видя нерешительность начальника отделения, Дося загрустила, улыбка исчезла с её лица. Она готова была заплакать, но Рыбаков сказал, что пожертвования от частных лиц практикуются уже давно и в этом для Татьяны так же, как и для других официальных представителей нет ничего опасного и предосудительного.
Впереди был длинный и очень напряжённый рабочий день, в течение которого предстояло сделать множество дел гораздо более важных, чем добыча кафеля или занавесок. Она поручила Любови Андреевне вместе с Рыбаковым сходить к начальнику и утрясти все эти хозяйственные дела.
Выпроводив делегацию, Татьяна пошла в обход, затем сделала назначения, и совсем отвлеклась от темы подлости осуждённых, жаргонных словечек, хамства начальника во время планёрки, и своего увольнения. Зашла подруга Наталья Николаевна и рассказала о Рыбакове, который уже не первый раз лечился у неё.
Рыбакову тридцать три года, он москвич, имеет высшее техническое образование. Владел небольшой мастерской по ремонту автомобилей, имел проблемы с законом в связи с сокрытием истинных доходов от налоговиков, но откупался и процветал. Однако вскоре мелкие предприятия стали разорять конкуренты. Наиболее строптивых, кто не хотел подчиниться, подводили под статью. Некоторых, в том числе и Рыбакова посадили и упрятали подальше от Москвы на Север. По словам Натальи Николаевны Рыбаков был умным, эрудированным человеком и не подлым на первый взгляд.
Пока женщины рассуждали о добродетелях Рыбакова, Татьяна увидела в окно, что парламентарии возвращаются от начальника. Дося вошла в кабинет разъярённая, вся в пятнах и от волнения не могла говорить, а только трясла какой-то бумагой. Инициативу взял на себя Рыбаков и объяснил, что начальник согласен на финансовую помощь с условием, что средства будут потрачены не только на терапевтическое отделение, но и на другие объекты, которые нуждаются в срочном ремонте, например на кухню и морг. Наконец к Любови Андреевне вернулся дар речи, и она с горечью сказала:
- Он, - кивнула Дося на окно, имея в виду начальника колонии. - Мне ультимат поставил. Или, говорит, всем или никому, вот.
За спиной сестры хозяйки беззвучно засмеялся эрудит Рыбаков, наверное, впервые в жизни услышавший слово «ультимат».
- То-то, - злорадно думала Татьяна. - Мы тоже удивлять умеем. Наш ультимат похлеще его мерехлюндии будет.
Слово «ультиматум» Дося понимала по–своему и вкладывала в него свой смысл. По её разумению оно означало суровый, ультрамат.
Несколько дней подряд Любовь Андреевна вместе с зам. начальника по хозяйственной части и другими сёстрами хозяйками объезжали строительные базы и магазины в городе, приобретая необходимые для ремонта товары. Средств, которые пожертвовал Рыбаков, было в обрез и предстояло очень рационально их использовать. Наконец, однажды на территорию больницы въехал УАЗик, из которого по списку стали выдавать сёстрам хозяйкам банки с краской, какие-то мешки, коробки и ящики. «Терапии» достались несколько банок краски и коробка. Санитары разносили всё это добро по своим корпусам. В окно Татьяна наблюдала как к терапевтическому отделению направляется процессия санитаров во главе с Досей, которая нежно прижимала к груди какую-то длинную трубку, плотно завёрнутую в газету. После того, как все сокровища были надёжно спрятаны в Досиной каморке, начальнику отделения было доложено, что завтра начнётся покраска полов в трёх палатах (на остальные краски не хватит) и завтра же всех (в этом месте Дося загадочно улыбнулась) ожидает сюрприз.
На следующий день, утром, направляясь к своему кабинету Татьяна Владимировна заметила, что в длинном коридоре первого этажа стало как будто светлее. Этот дополнительный свет лился из самого конца помещения, где за ночь санитары по распоряжению сестры хозяйки наклеили фотообои. Так вот какую трубку несла вчера в руках счастливая Любовь Андреевна. Во всю ширину торцовой стены от самого пола до потолка красовался пейзаж с изумрудными пальмами, сквозь ажурную листву которых виднелся солнечный песчаный берег и лазурное море.
- Любочка! - кинулась Татьяна к сестре-хозяйке с объятиями. - Как весело сразу стало, молодец!
Довольная Дося сказала, что это ещё не всё. Она подождала, пока Татьяна Владимировна переоденется и повела её на второй этаж. Там на лестничной площадке, перед входом в коридор второго этажа раньше было пустое место, которое использовалось больными как наблюдательный пункт. Тут всё время кто-нибудь из больных стоял на «стрёме», потому что в небольшое окно, расположенное на противоположной стене, был виден прогулочный дворик, и часть территории больницы. Теперь здесь в большом, красивом керамическом горшке красовался роскошный цветок под названием «декабрист». Раньше он находился в комнате санитаров в бочонке из-под масла. В маленьком помещении он явно был лишним, да и работники режимной части настаивали, чтобы его убрали. В хозяйственном магазине Любовь Андреевна давно уже присмотрела красивый, но дорогой керамический цветочный горшок. Она мечтала купить его как обычно вскладчину, но времена были тяжёлыми, задерживали зарплату и Дося стеснялась предложить сотрудникам отделения скинуться. И вот Бог послал щедрого Рыбакова. Этот уголок на лестничной площадке, где на стене висел только план эвакуации больных в случае пожара, сразу преобразился. Любовь Андреевна ликовала. Татьяна же подумала о том, что Бог послал сотрудникам отделения щедрого благодетеля ещё и для того, чтобы они убедились, что среди их пациентов не только злодеи, но есть и нормальные благодарные люди.
После обеда Татьяна вызвала Рыбакова к себе в кабинет, чтобы поблагодарить. Зашла Наталья Николаевна и женщины наперебой стали расхваливать покрасневшего от удовольствия Евгения, так звали больного.
- Слушай Женя, - обратилась Татьяна Владимировна к Рыбакову. – Это слово, которое ты мне недавно сказал, я не могу его вспомнить, оно жаргонное?
- Мерехлюндия что ли? – засмеялся Евгений. - Можно сказать, что это жаргон, только не тюремный, точнее сленг. Так раньше семинаристы выражались.
- Ой слово-то какое необычное, - вставила Наталья Николаевна. - А что оно обозначает?
- Мерехлюндия — это хандра, меланхолия или лучше сказать душевные сопли.
- Ты что в семинарии учился? – удивилась Татьяна.
- Нет конечно, это слово встречается у Чехова. Некоторые даже думают, что его Антон Павлович и придумал. А я услышал про мерехлюндию от отца, а он от моего деда. Это дед семинарию закончил.
Через несколько дней начальник колонии лично проверил на что были израсходованы средства дарителя. Он не оценил стремление Доси к прекрасному и, увидев пальмы, лазурный берег в коридоре терапевтического отделения, и керамический горшок, посмотрел на Татьяну как на сумасшедшую и покрутил пальцем у виска. Как и обещал, он вложил в личное дело Рыбакова благодарственное письмо от руководства больницы, в надежде, что оно принесёт осуждённому какие-то плюсы в его дальнейшей лагерной жизни.
Татьяна тоже сумела отблагодарить Рыбакова. Как-то в беседе, которые после описанных событий, стали частыми, мужчина упомянул, что любит голубцы. Татьяна готовить совсем не умела, (не для кого), питалась кое-как, но ей пришла в голову мысль ради благородного поступка больного совершить подвиг – приготовить любимое блюдо Рыбакова. Она подробно записала за Досей рецепт голубцов (к своему стыду, Татьяна не имела дома ни одной книги по кулинарии). Несколько полезных советов дала подруга. Вооружившись этими знаниями, Татьяна приготовила, буквально выстрадала это блюдо и на следующий день принесла его на работу. Любовь Андреевна перед обедом разогрела голубцы и тайно, чтобы не увидели другие больные передала Рыбакову.
Через некоторое время явился Евгений, поблагодарил доктора, а потом сказал:
- Татьяна Владимировна! Вы очень вкусно готовите. Это было не забываемо!
Татьяна зарделась, ей показалось, что он говорит не искренне, издевается, она-то знала истинную цену своему кулинарному искусству.
- Прекрати, не ввергай меня в мерехлюндию, - сказала она.
* * *
- Кажется, что это было вчера, - задумчиво сказал Евгений.
- А сколько всего произошло, - продолжила Татьяна. - Самое главное – ты освободился…
Заказали кофе, который оказался неожиданно вкусным. В пустом, плохо освещённом зале Евгений по просьбе Татьяны рассказывал о своей теперешней жизни. В Москву после освобождения он не вернулся, остался на Севере. Пока «сидел», жена полюбила другого, и они развелись. Благодаря своему диплому, в зоне он работал инженером, приобрёл дополнительные навыки и новые знания, которые очень пригодились на свободе. После освобождения обосновался в посёлке, всего в 100 км от города, где купил пилораму. Теперь расширяет производство и дела идут неплохо. Он, конечно, не богач, однако и не бедный. Построил дом. Летом приезжали сыновья, вместе ходили по грибы и на рыбалку.
- Слушайся меня, я всё-таки на три года старше. Налоги надо платить, - поучала Татьяна, напирая на слово «надо». - Жадность губит фраеров, - засмеялась она.
- Да жадность здесь не причём. Меня ведь не налоговики посадили, а конкуренты. И, если бы все были уверены, что налоги идут государству, то есть народу, а не в карман какому-нибудь хмырю, их бы платили, - возразил Евгений. Потом он как-то по-особенному посмотрел на Татьяну и сказал:
- Знаешь, ездил в Москву, в Питер, везде в ресторанах заказывал голубцы. Твои - самые вкусные, - сказал он, глядя в глаза женщине, как будто хотел сказать что-то совсем другое, то, о чём она должна была догадаться сама. Женька взял руку Татьяны и крепко сжал её пальцы.
- Прекрати, - испуганно оборвала она собеседника, освобождая ладонь. - Ты зачем приехал-то? Не на меня же посмотреть, - засмеялась Татьяна.
- Угадала, именно на тебя посмотреть, - сверкнул своими карими глазами Евгений. - Странно, но я часто больничку вспоминаю. Наталью Николаевну, редкой доброты женщина! А Дося, а девчонки медсёстры! – продолжал он. – Если меня помнят, приветы всем передай!
- Как же тебя забудешь, и горшок и пальмы – всё о тебе напоминает, - засмеялась Татьяна.
- А ты знаешь, что завтра в вашей больнице храм освящают? – загадочно спросил Рыбаков.
- Конечно, во имя великомученика Пантелеимона, - подтвердила Татьяна. – А ты-то откуда знаешь? – удивилась она.
- Приглашён начальником колонии и епископом на церемонию как жертвователь, - с гордостью ответил Рыбаков.
- Ты что в Бога стал верить? – опять удивилась Татьяна.
- Мой отец говорит: Богу молиться, всегда пригодиться! А в тюрьме, как на войне неверующих нет, - задумчиво сказал Рыбаков.
- Опять сопли, мерехлюндия, - перебила его Татьяна Владимировна. - Видела я этих «верующих». Помнишь парня, который умирающему больному рот заклеивал? У него вся тумбочка иконами была заставлена…
- Никакие не сопли и не мерехлюндия! — сердито сказал Женька. - Научил на свою голову…То, что напоказ – это не вера, фарисейство. В лагере многие интуитивно «хватаются» за Бога. У кого это было показным, о Нём на «свободе» сразу забывают.
- Ну прости, не обижайся, - виновато ответила женщина.
- Я, когда освободился, и стал хорошие деньги зарабатывать, - продолжал свой рассказ Рыбаков. - Решил в посёлке когда-нибудь церковь построить, но передумал. Маленький посёлок, а жители в основном освободившиеся зэки, перекати поле. Пустовать храм будет. Я и сам то не думаю здесь надолго задерживаться. Когда окончательно поднимусь, в столицу перееду, не в Москву, конечно. Год назад до меня слухи дошли, что на больничке церковь решили строить, каменную. С начальником связался по телефону, деньги стал переводить помаленьку.
- Танька! - вдруг раздался радостный вопль. К их столику стремительно подошла молодая женщина с распущенными светлыми волосами в кожаном пальто и высоких сапогах. Она была слегка на «веселе» и, не скрывая своих радостных эмоций, бросилась к Татьяне. Они обнялись. Татьяна Владимировна меньше всего хотела видеть Люську сейчас. Это была её знакомая, с которой они давным-давно жили в одной комнате в общежитии, пока Татьяне не предоставили малосемейку. Люська работала кондуктором в автобусе, была навязчива, болтлива, любила выпить и разгуляться. Татьяна всегда опасалась, что Люська по старой памяти повадится ходить к ней в гости, а слушать рассказы о бесконечных романах женщины Татьяне было не интересно и порой даже противно.
Рыбаков, как истинный джентльмен, пошёл заказывать Люське коктейль и кофе. Пока он отсутствовал женщина выяснила самое главное.
- Твой? —спросила она шёпотом. А когда Татьяна отрицательно покачала головой, также шёпотом продолжила. – Ну и дура! Красавчик, и судя по прикиду не бедный! Дура! – повторила Люська и как только Женька появился, принялась трещать о всяких пустяках, намереваясь понравиться приглянувшемуся мужчине. Рыбаков с удивлением смотрел на Татьяну, которая стала печальной, а когда Люська покончила с коктейлем вдруг сказала:
- Мне пора, а тебя Люся, Евгений проводит. Он на машине…
- Зачем? – прочитала Татьяна в карих глазах Рыбакова и поспешно ушла.
На следующий день в больнице освящали храм, первый каменный храм на территории колонии. Он был маленьким, белым, аскетичным, но, как и полагалось имел серебристую «маковку» над крышей. Необходимую для церкви утварь пожертвовал городской храм. Епископ тоже прибыл с подарками. Сотрудники больницы купили несколько больших букетов хризантем и роз, которые расставили перед образами. На церемонию приехали представители из управления, начальники других колоний, священники из столицы и батюшка из городской церкви со своим немногочисленным хором. Присутствовал корреспондент местной газеты. Несколько человек, одетых в гражданскую одежду скромно стояли около храма. Это были жертвователи из числа бывших осуждённых, когда-то лечившихся в больнице. Среди них был и Рыбаков. Татьяна подошла к нему поздороваться.
- Евгений, с праздником! - обратилась она к нему. - Какой ты красивый сегодня, - искренне сказала Татьяна Владимировна, окинув взглядом Рыбакова, который был одет в элегантное пальто, безупречно отутюженные брюки и начищенные башмаки.
- Не подлизывайся, - пробурчал Рыбаков. – Сбежала вчера, трусиха, – добавил он, и сердито посмотрев на доктора, отвернулся.
Всё прошло торжественно и молитвенно. Татьяна видела, как в какой-то момент прослезился начальник колонии, бывший коммунист, и (Татьяна на это очень надеялась) бывший атеист. Епископ наградил жертвователей, начальника колонии, строительную бригаду из осужденных и инициативную группу, благодаря которой возникла идея строительства храма во имя великомученика и древнего врача Пантелеимона. После церемонии все гости во главе с начальником колонии поехали в ресторан на торжественный обед. Татьяна отправилась домой. Поздно вечером в квартиру Татьяны Владимировны позвонили. В глазок она увидела, что это был Женька с охапкой белых роз. Она не открыла. Утром, выходя из квартиры она обнаружила на коврике возле двери увядшие цветы. В носу защипало, навернулись слёзы.
- Ну вот, опять мерехлюндия, - всхлипнула Таня.
Через несколько дней в местной газете был опубликован фоторепортаж об освящении храма в колонии. На одном из снимков она и Рыбаков стояли рядом на фоне нового храма как добрые друзья. Снимок был удачный. Татьяна купила ещё одну газету и вскоре выслала её Евгению, в таёжный посёлок, а свой экземпляр хранила вместе с грамотой от епископа, которую она тоже получила в тот памятный день.
© Елена Шилова
2021 год, ноябрь
#литература #искусство #рассказы #медицина #общество