По некоторой служебной надобности мне потребовалось узнать, кто в России будет переводить и издавать свежеиспеченного Нобелевского лауреата Абдулразака Гурну. С момента присуждения награды прошел уже целый месяц, а в таких случаях сделки заключаются быстро — ну, и я и подумала, что найти будущего издателя Гурны не составит труда.
Не тут-то было. Я опросила всех ключевых игроков российского книжного рынка и с удивлением обнаружила, что строго по известному анекдоту с ключевыми словами «кто взял Бастилию?» Гурну никто не брал.
Я перешла к неключевым игрокам, а потом к совсем уж непрофильным — с тем же результатом. Кто-то слышал, что, вроде, кто-то другой подал заявку, но нет — это не мы, мы ни при чем, и кто именно подал тоже не знаем.
Конечно, на русском Абдулразака Гурну все равно издадут — раньше или позже, большое издательство или маленькое. Интересно другое: вокруг нового нобелевского лауреата не возникло ни малейшего ажиотажа — никто не выстроился в очередь, не бросился скупать права на все имеющиеся его книги, не начал азартно торговаться, перебивая у конкурентов цену.
Ответом на присуждение Нобелевской премии по литературе стала… тишина.
Можно (и не вовсе безосновательно) предположить, что такая реакция связана с особенностями самого Гурны — писателя приличного и во многих отношениях достойного, но, чего уж греха таить, скучноватого. Однако я живу достаточно долго для того, чтобы помнить, как десятки издателей — в том числе российских — выстраивались в очередь за Гертой Мюллер, которую я, конечно, очень люблю, но я, по-моему, такая одна (окей, нас на планете тысяч десять наберется, наверное). А на ее фоне Абдулразак Гурна — просто мастер экшна, король интриги и вообще огого.
Можно (и тоже не совсем уж на ровном месте) заподозрить, что проблема в отечественном донельзя монополизированном рынке. Многие издатели у нас смотрят на «Эксмо» и с выученной беспомощностью на всякий случай предполагают, что оно уже наверняка все скупило и тем, кто поменьше, ловить нечего. Но, опять же, прецеденты показывают, что довольно часто громкие имена и международные бестселлеры достаются в России именно маленьким издательствам, которые порой оказываются шустрее неповоротливого издательского левиафана.
Можно в очередной раз провозгласить полнейший упадок Нобелевской премии — по этому поводу я, впрочем, уже высказывалась и повторяться не хотелось бы. Все с «нобелевкой» нормально, не надо за нее переживать.
Тогда о чем же говорит сложившаяся ситуация? На мой взгляд, она отлично иллюстрирует мой тезис о глобальном упадке литературной премии как публичного института. Влияние премий — даже самых больших и громких — на «обычного читателя» (ТМ) с каждым годом снижается, и я полагаю, этот процесс нельзя ни замедлить, ни тем более остановить.
Порождение в первую очередь ХХ века, литературная премия как идея восходит к представлению о существовании единой и универсальной (то есть признаваемой всеми) культурной иерархии — представлению, сегодня безнадежно устаревшему.
Любая литературная премия по умолчанию позиционирует себя как своего рода послание urbi et orbi. Выходя с сообщением, что лауреатом Нобелевской (Букеровской, Гонкуровской, Пулитцеровской — подставьте на это место любое название по своему вкусу) премии стал имярек, председатель жюри на самом деле говорил буквально следующее: эгегей, миряне, компетентные представители касты литературных жрецов посовещались и постановили, что в этом году вам всем надлежит читать такую-то книгу — мы проверили, она самая лучшая.
И поскольку долгое время доверие к касте жрецов было очень высоким, заинтересованные миряне воспринимали это послание как обращенное персонально к ним. И если они не шли немедленно выполнять указание, то во всяком случае его слышали и каким-то образом усваивали — можно было не читать лауреата премии Х, но знать его имя и доверять выбору премии считалось нормальным и даже обязательным.
Ситуация начала меняться в конце 1990-х годов в результате того, что венесуэльско-американский политик, политолог и литератор Мойзес Наим в своей книге «Конец власти» определяет как «революцию множества». В связи с увеличившейся скоростью мировой циркуляции всего — от товаров до информации — количество объектов, одновременно сосуществующих в медиа-пространстве и претендующих на наше внимание и доверие, стало стремительно расти.
Количество же собственно внимания и доверия, которое общество могло предложить, остается неизменным, нарезаясь таким образом на все более и более тонкие ломтики. Как пишет тот же Наим, объем власти, которым сегодня обладает президент США, влиятельный журналист или крупный предприниматель, существенно меньше того, которым располагали их коллеги пятьдесят или даже тридцать лет тому назад — слишком уж много у них сегодня конкурентов.
То же самое можно уверенно сказать и о литературной премии. Если раньше любая мало-мальски престижная и заметная награда могла претендовать на большой сектор читательского внимания и доверия, то сегодня премии конкурируют не только друг с другом, но и со списками бестселлеров, с разного рода инфлюэнсерами, с блогерами, с платформами самиздата, с сайтом Goodreads, с рейтингами, — да с кем только не, как внутри книжного пространства, так и вовне его.
Все, кто угодно, пытаются диктовать свое мнение читателю — и в результате премиальные итоги тонут в информационном шуме. А в тех случаях, когда читатель их все же слышит, то не воспринимает как нечто имеющее отношение к нему лично — сигнал проходит, так сказать, выше его головы, не тревожа, не откладываясь в памяти и не побуждая к непосредственному действию.
Помножьте все сказанное на общее сжатие пространства чтения (да, люди сегодня читают меньше, чем раньше, а когда читают, то читают не что-то одно, но разное и по-разному) — и ситуация с Абдулразаком Гурной в России станет куда более понятной и менее удивительной.
Иными словами, революция множества и сопутствующий ей распад единой системы культурных иерархий в качестве одного из закономерных итогов повлек за собой закат литературных премий, прямо на глазах теряющих свой вес, значимость и престиж.
Означает ли это, что литературные премии надлежит как можно скорее упразднить?
Определенно нет — они по-прежнему работают в качестве удобного инструмента профессиональной навигации и любопытного метода познания, осмысления и расширения литературного пространства. Помимо всего прочего, они до сих пор прямо или косвенно влияют на благосостояние писателей, что уже само по себе неплохо.
Просто литературные премии больше не являются публичным аттракционом, общественным увеселением, поводом для широкой общественной полемики и способом формирования культурной табели о рангах, каковыми они служили на протяжении большей части своей истории.
И с этой мыслью пора свыкнуться и смириться.