Государю Петру Алексеевичу снился сон: узрел он орла гордого, величаво восседавшего на высоком дереве. Как вдруг «под него подлез или подполз какой зверь не малой на подобие каркодила или дракона, на которого орел тотчас бросился [и] с затылка у оного голову отъел, а имянно переел половину шеи и умертвил и потом, как много людей сошлось смотреть то, подполз такой же другой зверь, у которого тот же орел отъел и совсем голову и то яко бы было уже явно всем».
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым
Боюсь, без провожатого из мира интерпретаторов снов, владеющего техниками гештальттерапии, арт-терапии, фрейдистского и юнгианского анализа, расшифровать подобную запись, сохранившуюся среди бумаг царя Петра за апрель 1715 года, вряд ли удастся. А вот еще один, весьма примечательный сон, записанный в Яворове: «Пришол к башне высокой. И с той башни спущена была веревка, по которой он (Петр I. – Прим. ред.) туда взлез. И взошед на башню. И хотел взойтить на шпиц, но было мяхко, и ноги вязли, и взойтить нельзя. И он, зделав лыжи, и на тот шпиц на тех лыжах взошол. На котором шпице было яблоко поставлено и на яблоке в стороне – царской герб, двоеглавной орел, а в середине яблок стержень. Потом, взяв фаму с левой руки, постановил на тот стержень».
О чем размышлял Петр I, перебирая в памяти осколки ночных видений? Зачем приказывал записывать сны? Психоаналитик, возможно, предположил бы, что в этих сновидениях присутствуют мрачные образы детских воспоминаний: царевна Софья, стрелецкие бунты, смерти приближенных. Или объяснил бы их, указав, что в глубинах памяти царя таились кошмары недавних дней?
Расшифровка сновидений – занятие специфическое. Далеко не всякий историк, в том числе и я, сможет снискать лавры на столь непростом поприще. За исключением, пожалуй, одного варианта: а что, если это и не сны вовсе? Или сны, представленные как некая программа? Возникает устойчивое ощущение, что перед нами тщательно продуманные сценарии, рассказанные аллегорически-эмблематическим языком века Просвещения. Использованные в них образы создают величественную картину возвышения северной державы: триумфальная победа над чудищами, восхождение на вершину, царские инсигнии. И мир воображаемый превращается в реальность…
МОРСКОЙ ПУТЬ НА ВОСТОК
Окончание Северной войны развязало Петру I руки, дав возможность наметить новые векторы внешней политики. В их основе лежали идеи меркантилизма. Средства рассматривались традиционные: заморская экспансия, активизация внешней торговли, организация заморских плаваний и продвижение на Восток.
В декабре 1721 года французский посланник в Петербурге граф де Кампредон представил своему правительству «Докладную записку о французской торговле», в которой доказывал необходимость расширить торговлю Франции с Россией, ослабив тем самым позиции Великобритании и Нидерландов на русском рынке. По мнению Кампредона, после окончания Северной войны Россия будет стремиться развивать выгодную для нее торговлю с Персией и Индией. В руках у императора есть все необходимые рычаги: Волжский путь, удобный порт в Астрахани, крепости в Сибири. «Торговля с Восточной Индией может представить выгоду лишь тогда, если найден будет морской путь в Индию, без необходимости совершать кругосветное плавание. Этот путь надеются отыскать из устья реки Оби, громадной реки, протекающей через Тартарию и Сибирь, государство, находящееся под владычеством царя, где она принимает название Тобола и Иртыша, и впадающей в Ледовитое море под 68 градусом», – писал граф. Исходя из представлений европейцев того времени о северо-восточном проходе в Тихий океан и сравнительной близости Японии, посланник рисовал перспективы русско-французской торговли: «Недавно царь послал людей, сведущих в мореплавании, в географии и астрономии для исследования, судоходно ли с этой стороны Ледовитое море <…> и есть ли там порты или нельзя ли устроить таковые. В последнем случае царь велит построить корабли, приспособленные к плаванию по этому морю, по которому, если оно судоходно, можно не более как в два месяца доплыть до берегов Японии, тогда как англичане и голландцы, вынужденные совершать для этого кругосветное плавание, употребляют полтора года».
Послал царь экспедицию или нет – неизвестно. Но сама идея казалась современникам перспективной: в судоходную пору дойти до Японии, в устье Оби построить порт и перевозить товары в Москву и Петербург. Англичанин Джон Перри, приглашенный в Россию строить корабли, также «не раз слышал, как царь выражал намерение послать людей с целью снять верную карту страны <…> чтоб определить, есть ли возможность кораблям проходить мимо Новой Земли в Татарское море на восток от реки Оби, где можно было бы строить корабли для отправления к берегам Китая и Японии». Таким образом, идея северо-восточного прохода и легендарного пролива Аниан получила свежее дыхание: он представлялся широким речным бассейном, зажатым с двух сторон просторами Евразии и Ледяным материком.
Идея, впрочем, была не нова! В окружении Петра всегда находились люди, убежденные в возможности продвигаться на Восток по северным морям. Одним из них был, например, думный дьяк Андрей Виниус, который в 1697 году готовил инструкции для нового воеводы Якутска, Дорофея Траурнихта. В них поручалось по приезде в Сибирь проверить «всякими мерами накрепко», возможно ли «морем судами идти» в Тихий океан. Если это возможно, то Траурнихт должен был «к такому морскому пути сделать суды». О русских планах плаваний на Восток сообщал в своих «Записках» и будущий амстердамский бургомистр Николаас Корнелисзон Витсен, вернувшийся из Московии в 1665 году. От «московского живописца» царя Алексея Михайловича Станислава Лопуцкого, по распоряжению самодержца изготовившего карту северных пределов России, Витсен получил «новую карту» Новой Земли и Вайгача. Из нее следовало, что «Новая Земля вовсе не остров, как полагали доныне, и что Ледовитое море вовсе не море, но только морской залив, имеющий пресную воду». «Большая ошибка англичан и голландцев», заключал Витсен, состояла в том, что они хотели достичь Японии мимо южных берегов Новой Земли, проходя Вайгачским проливом. Доплыть же до Японии можно, лишь «проехав на большое расстояние по ту сторону Новой Земли». Своими соображениями Витсен поделился в письме британскому филологу и библиофилу Исааку Воссиусу, который перевел его на английский язык и опубликовал в марте 1674 года в бюллетене Лондонского королевского общества.
Огромное значение для Витсена имела его встреча в 1696–1697 годах в Голландии с Петром I и другими участниками Великого посольства. Именно тогда русские сделали ряд существенных замечаний по карте Татарии. Особенно ценными были комментарии Федора Салтыкова, сына тобольского воеводы, который в 1690–1692 годах служил в Тобольске стольником. Он первым указал Витсену, что между Азией и Америкой нет никакого «соединения» и что его примечание о том, что один из «носов» Восточной Сибири может соединяться с Америкой, неправильно.
В 1713 году Салтыков представил Петру записку, в которой предлагал построить корабли в устье Енисея и «теми кораблями кругом Сибирского берега проведать, не возможно ли найтить каких островов, которыми б мочно овладеть, – а ежели таких островов и не соищется, мочно на таких караблях там купечествовать в Китай и в другие островы». Адмиралу Апраксину было поручено обдумать вопрос об экспедиции из устьев Енисея на Восток. Но еще до решения дела Салтыков в 1714-м выдвинул проект «О взыскании свободного пути морского от Двины реки, даже до Омурского устья и до Китай». По его мнению, следовало построить корабли в устье Двины, Оби и Лены и около «Святого Носа» и отправить на них «несколько морских людей из иноземцев и из русских» описывать морское побережье от Двины до Оби, от Оби до Енисея, от Енисея до Лены и «до последняго речного устья, которое обыщется удобное близ Амуры реки и по устье амурское и вдоль между Епоном и Китаеми». «И ежели оной проход до китайских и до епонскаго берегов сыщется свободной, в том будет вашему государству великое богатство и прибыль, потому из всех государств, как из Англии, Галандии и из иных, посылают во Ост-Индию корабли, которые переходят линею дважды, как они ходят вперед и назад обращаются; в которых местах от жаров множество у них людей помирает и от скудости провиантов, ежели они продолжаются долго в пути; и по обретении онаго станут желать ходить тем проходом...». Салтыков предлагал перекрыть проход на Восток, воздвигнув две крепости: одну «на проливех Вайгатс в Новой Земле», другую – «на матерой земле, что лежит против Новой Земли». После чего брать пошлины с кораблей, направляющихся в Ост-Индию. Такие же крепости следовало возвести «в заливах, в Сибире на Ангамане реке, а против того на Амуре острове и в прочих местах, где будет пристойно на проливах, где обыщутся».
В 1716 году к островам Восточного океана был снаряжен так называемый Большой Камчатский наряд. Мореходы под руководством капитана Петра Абыштова добрались до Охотска и совершили плавания к Шантарским островам, в результате чего появилась «Карта Якутская и Камчатского Носу». В 1717-м с ней был ознакомлен Петр. Несмотря на Северную войну, царь в 1719 году направил геодезистов Ивана Евреинова и Федора Лужина на Дальний Восток, дав им указания добраться до Камчатки, «и далее, как вам указано». В инструкциях была специально оговорена необходимость узнать, «сошлася ль Америка с Азиею, что надлежит зело тщателно зделать не толко сюйд и норд, но и ост и вест, и все на карту исправно поставить». Экспедиция Евреинова и Лужина сделала новый шаг в картографировании Сибири, но вопрос о том, соединяется ли азиатский континент с американским, не прояснила.
В июле 1722-го, во время Персидского похода, на одном из привалов на берегу Аграханского залива, где денщик государя Василий Поспелов обнаружил удобное место для гавани, зашел разговор о богатствах Камчатки, Шантарских и Курильских островов, открытых казаками. Присутствовавший при разговоре геодезист Федор Соймонов, обратившись к Петру, «доносить начал: <…> кaк вaшему величеству известно, сибирские восточные местa и особенно Кaмчaткa от всех тех мест и Японских, и Филиппинских островов до сaмой Америки по зaпaдному берегу остров Кaлифорния, уповaтельно от Камчатки не в дaльнем рaсстоянии нaйтиться может, и потому много б способнее и безубыточнее российским мореплaвaтелям до тех мест доходить возможно было против того, сколько ныне европейцы почти целые полкругa обходить принуждены. Те мои слова его величество прилежно все слушать изволил, но как скоро я речь мою окончил, так скоро мне изволил сказать: слушай, я то все знаю, да не ныне, да то далеко…».
О внимании Петра к заокеанским плаваниям вспоминал и близкий императору механик Андрей Нартов. Незадолго до смерти, в январе 1725 года, в разговоре с генерал-адмиралом Апраксиным Петр признался: «Худое здоровье заставило меня сидеть дома. Я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно, и что другие дела предпринять мешали, то есть о дороге чрез Ледовитое море в Китай и Индию. На ceй морской карте проложенной путь, называемый Аниан, назначен не напрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. Оградя отечество безопасностию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез искусства и науки. Не будем ли мы в изследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских?»
РУКОПИСЬ КНЯЗЯ ЩЕРБАТОВА
Но планы продвижения на Восток упирались в вечную проблему: где взять средства на экспедицию? Один из ответов подсказывала рукопись, хранящаяся ныне в фондах Российской национальной библиотеки. В марте 1720 года в Петербург из Лондона ее прислал князь Иван Андреевич Щербатов. Рассказывалось в ней о модном и перспективном в финансовом смысле проекте: создании банковского дела.
В начале 1720-х годов Великобритания переживала последствия одного из самых драматичных потрясений в своей истории – краха привилегированной «Компании Южных морей». Основанная в 1711 году для торговли с владениями испанской короны в Америке и китобойного промысла в Южных морях компания обещала погасить выросший за годы прошедших войн государственный долг и вступила в конкурентную схватку с Банком Англии, рассчитывая подчинить себе фондовый рынок и рынок кредитов. Управляющие «Компании Южных морей» вели активную продажу своих ценных бумаг, предлагая акционерам выплатить в будущем солидные дивиденды. Эйфория первых биржевых спекуляций быстро закончилась, началось падение акций. Компания лопнула как мыльный пузырь, и, по словам Джонатана Свифта, «никто не был готов к тому, что конец подкрадется словно ночной вор». Летом 1720 года началась паника, финансовая пирамида рухнула, тысячи инвесторов разорились. Начавшийся судебный процесс вскрыл систему коррупции и мошенничества на самых высоких уровнях власти, многие влиятельные государственные деятели оказались дискредитированы. На скамью обвиняемых попали многие высокопоставленные чиновники и служащие компании: председатель правления компании Джон Блант, лорд казначейства Джеймс Стэнхоуп и канцлер казначейства Джон Эйслаби. В Лондоне готовились к бунтам. В послании от 8 апреля 1721 года посол в Лондоне князь Куракин доносил в Петербург, что власти города получили недвусмысленные предупреждения с требованиями, «дабы директоры компании… и помощники их разорения народного были б всеконечно наказаны, и чтобы всенародная сатисфакция учинена была».
Щербатов был неплохо осведомлен о происходящем в Лондоне, так как занимался переводом трактатов шотландского банкира Джона Ло, автора знаменитой «системы Ло». Именно эту рукопись, озаглавленную «Деньги и купечество, разсуждено с предлогами к присовокуплению в народе денег чрез господина Ивана Ляуса, ныне управителя королевского банку в Париже», он и переслал Петру I. Дубликат письма Щербатов направил кабинет-секретарю царя Макарову, обратившись с просьбой помочь довести его до государя. Почта шла с большой задержкой, рукопись к царю не попала, Макаров же получил послание Щербатова только через восемь месяцев. Но предусмотрительный князь перестраховался и отправил в Россию своего слугу Федора Нехаева, передав ему еще один экземпляр перевода. В итоге в сентябре или в начале октября 1720 года Петр все же получил письмо. Из него становилось ясно, что будущее мира – это колонии, банки и бумажные деньги.
«АФЕРА» ЛО
Пожалуй, ни один европейский политик не пользовался в те годы такой известностью, как Джон Ло. Слухи о головокружительной карьере шотландского финансиста, стоявшего у истоков современного фондового рынка, обсуждались в дворцовых салонах и правительственных кабинетах, в аристократических кофейнях и портовых тавернах. Феномен финансового Мефистофеля, заставившего людей поклоняться золотому тельцу и погрузиться с головой в стихию финансовых спекуляций, не давал покоя мыслителям и литераторам.
Всю жизнь Джон Ло искусно скрывал подлинные факты своей богатой событиями биографии. По мужской линии его род восходил к архиепископу Глазго Джеймсу Ло. Отец будущего финансиста, Уильям Ло, был известным эдинбургским ювелиром. Мать, урожденная Жанна Кэмпбелл, была дочерью богатого коммерсанта, дальнего родственника герцогов Аргайлов. Как и все подобные ему «золотых дел мастера», Уильям Ло не только занимался драгоценными металлами, но и оказывал банковские услуги: предоставлял ссуды, чеканил монеты, принимал денежные вклады. Сын его с детства был приобщен к семейному бизнесу, спокойное течение которого прервала смерть отца: по совету знакомых шотландцев, проживавших во Франции, Уильям Ло отправился в Париж, дабы излечить многочисленные хвори. Однако парижские лекари оказались бессильны: в 1688 году после неудачной попытки литотомии он скончался.
Джон Ло через несколько лет перебрался в Лондон, где быстро добился известности, хотя и не с самой лучшей стороны. Красивый молодой человек с изысканными манерами, темпераментный и азартный до развлечений, он прожигал жизнь и пользовался успехом у женщин. Заслуженная им репутация завзятого волокиты оказалась не единственным его «достоинством». Еще во время обучения в Эдинбурге Ло обнаружил феноменальные способности к математике, которые открыли ему путь к успеху за карточным столом. Он быстро стал завсегдатаем игорных домов и в кругах лондонской богемы прославился умением сделать верную ставку. Впрочем, везло ему не всегда: в 1684 году, чтобы расплатиться с долгами, молодому шотландцу пришлось за 25 тысяч фунтов передать матери полученное им в наследство от отца имение Лористон.
В 1694 году он впутался в новую историю: из-за некой миссис Лоуренс Ло не поладил с известным лондонским денди Эдвардом Уилсоном и во время дуэли, происшедшей 9 апреля на Блумсбери-сквер, нанес противнику смертельный удар в живот. Обычно британское правосудие проявляло снисходительность к «делам чести». Но не в этот раз: семья убитого «Красавчика Уилсона» пользовалась немалым влиянием, так что дело не позволили спустить на тормозах. Ло по обвинению в убийстве посадили в тюрьму в Олд-Бейли. 21 апреля 1694 года ему был вынесен смертный приговор. Шотландца перевели в Ньюгейтскую тюрьму, а накануне казни доставили в тюрьму Кингс Бенч в Саутворке. За два дня до казни Ло ухитрился сбежать: он подмешал снотворное надзирателям, подпилил наручники и выбрался на волю, перебравшись через каменную стену. Спрыгнув с нее, он растянул лодыжку, но ждавшие его друзья перевезли Ло в Суссекс, а затем переправили в Амстердам. Впрочем, история с побегом из тюрьмы больше напоминает театральную постановку. Еще при жизни Ло распускались слухи, что к делу о дуэли причастен король Вильгельм III, а ссора Ло и Уилсона произошла из-за королевской фаворитки Элизабет Вильерс, впоследствии ставшей герцогиней Оркнейской. Уилсон якобы проявлял к ней повышенный интерес, и, чтобы избавиться от докучливого соперника, монарх прибег к услугам эдинбуржца.
В Амстердаме Ло освоился быстро. Он по-прежнему кутил, играл в карты, посещал притоны. Но интересовала Ло и деловая жизнь Амстердама – города финансистов и вольнодумцев. Возможно, наблюдая за механизмами предоставления кредитов и деятельностью биржи, Амстердамского обменного банка и Нидерландской Ост-Индской компании, Ло впервые задумался о том, как можно мобилизовать финансовые ресурсы множества людей. Временами он наведывался и в другие финансовые столицы: жил в Генуе, ездил в Гамбург, посещал Флоренцию, Венецию и Рим, свел нужные знакомства в Париже. В Нидерландах Ло увлекся Кэтрин Ноулз, дочерью Николаса Ноулза, 3-го графа Банбери. Она, правда, была замужем за неким господином Сеньором, но подобный «пустяк» не стал препятствием для влюбленных – они сбежали.
В 1700 году Ло вернулся на родину. Шотландия в то время переживала тяжелый финансовый кризис. Он был связан с историей «Дарьенской компании». В 1695 году для колонизации побережья Дарьенского залива в юго-западной части Карибского моря была основана «Шотландская компания торговли с Африкой и Индиями», или «Дарьенская компания». Устройство новой колонии рассматривалось эдинбургскими купцами как дело чрезвычайно прибыльное, так как успех его открыл бы для них африканский и вест-индский рынки. Они были убеждены, что на месте будущей колонии находятся богатые месторождения золота, а местные индейцы вполне дружелюбно относятся к европейским колонистам и воюют исключительно с испанцами. Летом 1698 года первая группа колонистов направилась к Испанскому Мэну. В ноябре они высадились на побережье, назвав заморские владения Шотландского королевства Новой Каледонией. Поселенцы возвели на берегу форт Сент-Эндрю и принялись за строительство поселения Новый Эдинбург. Но никакого рая на берегах Дарьенского залива колонисты не нашли. Поселенцев ждали голод и болезни, индейцы отказывались торговать и демонстрировали неприязнь к непрошеным гостям. А в 1699 году Новый Эдинбург осадили испанские войска, заставившие шотландцев покинуть берега Дарьенского залива.
Из краха «Дарьенской компании» Ло извлек полезный опыт. За годы, проведенные на континенте, он превратился в эксперта фондовой биржи, мастера «торговли ветром», сделавшего состояние на валютных операциях и торговле ценными бумагами. Масштабы биржевого дельца его уже не устраивали. Ло продумывал новую схему, в которой бы государственный банк, выпускавший банкноты, облекался привилегиями торгового монополиста, наподобие Нидерландской Ост-Индской компании. Человек своего времени, Ло был привержен идеям меркантилизма. Он считал, что богатство и благосостояние государства зависят от того, насколько успешно оно сможет соблюдать баланс между интересами власти и интересами населения. Продуманная организация торгово-промышленных отношений и контроль над движением денежной массы, по его мнению, позволили бы стране достичь процветания. Ло придерживался идей кольбертизма и отстаивал главный его элемент – верховную власть государства. Принцип вмешательства власти в экономику выливался в поощрение развития казенных мануфактур, осуществление заморской экспансии и проведение разумной таможенной политики, которая должна была обеспечивать преобладание экспорта товаров над импортом. Отсюда, по мнению меркантилистов, вытекало запрещение на вывоз необработанного сырья и поощрение его импорта и, наоборот, поощрение экспорта готовых изделий и введение таможенных ограничений на их ввоз из-за границы. В случае положительного баланса в страну был бы обеспечен приток золота и серебра, что служило процветанию государства. Власть же должна жестко контролировать деятельность предпринимателей, регламентируя численность нанимаемых рабочих, их квалификацию, условия труда, а также количество и качество произведенной продукции.
Новаторство Ло заключалось в изменении взгляда на систему денежного оборота. По мнению шотландского финансиста, золото и серебро – вовсе не панацея. Необходимы новые, бумажные деньги, оборот которых можно было бы регулировать. Кроме того, дешевизна новых денег и легкость их обращения сделает их легкодоступными для основной части населения и вовлечет жителей страны в экономический процесс. В 1705 году Ло предпринял первые шаги для осуществления своего проекта. Он направил в шотландский парламент предложение создать новый Шотландский банк, который вместо звонкой монеты ввел бы в обращение бумаги с процентными выплатами. Но время Ло выбрал неудачно: тень Дарьенского проекта нависала над страной, и эдинбургские политики решили не рисковать. План Ло был отвергнут. Отказал ему и герцог Савойский Виктор-Амедей II, которому в 1711 году финансист безуспешно пытался доказать, что купюры ничем не уступают привычным монетам.
Неудачи не остановили шотландца. Он осел в Брюсселе и ждал удобного случая. Пока же он делал ставки за карточным столом, вкладывал деньги в лотереи, играл на бирже. Состояние его росло, к 1713 году оно составило уже 1,5 миллиона туренских ливров, или около 110 тысяч фунтов стерлингов. Временами он наведывался в Париж, встречался с племянником короля герцогом Филиппом Орлеанским, который с интересом слушал рассказы о том, как государству увеличивать прибыль. Да и трудно было не прислушаться к этому обаятельному кавалеру, хладнокровно делавшему высочайшие ставки в игре и сыпавшему пригоршнями золото. Про Ло рассказывали, что, отправляясь играть, он обычно брал с собой по два мешка золота на сумму в 100 тысяч ливров, а затем, устав таскать их с собой, изготовил специальные марки стоимостью 18 луидоров.
Именно в Париже пробил звездный час Ло. После смерти Людовика XIV в бюджете королевства зияла огромная дыра. Но ни один город в мире не представлял таких возможностей для финансовых спекуляций, как запруженный обесцененными бумагами Париж. Рискованной игрой здесь можно было в одночасье нажить миллионы. Обстановка для Ло складывалась самая благоприятная. Монетная реформа, проведенная герцогом де Ноалем, свелась к переплавке и перечеканке луидоров и экю под новым штемпелем, выручку от выпуска новых ливров казна не ощутила, а вот поток фальшивых монет увеличился. Сокращены были выплаты по государственным обязательствам, что обрушило рынок ценных бумаг. После учреждения 12 марта 1716 года чрезвычайной Судебной камеры уголовному преследованию подверглись многочисленные чиновники и генеральные откупщики, сборщики податей, «виновные» в казнокрадстве. На них была объявлена самая настоящая охота. Начальникам почт запретили отпускать кому-либо лошадей, всем чиновникам, имевшим отношение к финансам, не дозволено было отъезжать более чем на милю от места жительства. Слуги могли под вымышленными именами доносить на своих хозяев, получая одну пятую с заявленных сумм и одну десятую с сокрытого теми имущества. Действия Судебной камеры привели в ужас всех, у кого были какие-то мало-мальские средства.
В поисках выхода из финансового кризиса правительство ставшего регентом герцога Орлеанского решило взять на вооружение смелые идеи Ло: создать особую корпорацию, которая монопольно контролировала бы колониальную торговлю и сбор налогов и сверх того обладала бы исключительными правами на выпуск ценных бумаг и банкнот. Итак, в мае 1716 года был создан акционерный Частный общественный банк с капиталом в 6 миллионов ливров, разделенных на 1200 акций по 5 тысяч ливров каждая: обладание пятью акциями давало право голоса. Банку Ло, находившемуся под покровительством герцога Орлеанского, на двадцать лет разрешался выпуск векселей к оплате золотой и серебряной монетой и прием депозитов. Параллельно Ло, свято убежденный, что Франции необходимо активизировать заморскую торговлю и закрепить за собой потенциально прибыльные колониальные владения, возглавил привилегированное акционерное общество, известное как «Западная», или «Миссисипская компания».
Окончание следует.