Есть воспоминания, которые память хранит особенно бережно. И хотя прошло много лет, я помню все так ясно, как будто было это вчера. Петербург. Теплый июльский полдень. Набережная Мойки. Я стою напротив дома, где последние два года своей жизни жил Пушкин. Здесь он умер. Здесь теперь музей. Окна пушкинской квартиры распахнуты настежь. Ветер колышет белые шелковые шторы. Солнечный день, но в комнатах горит свет, создавая иллюзию живого дома. Настоящего дома, не музея. Дома, где живут.
Большой современный город с его шумом и гомоном куда-то отступил. Сейчас в этот знойный полдень на Мойке тихо, безлюдно. И кажется, что там, в просветах между шелком штор скользят человеческие фигуры, звучат негромкая музыка, голоса.Кажется, что сейчас смуглая рука, смяв белый шелк, раскроет окно, и я увижу лицо, столь знакомое по многочисленным портретам, лицо поэта.
***
Еще одно воспоминание, согревающее душу и годы спустя. Мне двенадцать лет. Зима. Мороз градусов под тридцать. И это праздник, потому что занятия в школе отменили. Дождавшись, пока рассветет, мы, одевшись потеплей, бежим в лес.
Корабельные сосны тянутся к ослепительно синему небу. Ослепительно сверкает снег, ослепительно сверкает солнце, и кажется, что солнечные лучи просвечивают стволы сосен насквозь. Тишина оглушительная, только снег поскрипывает под ногами, да иногда с тихим шорохом сорвется с сосновой лапы снежный ком. Мы катаемся с обледенелых пригорков кто на чем. И громко, перекрикивая друг друга, орем запомнившиеся с урока литературы пушкинские строки:" Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит, прозрачный лес один чернеет, и ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит". Мы хохочем, переставляем слова и путаем строки, словом, валяем дурака. Но странное дело, с тех самых пор как только я читаю или слышу эти стихи, у меня перед глазами тот самый зимний лес моего детства, пронизанные солнцем сосны и чувство беспричинной радости, просто распиравшей нас в тот день, когда все внутри звенело и дрожало от счастья жить.Никогда после такой счастливой я себя уже не ощущала.
***
Помню потрясение от стихотворения Павла Антокольского "Баллада о чудном мгновении".
"Подходила старуха, как тень, к фортепьянам,
Напевала романс о мгновенье чудном.
Голоском еле слышным, дыханьем трудным.
А по чести сказать, о мгновенье чудном
Не осталось грусти в быту ее скудном,
Потому что барыня в глухой деревеньке
Проживала, как нищенка, на медные деньги..."
Это об Анне Петровне Керн.
О красавице Анне Петровне, которой Пушкин написал:"Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты..."Читая эти волшебные строки, я совершенно не задумывалась, что Анна Петровна дожила до глубокой старости... Что значит чудесная сила искусства! И в памяти моей, и в памяти всех, читавших эти строки, она навсегда осталась юной красавицей. И вдруг у Антокольского - задыхающаяся полунищая старуха.
"А потом пришел ее час последний,
И всесветная слава и светские сплетни
Отступили... Ничего не слыша, спала бездыханна
Раскрасавица Керн, болярыня Анна".
Дальше, мистика. Дальше легенда. Бедный гроб с бедной покойницей повезли на погост. Все очень скромно, все очень тихо, без помпы:
"И брели за гробом, колыхались в поле
Из родни и знакомцев десяток - не боле,
Не сановный люд, незнатные гости
Поспешали зарыть ее на погосте.
Да лошадка по грудь в сугробе завязла,
Да крещенский мороз крепчал, как назло."
И кто бы мог подумать, что на этом последнем пути они снова встретятся. Анна Петровна и Пушкин. В тот самый час, когда Анну Керн везли хоронить, в Москву везли памятник Пушкину:
"Вот он - отлит на диво из гулкой бронзы,
Шляпу снял, загляделся на день морозный.
Вот в крылатом плаще, в гражданской одежде,
Он стоит, кудрявый и смелый, как прежде.
Только страшно вырос - прикиньте, смерьте,
Сколько весит на глаз такое бессмертье!
Только страшно юн и страшно спокоен, -
Поглядите, правнуки, точно такой он!"
Воображение живо рисовало полузасыпанное снегом морщинистое лицо покойницы, провожавшей невидящим взглядом своего бронзового возлюбленного.
"Так в последний раз они повстречались,
Ничего не помня, ни о чем не печалясь...
Так метель обвенчала нежно и грозно
Смертный прах старухи с бессмертной бронзой,
Двух любовников страстных, отпылавших розно,
Что простились рано и встретились поздно..."
Как грустно и как хорошо! И не о чем жалеть, и не о чем печалиться, потому что метель заметет следы, и укроет снегом бедное надгробье, а в памяти останутся только стихи: "Я помню чудное мгновенье..."
***
Когда я узнала, что на самом деле это восторженное стихотворение поэт посвятил совсем другой женщине - юной императрице Елизавете Алексеевне Романовой, я огорчилась.
Восхищаться и умирать от любви к одной женщине, написать ей страстное любовное стихотворение, а потом передарить его другой женщине. Какое коварство! Вот она непостоянная натура поэта! Но досада прошла очень быстро. Разве можно сердиться на поэта?
Ах, Александр Сергеич, Александр Сергеич! Вы конечно разбили мое сердце. Но это такая маленькая, такая незаметная потеря...
Вы часто влюблялись в красивых женщин, Александр Сергеич, и они дарили Вам вдохновение. И стихи, рожденные Вашей любовью или влюбленностью, я и сегодня читаю с сердечным трепетом. А ведь прошло два века! Вот, что значит ЛЮБОВЬ для поэта. И я, жалея бедняжку Керн, все-таки говорю себе: "Да здравствуют влюбленные поэты! И пусть их горячие сердца не остывают никогда! Что может родить холодное сердце? Ничего. Влюбляйтесь и любите, поэты!
(C)