"Если покойник был колдун или богатырского сложения, о каких в народе говорят "двужильный", то перед тем, как положить в гроб, надлежало серпом подрезать таковым жилы на ногах сзади, пониже колен, или же надрезать пятки... дабы он (покойник) по ночам из могилы в дом не ходил... Если при выносе домовины (гроба) задеть о косяк, то в скором времени на этот стук в доме будет ещё покойник, чтобы избежать того, часто покойного в гробу выносили через окно, а иные выходы закрещивали. Обряд закрещивания проводили..." - Анна Григорьевна перелистнула печатную страницу. В прихожей загрохотало - это вернулся муж, как всегда добродушно-весёлый, исполненный позитива.
- Аннушка, я-таки купил! Представляешь! Купил, и задешево! Новые хозяева почти не торговались, да что там - когда узнали, что есть у нас ещё варианты, то сразу сбавили. Документы вот - полюбуйся. В субботу поедем смотреть.
Причиной радостного возбуждения Андрея Петровича (теперь лысеющего, с серебром в вороной непослушной гриве, раздавшегося не только в плечах, но и в области "узла, где нервные клетки завязаны", вечного мальчишки Андрюши) было долгожданное приобретение. Дом в северной глубинке они начали приглядывать ещё позапрошлой весной, выбор был трудный. Дом должен быть в деревне, на отшибе, вдали от районного центра и всякой цивилизации, обязательно река и лес, а сама изба - вековая, дореволюционной постройки, без новоделов и грубых перестроек, а лучше даже не изба с крытым двором, а терем.
Андрюша всю жизнь был романтиком, несмотря на склонность к прожектёрству, если заводил какую-то свою мечту-эпопею, то непременно её воплощал, причём даже самая трудная и невозможная на сторонний взгляд работа выходила у него легко, радостно, играючи.
И вот теперь очередная мечта - найти и сохранить настоящий русский северный терем. Анна Григорьевна в успехе дела ни капли не сомневалась и готова была всячески способствовать. Андрюша кем только не поработал за свою жизнь: ходил в юности в геологоразведке, заготавливал рога маралов, рыбачил в море на сейме, плотничал, с началом перестройки собрал бригаду и строил свои терема в Подмосковье, быстро поднялся и так же быстро заскучал, остыл.
В эту пору они и встретились с Аннушкой. Аннушка в составе фольклорной экспедиции поехала в подмосковное село Спас, где в то время плотничал на храме Андрюша. Они пили чай в шумной веселой компании тесного приходского домика для гостей, Аннушка что-то такое рассказывала по своей теме, Андрюша смотрел во все глаза, слушал. С тех пор так и водится у них: Аннушка по своей работе всё Андрюше сперва рассказывает, а Андрюша слушает, слушает, иногда вот мечтает.
Жили они дружно - маленькая Анна Григорьевна и двужильный Андрюша, детей у них не было, но они над этим как-то особо не задумывались, тем паче не огорчались, а с возрастом даже радовались этому, глядя на своих коллег и друзей. Андрюша как тогда пришёл за Аннушкой работать в музей, так и прижился, теперь уже руководил реставрационной бригадой - часто разъезжал по стране. Собирали деревянные церкви, часовенки, избы - все те бесценные жемчужины зодчества, что, словно сорванное разбойничьей рукой с убитой красавицы ожерелье, рассыпаны по всей Руси. Рушатся, гибнут от случайных и намеренных палов, исчезают, как прекрасные фенисты-соколы, с той лишь разницей, что не восстанут, не возродятся из пепла никогда.
Аннушка год назад ушла за штат - на отдых, а Андрюша ещё горел и действовал - неистовая его натура не терпела праздности. Но о будущем он всё же прикидывал, задумывался. Здоровьем их Бог не обидел, Аннушке для её учености нужен покой и уют, каких в столице точно не обустроишь и не купишь. Пока есть силы и деньги, решил Андрей Петрович восстановить для себя старинный терем в глубинке, продумать по-своему жизнь на случай старости (в старость, впрочем, он не особо верил, считая её, скорее, следствием упадка духа и ослабления воли в человеке). А про культурную роскошь столичную - так это тоже предрассудки, легко опровергаемые в век интернета. Была и ещё одна тайная (даже Аннушке пока не открывал, оставил, так сказать, на сладкое) задумка - терем починить и начать собирать свою частную коллекцию, чтобы потом музей открыть. А Анна Григорьевна, в этом даже не сомневался, не только подхватит - сама все организует и до ума доведёт.
Немецкий полноприводный ковчег не только оправдал, но и превзошёл все возложенные на него ожидания, Андрюша наслаждался машиной от души, с каждым годом открывая для себя новые плюсы. Автомобиль был специально выбран новый и надежный, думалось, теперь уже на всю оставшуюся треть жизни ( вообще-то, целую половину ещё, как считал про себя двужильный Андрюша).
Они съехали с грунтовки под задумчивое молчание навигатора, час назад закатившего небывалую истерику с требованием немедленно повернуть вот на том повороте и пересчитать маршрут. "Обратно в Москву просится, гад, - усмехался добродушно про себя Андрей Петрович - видать, не выносит немчура русского духу". Подмигнул Аннушке, дремавшей рядом, и негромко красивым баритоном запел из оперы Глинки "Жизнь за царя" партию Сусанина.
Остановились перед большим пологим холмом - на холме вразнобой серые, словно посеребрённые, высокие избы с крытыми крыльцами и просторными дворами под общими крышами, прямые, строгие, как старухи-вдовы на погосте. Правую сторону холма опоясывает река, неширокая, поросшая по берегам смешанным лесом, почти дремучим, нетронутым, то тут, то там украшенным бархатно-чёрными древними елями. Поехали по Центральной улице (как бы ей иначе называться, если она, эта улица, одна в деревне). Андрюша успел прежде поинтересоваться - в старину улица называлась Архангельской, потому что раньше в центре, на самом широком месте, стоял храм Михаила Архангела. Теперь вместо храма торчал столб с нелепой, невесть откуда взявшейся здесь телефонной, нет, даже не будкой, - убогий козырек из разбитого синего пластика, под ним алюминиевый аппарат...
В деревне оставались два жилых двора, ещё несколько с неясной периодичностью все реже посещали заезжие дачники - "захожане", родня или внуки тех, кто когда-то строился и жил на широкой Архангельской (это Андрей узнал из короткого разговора с бывшим владельцем), остальные стояли сиротливо-заброшенно.
А вон, на краю села, у самого леса - их дом. Не узнать его было нельзя: высокая изба с резными подзорами по периметру ломаной тёсовой крыши, стрельчатое окно светелки, накренившаяся башенка-молельня, даже в ветхости своей аскетично-прекрасная, высокие - до уровня второго этажа, обрамлённые витражной галереей крыльца. Андрюша присвистнул восхищённо - этого фотографии не передавали. Аннушка проснулась, вышла из машины, зябко поеживаясь от свежести, задирала голову, тянулась на носочках разглядеть, по-своему выражая восхищение.
В щели между перил (как и говорил прежний хозяин) нащупал железную головку - вытянул большой заржавленный ключ. Вставил в личину старинного замка, жмурясь от предвкушения, как в детстве, когда разворачиваешь подарок.
На удивление, в тереме было сухо и будто обжито. Чисто, просторно, широко и празднично. Большая печь с белым клинкером - почти все плитки на месте, а несколько отбитых сверху - забелены в тон мелом. Широкие нескрипучие половицы, кое-где даже с бликами мастики. По стенам - провода-узоры на фарфоровых рюмочках-скрутках, щёлкнул черными костяными клавишами - лампа под потолком откликнулась тёплым. Пока обходили владения, оглядывали комнаты, выдвигали тяжёлые ящики конторок, шкафов, заглядывали в тесаные расписные лавки, с откидывающимися крышками, стемнело. В машине для ночлега были прихвачены спальники и даже палатка брошена в просторный багажник предусмотрительным Андрюшей. Но уже ясно, что ночевать останутся в доме. Андрюша вытряхнул зольник, проверил тягу, принёс дров со двора (почти половина поленницы оставлена у бывших хозяев - на ползимы хватит !), растопил голландку (в доме была, конечно, и русская печь с лежаком, но ею он займется после). Аннушка принесла из машины припасы, приготовила бутерброды, неспешно поужинали. Ночевать решили тут же, в кухне, вернее, в комнате, отделённой от бабьей кути углом печки. Андрюша постелил себе, не разбирая, спальник вдоль широкой лавки, свитер свернул под голову. От печки шёл ровный жар и комната наполнялась убаюкивающим теплом с ароматом дровяной печи. "Как в детстве", - улыбнулся Андрюша, уплывая в сон.
Аннушка полила чашки над рукомойником, завернула остатки провизии - на завтрак. Постелила себе напротив, выключила свет и стала устраиваться внутри спальника. Непривычно тихо было в доме: ни отсветов в окне, как в московской квартире, ни звона лифта, ни мирной перебранки соседей за стеной, ни даже тиканья часов. От этой тишины не спалось, Анна надеялась, что, когда печь начнёт остывать, холод успокоит и навеет сон...
Неожиданно в угасающее сознание прорвался стук: негромкий, но ритмичный и настойчивый. Казалось, звуки шли откуда-то снизу, точно кто стучал во входную дверь ( "Заперта ли?"- похолодела Аннушка). Андрюша раскинулся по-богатырски и храпел себе - не разбудишь, да и жалко будить после такой дороги.
В дверь точно стучали, звук то прерывался, то опять... Делать вид, что ничего не происходит больше нельзя. Аннушка неслышно выбралась из спальника, подошла осторожно к окну: в темноте осенней ночи двор казался пустым и нестрашным, в молочном холоде луны глянцево отсвечивал автомобиль. Аннушка пригляделась, из темноты в темноту вглядываться легко: у дверей, в длинной рубахе, переминался старик, стучал негромко-настойчиво, иногда останавливался, прикладывая ухо к двери, прислушивался, дергал за ручку, потом опять: "Тук, тук, тук".
Анна приоткрыла створку окна, со свежестью осенней ночи будто вдохнув храбрости, твердо спросила :
- Что Вам нужно?
Фигура внизу замерла, в Анну медленно вонзался холодный придирчивый взгляд, в темноте глаза светились белым, будто без зрачков..
-Так хлебушко мне, хозяюшка, мне ить бы хлебушко!
Анна выдохнула - не успели приехать, как вот уже соседи подтягиваются, ладно за хлебом, хоть не бутылку или денег просят. Взяла со стола хлеб, но спускаться вниз и открывать ночью незнакомому не стала, показала в окно, старик понял - сошёл с крыльца во двор, аккуратно примерилась, бросила прямо в раскрытые руки. Смотрела, успокаиваясь, на удаляющуюся фигуру. Потом защелкнула окно, легла, закрыла спальник и провалилась в тёмное.
Проснулась поздно. В окна неярко заглядывало осеннее солнышко. Андрюша разобрал рюкзаки, оставил завтрак на столе, оказалось, уже пробежался по деревне с визитами к старушкам-старожилам, больше никого не нашёл. Съездил в соседнюю деревню на лесопилку, заказал брёвна, нанял бригаду плотников:
- А ты все спишь, моя краса, всю ночь, небось, домового привечала. Выхожу утром - хлеб на крыльце валяется.
Аннушка встала, занялась обустройством, стараясь не думать о ночном происшествии. Андрюша прочистил печи, наносил дров, снял паутину с углов, полез на чердак. Оттуда сверху позвал Аннушку, возбужденно-восторженно:
- Это по твоей части, смотри, какая находка! Лет сто точно здесь пролежал.
Под замысловатым изломом кровли, в дальнем низком углу чердака лежал длинный мореного ясеня (как определил намётанным глазом плотника Андрей Петрович) сундук. Но сундук не простой - по углам мелкой бисерной резьбой - старинные письмена, в центре круг-змеевик.
Крышка без замка, просто снимается, внутри гладко, выстругано и отшлифовано до блеска - без сучка и задоринки.
- Домовина, Аннушка, хозяин себе готовил! А вот не пригодилась, нам в наследство досталась. Смотри, какая работа, сейчас таких мастеров уже нет! Вот и первый музейный экспонат.
Анна Григорьевна молча кивала.
К полудню стала паковать вещи. Андрюша удивился: " Назавтра осмотр с бригадиром назначен, сегодня бревно привезут. На пару недель, Аннушка, точно здесь зависнем, пока я всю работу налажу. А там поглядим".
После обеда ездили в город за продуктами, потом прибыл трактор, мужики из соседней деревни выгрузили лес. Пили с хозяевами чай во дворе, интересовались. Говорили на общие темы, приглядывались: мол, места здесь знатные: рыбалка, охота, воздух - хоть ложкой режь, густой духмяный, что людей рядом нет - так это и хорошо, воровать не будут, пока вы в столицах бываете. Двор только вот неуживый, что ли, сколько хозяев было - год поживут и продают. Говорят, в старину в нём не то колдун жил, не то староверы - ишь какую хоромину выстроили, мужику такой разве управить - и работать некогда! Андрюша слушал с видимым удовольствием, похохатывал добродушно, подмигивал Аннушке.
К ночи Аннушка взяла свои экспедиции, села читать-разбирать. "Вот и ладно, успокоилась, работать начнёт", - устраиваясь ко сну на лавке, любовался Андрюша.
Аннушка набрала воды в плошку, шептала тихо, крестила воду, потом, заглядывая в записи, обошла дом, кропила по окнам, углам, печным дышлам, закрещивала. У входной двери на крыльцах угольком чертила.
В комнатах наверху оставила свет, а сама в тёмные сени стала и себе удивляется - вот ведь воробышек, крылышки раскинула.
В полночь за дверью "стук, стук, стук". Дрожа, потянула засов, впустила:
- Что надо?
- Обидела, хозяюшка... Нет такого закона вместо хлеба голодному камень подавать! - и в горницу рвётся.
Заступила дорогу Аннушка:
- А такой закон есть, чтобы покойнику по ночам с кладбища ходить, живых беспокоить?
И бросила о косяк песчаный камень (днём специально весь двор перевернула, нашла-таки - на таком крестьяне пиво варили). А потом нежная Аннушка стала говорить страшными грязными словами, такие ругательства произносила, каких за всю жизнь от неё никто никогда не слышал, да и не мог услышать. Заскрипел старик, попятился назад во двор.
Аннушка дверь за стариком закрыла - и в комнату, где Андрюша спит, легла тихонько, закуталась, так и дрожала до утра - прогорела печка, холодно, муторно, сыро стало в доме. Утром проснулась, будто ото сна в сон. Свет в окнах, тишина в доме, Андрюша ещё спит.
Сердце вдруг сдавило внезапной догадкой - трясёт Андрюшеньку, будит, кричит, а он всё спит, не просыпается. Бежала к будке ( мобильник в чёртовой дыре этой не ловит) - как ни странно, работает автомат. Ждала скорую. Приехал доктор, успокаивал Аннушку: тромб... с каждым может. Забирать не стали - участковый прибыл, бумаги подписывал, расспрашивал, как в Москву повезут.
- Не надо в Москву. Тут.
Аннушка решила, что станет делать: выправить терем, открыть музей для Андрюши, в память.
Пришли старухи, прибирали, пели-плакали, выли красиво, ладно. Бригадир помог, наехали с деревни мужики нести на руках гроб до самого кладбища. Когда выносили, ударили о приступ домовиной, ох и ругались на них за то старухи. Шли, часто сменяя друг друга: "тяжело ить такого здорового, двужильного". После поминок, когда все эти незнакомые чужие люди миром разошлись, довольные собой, по своим будничным делам, Аннушка просеяла муку, насыпала щедро соль, развела водой со слезами пополам тесто, затопила печь. Возилась долго до самой полночи, собирала на стол.
Слышно внизу: тук-тук-тук. Дверь не заперта, ближе, громче шаги.
-Заходи, родной, давно накрыто. Бери хлебушко...