Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Как говаривал один из персонажей "Путешествия дилетантов" - "времечко идёт, беседушка течёт"... И вот уже на "Русскомъ Резонёре" целых три практически бесконечных цикла, так или иначе посвящённых своеобразным "путешествиям по времени", так что иной раз я, начиная новую статью, словно спросонья пытаюсь лихорадочно сообразить: так, сегодня у нас что - день? месяц? столетие? какое?.. Это хорошо ещё, что ваш покорный слуга не осмелился покуситься на век осьмнадцатый... а то бы, подобно чеховской Каштанке, непременно решил бы, что "так жить невозможно! Надо застрелиться!"
А пока некоторые силы ещё остались, предлагаю погрузиться в атмосферу ноября 1821-го. Как и всегда - в начале статьи - даже не предполагая сегодняшних наших героев, надеюсь, что экскурс в исконно почти зимний уже на Руси месяц будет сколь-нибудь увлекательным и хотя бы небезынтересным.
А в Москве, судари, погода вполне даже приличная: среднемесячная температура там - лишь немногим ниже нуля, для ноября - вполне комфортно. Но жители столицы северной на этот раз могут лишь фыркнуть на такую новость: ведь у них - плюсовые 0.7 градуса, так-то! И только иркутяне (похоже, третий и последний город, снимавший такие показатели в далёком 1821 году, Киев - по понятным причинам - не в счёт) вынуждены отапливать свои дома уже по-серьёзному - у них минус 7.9 градуса. Так что, похоже, титульная иллюстрация к статье может быть отнесена разве что к последним дням ноябрьского Петербурга, а нам более подошла бы эта...
Для начала давайте поздравим друг друга с 200-летним юбилеем поэта и писателя, творчество которого оказало на многие последующие поколения наших соотечественников неоценимое влияние - Николая Алексеевича Некрасова, а произошло это 28 ноября 1821 года. Можно по-разному относиться к нему как к личности (не так давно я посвятил ему целый немалый цикл статей, познакомиться с которым целиком можно посредством гида "Русскiй ГеродотЪ"), но оспаривать значение его наследия и вклад в развитие национальной литературы может лишь совершенно недалёкий человек. Что же до меня, например, то, всякий раз выходя в ноябре "на природу" и с наслаждением вдыхая морозный воздух, непременно цитирую про себя знакомые с детства строки... По стопочке, господа?
Славная осень! Здоровый, ядрёный
Воздух усталые силы бодрит;
Лёд неокрепший на речке студёной
Словно как тающий сахар лежит;
Около леса, как в мягкой постели,
Выспаться можно — покой и простор!
Листья поблекнуть ещё не успели,
Желты и свежи лежат, как ковёр.
Славная осень! Морозные ночи,
Ясные, тихие дни…
Нет безобразья в природе! И кочи,
И моховые болота, и пни —
Всё хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Русь узнаю…
Быстро лечу я по рельсам чугунным,
Думаю думу свою…
А вот и досадное, если не сказать - чудовищное упущение с моей стороны! Как я мог в октябрьской статье пропустить ещё один круглейший юбилей - Достоевского? Вероятно, виною тому - разница между юлианским и григорианским календарями. Везде Фёдора Михайловича прописывают "ноябрьским", а на самом-то деле родился он 30 октября. Раз так - давайте поговорим немного об одном из самых "сложных" русских и читаемых в мире писателей...
Сложный, ломаный и нездоровый Достоевский один, кажется, понимал, к чему могут в России привести увлеченья революциями, эмансипациями и "плачами по народу". Он - совершенно по сути "не народный" писатель - яростно бился с барином-русофилом Тургеневым, критиками-прогрессистами. Его "Бесов" называли "литературным уродом" и "клеветой". Он всю жизнь бедствовал и пожинал плоды непонимания современниками, особенно "решительно настроенными". Особенно злила недоброжелателей писателя его политическая платформа: он был, как ни странно, "государственником" - это после каторги! Кстати, Ленин тоже не любил ЭфЭма - уже своего рода похвала!
И на чьей стороне оказалась правда?
Эх, не дожили эти плакальщики до 18-го годочка, когда те самые бесы разожгли на просторах Империи костерок из дворянских усадеб и тел! И Тургенев, проживи он лет до ста, в миг бы оказался Буниным -когда эйфория февральской революции быстро сменилась изжогой революции октябрьской.
А секрет, разгаданный Достоевским, оказался много проще "революцьонных" программ народников и прогрессистов: народу не нужны были рыдающие барышни, сочувствующие и «разъясняющие» интеллигенты в пенсне, библиотеки и школы, ему нужны были только Земля и Бог. Не любивший народ Ленин землю ему дал… ну – почти… во всяком случае - пообещал, а Бога - отнял, сделав из народа духовного инвалида. Правительство нынешнее поступает ровно наоборот – сует народу «опиум для народа» во все телесные и духовные отверстия, при этом обирая его вчистую. Было бы крайне любопытно – какой роман бы написал ЭфЭм сегодня?
Вот ведь парадокс: "заумный" Достоевский оказался истинным "народником", Мессией и Провидцем!
И уж точно - крайне лестно для писателя выглядит давнее интервью с "отцом приватизации". Вы только вчитайтесь в это:
"Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски".
Впрочем, думаю, что ответное аналогичное желание по отношению к этому господину испытывают куда более россиян, а ответить же ему попросим самого Фёдора Михайловича, за юбилей которого - моё очередное "по стопочке" (этак я сегодня сопьюсь, пожалуй!):
"Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить"
Однако, довольно нам философствовать, давненько мы не почитывали писем столичных почтмейстеров братьев Булгаковых. В предыдущие месяцы они до такой степени погрузились в невыразительнейшее "малотемье", что я даже принуждён был дать обоим небольшой отпуск. Посмотрим же - исправились ли наши светские болтуны?
1 ноября 1821 года Александр Яковлевич пишет брату: "... Вяземский все в Остафьеве и будет сюда к открытию Итальянского театра, говорят, 16-го сего месяца"
Да, наш старый знакомый князь Пётр Андреевич, разобиженный на Государя, а более всего - на бездарно растраченные на осуществление демократических замыслов молодого Александра Павловича несколько лет трудов, до сих пор живёт с семьёю затворников в своём Остафьеве Годом ранее у него родился сын Павел - единственный из восьмерых детей, переживших его самого. Впрочем, уже 14 ноября Вяземский таки навещает столицу:
"...Вчера было первое представление итальянцев. Как можно было предвидеть, театр был полон; сбор более 4000 рублей. Весь высший свет был тут налицо. Не хочу с первого разу решительно сказать мое мнение, но отличных певцов и певиц нет, исключая Замбони, который бесподобный буфф-маска: игра чудесная; мы нахохотались. Другой буфф – Рота – тоже очень хороший актер, поет хорошо, но имел роль незначащую. Первая певица Анти – высока, стройна, ловка, хотя лицо незавидное. У нее большой голос, поет точно, но голос хриплый; тембр – вроде Филисши: к ней надобно привыкнуть; она более понравится со временем. Ты слышал Тоси, голос быка, который нуждается в обработке. Василий Львович, который в вечных экстазах, говорит, что он ничего подобного не слыхал даже в Париже. Тем хуже для него. Ба! Вяземский. Милости просим. Только для оперы и приезжал. Завтра едет в подмосковную, а в среду будет опять ко второму представлению; просил ему приискать дом в соседстве: хочет нанять на шесть месяцев, ибо его собственный еще сыр..."
Оставил Александр Яковлевич и прелюбопытную сценку от пребывания в гостях у Пушкиных, чертовски напоминающую "Горе от ума" и "Войну и мир" - и неслучайно, ведь описываемая Булгаковым знаменитая на всю Москву Настасья Дмитриевна Афросимова (Офросимова) послужила прототипом одновременно и для Грибоедова (Хлёстова) и для Толстого (Марья Дмитриевна Ахросимова)
"...Был у Пушкиных, где на этот раз не так-то было весело. Все было старье, кроме Василия Львовича и Настасьи Дмитриевны Афросимовой. Эта впилась в меня: «Сказывай новости!» – «Ничего не знаю». – «Врешь, батюшка. Ты все скрытничаешь, брата твоего в Царьград». – «Это пустяки, сударыня». – «Какой пустяки. Ему Нессельроде и другой-то, как его? – свои; ну, они это и сделали». – «Да это не милость бы была, а наказание». – «Пустяки говоришь. Он заключит с турками мир, государь даст ему 3000 душ, а турки миллион». – «Да, сударыня, государь душ не дает». – «Ну, аренду в Курляндии». Долго она меня душила подобными вздорами; наконец Варенька меня выручила, заставив играть в макао. Можно было зашибить 90 рублей, но не удалось. Варенька выиграла пулю, что очень не потешило Василия Львовича, который оставался последний и имел 7 фишек, но его сглазили все..."
После Булгаковых, чтобы погрузиться в атмосферу ноября 1821-го, было бы преступлением не пошуршать свежим нумером "Санкт-Петербургских ведомостей", что мы, пожалуй, и сделаем. Перед нами - №87 от вторника ноября 1 дня. По традиции, постараюсь блюсти авторские пунктуацию и стилистические языковые особенности - в тех рамках, в которых это будет иметь какой-либо смысл!
Давайте сперва об экономике. Из крымской Евпатории сообщают:
"В минувшем сентябре месяце: 1) Прибыло к здешнему порту два купеческих судна: 1 Французское с товаромъ и 1 Турецкое с баластомъ 2) Отправились отсюда за границу два же купеческiя судна: 1 Австрiйское и 1 Турецкое, оба с товаромъ 3) Привезено товаровъ из Константинополя на 659 руб. 30 коп. и 4) отправлено в Константинополь разныхъ товаровъ всего на 37.959 рублей"
Экий... дисбаланс! То ли мы - по многовековой традиции - объявили туркам эмбарго и не хотим покупать их костлявые мандарины и помидоры, то ли турки попросту... недоторговывают, не зная ещё потенциала русского рынка. Впрочем, вероятно деловая жизнь между двумя государствами всего лишь замерла в преддверии очередной войны: Александр I, как известно, движение греческих повстанцев не поддержал, но, как пелось в поздней песне, "в воздухе пахнет грозой".
А вот - крайне актуальные для нас сегодня невесёлые новости из Испании, слово писанные только что.
"От испанской границы . Известия из Барцеллоны и Барцеллонеты всё ещё весьма печальны. Францинсканскiе и Капуцинскiе монахи подают больным всевозможную помощь; 40 человек из них и 5 врачей учинились уже жертвою сей заразы.
- В Тортозе тамошнiй Епископъ, который не хотел оставить город, также сделался жертвою своего человеколюбия.
- По новейшим известиям, в Барцеллоне умирает ныне ежедневно до 350 человек. Нещастные жители прибегают к церквям для умилостивленiя Бога; но от скопления в оных многочисленнаго народа зараза ещё более усиливается; сие обстоятельства, как полагают, заставляют на время запереть церкви.
Речь идёт о так называемой "жёлтой лихорадке", переносимою с комарами из Африки. До этого крупная вспышка болезни произошла в 1793 году в Филадельфии - из 50 тысяч тогдашнего населения скончались около пяти. В Гаити из посланного туда Наполеоном для подавления местной революции 40-тысячного экспедиционного корпуса в 1802-1803 гг. назад вернулась лишь треть. Так что, учитывая прибрежное расположение "Барцеллоны" и возможность быстрого распространения заразы из портовой зоны, можно лишь посочувствовать её жителям.
А вот парочка неудачных морских негоций!
" При С. Петербургской Таможне будет продаваться с аукциона сего Ноября 10-го числа, привезённый на англинском корабле Летамесъ, под управлением шкипера Робертсона, в одном ящике табак в сигарах, гнилостiю поврежденный.
При С. Петербургской Таможне будет продаваться с аукциона сего Ноября 10-го числа, привезённый на Французском корабле Ледюденье, под управлением шкипера Летюмера, в 17 ящиках табак в сигарах, гнилостiю поврежденный"
Совершенно непонятно, кому могут понадобиться сигары, "повреждённыя гнилостiю", впрочем, можно предположить, что купит оныя какой-нибудь предприимчивый купец, да и свезёт куда подальше, в российскую глубинку, где и втюхает втридорога негожий товарец местным курильщикам, а те, раскуривая подпорченную "гавану", будут ворчать, что, дескать, табак не тот нынче пошёл...
Старость - это скверная штука, господа. Пока ты молод и пригож собою, жизнь кажется прекрасной и удивительной, и весь мир - для тебя одного, а с возрастом... Впрочем, почитайте ниже:
"Две благородныя вдовы, из коих одна была много лет собеседницею и умеет с приятностiю читать Российскiя и Немецкiя книги, а другая аттестованная от Гимназии для преподаванiя Российскаго и Немецкаго языковъ и занимавшаяся уже в нескольких домахъ обученiемъ, желают: первая, хотя и за небольшое жалованье, вступить въ туже должность, а последняя преподавать в господскомъ или купеческомъ доме вышеупомянутые предметы"
Дай Бог вам спокойно встретить обеспеченную сколь-нибудь старость, благородные вдовы, будем надеяться, что нашёлся некоторый состоятельный доброхот, приютивший сразу обеих, и не придётся им, собрав нехитрые свои пожитки, брести незнамо куда по вьюжным зимним питерским улицам...
Откровенно признаться, немногими событиями отмечен в России ноябрь 1821-го, и я уже собрался было заканчивать сегодняшнюю статью, пока не наткнулся случайно на ещё одного юбиляра, причём, теснейшим образом связанного с Ф.М.Достоевским... Ну, конечно же, Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, появившийся на свет божий в аккурат 1 ноября 1821 года.
Родился он в Петербурге, во вполне обеспеченной семье, отец - действительный статский советник, смертельно раненного на Сенатской площади Милорадовича пользовал. Сын - не что-нибудь, а Царскосельский Лицей окончил, в Университете учился - на юриста, в МИДе служил - переводчиком... Но вот, знаете, бывают такие...неспокойные разумом человеки, которым не то, чтобы хочется "то ли демократии, то ли рыбки солёненькой", а такие приступы "горя от ума", когда, как писал мирный вроде Тургенев, "при виде всего, что совершается дома", хочется не "впадать в отчаянье", а этак... пофантазировать. Строго говоря, ничего такого уж очень запретного и противуправительственного кружок Петрашевского особо не замышлял, Шарля Фурье почитывали, Роберта Оуэна... те еще "революцьонеры", но их произведения в России были официально запрещены. И уж точно - ничего против монархии не злоумышляли! Крестьян с землёю всё думали - как бы освободить? Однако же проповедуемые им с конфидентами идеи утопического социализма привлекли внимание одного прелюбопытного персонажа, к которому я всё присматриваюсь и никак не могу "покуситься" - чиновника по особым поручениям при министре внутренних дел генерал-майора Липранди. Внедрив в кружок агента-провокатора, он по сути сфабриковал дело, преподнеся его участников злодеями уровня едва ли не покойного Павла Пестеля. Да вы сами посудите - вот выдержка из доноса:
«Достоевский читал переписку Гоголя с Белинским, и в особенности письмо Белинского к Гоголю… Письмо это вызвало множество восторженных одобрений общества, в особенности у Баласоглу и Ястржембского, преимущественно там, где Белинский говорит, что у русского народа нет религии. Положено было распустить это письмо в нескольких экземплярах. Засим Петрашевский говорил, что нельзя предпринимать никакого восстания без уверенности в совершенном успехе, и предлагал поэтому свое мнение к достижению цели»
Итог "дела" известен: более ста человек были привлечены к следствию, осуждены - 23. Затем - "псевдорасстрел". Жёстко - пожалуй, да. Даже при всей моей симпатии к Николаю Павловичу - чересчур.Живший на каторге и в ссылке весьма бедно и одиноко, Петрашевский скончался в селе Бельском Енисейского округа 7 декабря 1866 года от кровоизлияния в мозг и погребён был за кладбищенскою оградой - батюшка не дозволил хоронить умершего без покаяния смутьяна среди сельчан.
Ноябрь 1821-го выдался месяцем удивительно "ленивым" на творчество русских поэтов. Знаю, это тяжело представить, но, из всех, активно творивших в этот период, кажется, один лишь Пушкин, пребывая в кишинёвской ссылке, написал 29 ноября не самое известное своё (и уж точно - не самое удачное) стихотворение "Война", посвящённое лично ему знакомому предводителю восстания греков против османского ига Александру Ипсиланти, летом 1821-го попавшему в плен к австрийцам и пробывшему там шесть лет. Юношеский пыл, с которым 22-летний поэт жаждет "увидеть кровь" и "праздник мести", несколько смущает современного читателя, но - из песни слова не выбросишь.
Война! Подъяты наконец,
Шумят знамена бранной чести!
Увижу кровь, увижу праздник мести;
Засвищет вкруг меня губительный свинец.
И сколько сильных впечатлений
Для жаждущей души моей!
Стремленье бурных ополчений,
Тревоги стана, звук мечей,
И в роковом огне сражений
Паденье ратных и вождей!
Предметы гордых песнопений
Разбудят мой уснувший гений! –
Все ново будет мне: простая сень шатра,
Огни врагов, их чуждое взыванье,
Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра
И смерти грозной ожиданье.
Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,
Ты, жажда гибели, свирепый жар героев?
Венок ли мне двойной достанется на часть,
Кончину ль темную судил мне жребий боев?
И все умрет со мной: надежды юных дней,
Священный сердца жар, к высокому стремленье,
Воспоминание и брата и друзей,
И мыслей творческих напрасное волненье,
И ты, и ты, любовь!.. Ужель ни бранный шум,
Ни ратные труды, ни ропот гордой славы,
Ничто не заглушит моих привычных дум?
Я таю, жертва злой отравы:
Покой бежит меня, нет власти над собой,
И тягостная лень душою овладела…
Что ж медлит ужас боевой?
Что ж битва первая еще не закипела?
Таким (или примерно таким) предстаёт перед нами неспешный и бессобытийный ноябрь 1821 года, а уж хорош он выдался или плох - судить вам. Заключит же его очередная глава из "Литературныхъ прибавленiй" - уже завтра!
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ