1. Текст.
«[…] Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счёте является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму её различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и её результаты — государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счёте прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей (то есть вещей и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что её не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать простое уравнение первой степени.
Мы делаем нашу историю сами, но, во-первых, мы делаем её при весьма определённых предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счёте решающими. Но и политические и т. п. условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую. Прусское государство возникло и развивалось также благодаря историческим и в конечном счёте экономическим причинам. Но едва ли можно, не сделавшись педантом, утверждать, что среди множества мелких государств Северной Германии именно Бранденбург был предназначен для роли великой державы, в которой воплотились экономические, языковые, а со времени Реформации и религиозные различия между Севером и Югом, и что это было предопределено только экономической необходимостью, а другие моменты не оказывали также влияния (прежде всего то обстоятельство, что Бранденбург благодаря обладанию Пруссией был втянут в польские дела и через это в международные политические отношения, которые явились решающими также и при образовании владений Австрийского дома). Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись посмешищем, объяснить экономически существование каждого маленького немецкого государства в прошлом и в настоящее время или происхождение верхненемецкого передвижения согласных, превратившего географическое разделение, образованное горной цепью от Судет до Таунуса, в настоящую трещину, проходящую через всю Германию.
Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновения множества отдельных воль, причём каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие. Этот результат можно опять-таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно и безвольно. Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел. Таким образом, история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему его влечёт физическая конституция и внешние, в конечном счёте экономические, обстоятельства (или его собственные, личные, или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую, — из этого всё же не следует заключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в неё.
Далее, я прошу Вас изучать эту теорию по первоисточникам, а не из вторых рук, — право же, это гораздо легче. Маркс не написал ничего, в чём бы эта теория не играла роли. В особенности великолепным образцом её применения является «18 брюмера Луи Бонапарта». Точно так же множество указаний есть и в «Капитале». Затем я вправе, пожалуй, указать на мои сочинения: «Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом» и «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», в которых я дал самое подробное, насколько мне известно, изложение исторического материализма из всех существующих.
Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодёжь иногда придаёт больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчёркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки. К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и могут её применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно. И в этом я могу упрекнуть многих из новых «марксистов»; ведь благодаря этому также возникала удивительная путаница».
Энгельс, Ф. 220. Йозефу Блоху. 21 [— 22] сентября 1890 г. — Маркс, К. Энгельс, Ф. Сочинения. Изд. 2. В 50 тт. Т. 37. М.: Государственное издательство политической литературы, 1965. С. 394 — 396.
2. Фридрих Энгельс так часто на протяжении короткого текста, извлечённого мною из его письма Йозефу Блоху, заговаривает о конечном счёте, что я, грешным делом, стал сильно сомневаться в способностях Ф. Энгельса считать, а экономического базиса — определять идеологические надстройки, пусть и определять лишь в этом пресловутом «конечном счёте».
Когда так часто, как заклинание, произносят одну и ту же фразу, то имеет место одно из двух:
(1) фраза в своём значении стёрлась до технического слова, до предлога, союза или частицы, многое употребление которых никак не значимо, кроме осуществляемых ими связи и согласования слов, и потому минимально эмоционально окрашено, это нужно, как точки, тире и запятые в сигнале SOS;
(2) сам употребляющий сию фразу не понимает её, её боится и пытается её умолить частым её произношением, попутно стращая ею себя и слушателя.
Это два полюса столь пикантного словоупотребления.
Я склоняюсь к тому, что Ф. Энгельс проходит по второму казусу: «в конечном счёте» он боится и трепещет от своего непонимания того, что же там к чему в конечном-то счёте.
На протяжении пяти абзацев автор употребляет «в конечном счёте» шесть раз. И трижды употребляется им «бесконечное» (бесконечное множество случайностей», «бесконечное количество перекрещивающихся сил», «бесконечная группа параллелограммов сил»). Причём это «в конечном счёте» оказывается итоговой равнодействующей для этого бесконечного, а само бесконечное — полем приложения конечного. Я немного знаю, как суммировать бесконечные и получать при этом нечто конечное и определённое. Для этого бесконечные должны быть бесконечно малыми, а сам процесс суммирования называться интегрированием.
3. При всей способности Ф. Энгельса к языкам и химии, я сомневаюсь, что ему под силу взять интеграл истории.
«Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счёте является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали».
А большего и не надо. Довольно того, что в историческом процессе имеется определяющее (производство и воспроизводство действительной жизни), пусть и в конечном счёте, и определяемое, пусть и по пути к своему разочарованию в собственном главенстве (идеологические надстройки).
Впрочем, я задал бы первый тягостный вопрос уже сейчас. «В конечном счёте» мыслится как итоговый подсчёт всех мелких склок истории с вынесением приговора по результатам суммирования сроков наказания судьёй истории — экономическим базисом, как вы там надстройки ни рыпайтесь по ходу судебного процесса? Хорошо, это итог. А что же в начале? Что в середине исторического процесса? На этих стадиях экономический базис не определяет свои надстройки? Почему же он с самого начала и в середине процесса теряет контроль над теми кого определил, теряет ответственность за тех кого он приручил?
Какова дальнейшая судьба этих двух моментов, определяющего и определяемого, в одном историческом процессе после того как они встали в эту первую позицию даже трудно представить. Нам сообщили лишь итог их отношений. В результате климакса и старческого маразма экономический базис настоял на своём, всякая умственность оказалась вычурной и вторичной. Да и есть ли она на самом деле, эта умственность? Годы и прожитая жизнь показали: всё это пустое, есть только мягкое кушанье и жёсткое слабительное…
4. «Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу».
Это почему же мысль о единственном определяющем моменте исторического процесса есть ничего не говорящая фраза? Монизмом исторического процесса вздумали манкировать? Почему это уже абстрактная фраза? Почему это бессмысленная фраза? Стало быть, чтобы что-то сказать, и сказать не абстрактно и не бессмысленно, следует предположить, что имеются и другие моменты, определяющие историю? А ведь мы только что договорились с автором, что в истории два момента: определяющий (экономический) и определяемый (идеологический). Откуда же появились эти другие определители? Как они стали возможны в столь строгой дихотомии? И что же они такое в отличие от материального базиса? Как их зовут?
5. «Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму её различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и её результаты — государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм».
Вот те на! Оказывается, определяемые-то и сами горазды определять! Причём определяют исторический процесс не только первично определяемые базисом надстройки, но и рефлексы этих надстроек первого, второго, третьего и т. д. порядка, то есть ясные и туманные отражения в уме людей этих самых надстроек выступают субъектами истории.
Чтобы такое стало возможным, должно случиться одно из двух.
(1) У надстроек вдруг, извне исторического процесса, должен открыться приток сил, то есть Бог помог материально или Сатана хоть и попутал, но и подсказал.
(2) С надстройками, прежде невинными и только терпящими измывательства экономического базиса с его купеческими выкрутасами, этот экономический базис зачем-то решил поделиться субъектной силой определительности в историческом процессе. А поскольку в историческом процессе кроме определяющего и определяемого ничего третьего быть не может, то применяемая надстройками сила определения может быть направлена или (2.1) на базис или (2.2) на свою терпящую страдания надстроечную же часть. В первом случае экономический базис ощущает на себе силу планирующей и организующей мысли. Во втором идеологические надстройки получают возможность саморазвития, в котором субъект и объект совмещены в одном лице, надстроенной роже.
От Бога и Сатаны, в качестве источников силы мысли, отвлечёмся как от нерелевантных рассуждению Ф. Энгельса. Фреду остаётся только второй случай распределения сил детерминации. И с ним, этим случаем, беда. Если ты разделил исторический процесс на определяющее и определяемое, то как же случилось так, что минуту спустя определяемое само стало определять себя и определяющее? Как же ты делил, если так несуразно вышло, что две минуты спустя тебе, чтобы сохранить лицо, пришлось первое определяющее (экономический базис) объявить главным определяющим, в конечном счёте всем рыпающимся и зарывающимся (идеологическим надстройкам) дающим понять, кто в домохозяйстве домохозяин?
Очевидно же в твоей ситуации с определениями, что в историческом процессе имеется гуляющее и переливающееся через край определяющее и такое же переливающееся через край и гуляющее определяемое. Очевидно, что определяющим может быть экономический базис, но могут быть определяющими и идеологические надстройки. Очевидно, что определяемым может быть экономический базис, но могут быть определяемыми и идеологические надстройки. Тогда что ты сказал во всей своей сущей велемудрости, кроме той банальности, что в истории во взаимодействии сцепилось множество факторов и они взаимно определяют друг друга и выступают определяемыми? Хоть что-нибудь в истории после такой пошлой констатации стало яснее? Ты наметил главный определяющий фактор, который временами и не главный и сам испытывает извне определения? Как отпределить, когда он главный, а когда и нет? По каким критериям мы определим, что вот сейчас уже и надстройки что-то стали определять? Что и как они стали определять? Какая откровенная, даже бесстыдная, с твоей стороны историческая глубокомысленность!
6. «Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счёте прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей (то есть вещей и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что её не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать простое уравнение первой степени».
Час от часу не легче! Если внутренняя связь вещей и событий настолько отдалена или настолько трудно доказуема, то мы можем пренебречь ею, считать, что её не существует? Почему этот человек из фамилии Энгельсов? Почему не Штраусов? Так регулярно, при малейшем умственном затруднении, прятать голову в песок, могут только Штраусы! Там, в песке, они способны ли решить «простое уравнение первой степени»? Или только, на манер Карлсона, повторять убаюкивающее «Плюти, плюти, плют! Плюти, плюти, плют!»?
Выясняется следующая картина методологии исторического исследования по Ф. Энгельсу и примкнувшему к нему К. Г. Марксу.
(1) До всякого исследования исторического процесса герменевтиков материалистического понимания истории и пророков коммунизма, К. Г. Маркса и Ф. Энгельса, прорвало, их посетило озарение. — Общество делится на экономический базис и идеологические надстройки, и в историческом процессе базис определяет надстройки.
О, Боже ж Ты мой!
(2) Озарение несколько меркнет, когда принимается во внимание несомненное и очевидное влияние надстроек на базис и базис с надстройками оказываются во взаимодействии.
Сатана. Сатана не дремлет, хочет метафизически подвонять серой историческому материализму!
(3) Провести максиму первого тезиса об определяемости надстроек базисом по всем деталям исторической реальности тут же и сразу же оказывается невозможным и потому мудрый Ф. Энгельс считает возможным ими пренебречь и даже предлагает считать их несуществующими!
Здравствуй, Агностицизм, пушистый и умный, как страус.
(4) Экономический базис, несмотря ни на что, всё равно в конечном счёте определяет исторический процесс.
Совершенно очевидно, что так представленное Ф. Энгельсом и разъяснённое мною материалистическое понимание истории есть не более чем религиозное умственное верование, причём, как и положено верованию, формирующееся в отрыве от реальности и потом, при столкновении с реальностью, игнорирующее её.
Скопцы, пещерники, герметисты...
7. И вот Ф. Энгельс сам хорошо иллюстрирует, чего стоит материалистическое понимание истории на примере Бранденбурга, его роли в объединении Германии, на примере того множества факторов, участвовавших в этом историческом действии. Экономическому фактору автор тут только ведь лишний раз козыряет, никак не показывая его определяющую роль.
«Мы делаем нашу историю сами, но, во-первых, мы делаем её при весьма определённых предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счёте решающими. Но и политические и т. п. условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую. Прусское государство возникло и развивалось также благодаря историческим и в конечном счёте экономическим причинам. Но едва ли можно, не сделавшись педантом, утверждать, что среди множества мелких государств Северной Германии именно Бранденбург был предназначен для роли великой державы, в которой воплотились экономические, языковые, а со времени Реформации и религиозные различия между Севером и Югом, и что это было предопределено только экономической необходимостью, а другие моменты не оказывали также влияния (прежде всего то обстоятельство, что Бранденбург благодаря обладанию Пруссией был втянут в польские дела и через это в международные политические отношения, которые явились решающими также и при образовании владений Австрийского дома). Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись посмешищем, объяснить экономически существование каждого маленького немецкого государства в прошлом и в настоящее время или происхождение верхненемецкого передвижения согласных, превратившего географическое разделение, образованное горной цепью от Судет до Таунуса, в настоящую трещину, проходящую через всю Германию».
8. А дальше и вовсе вместо материалистического понимания истории начинается какой-то триумф воли. Не хватает только кинематографиста триумфа, Ленни Рифеншталь.
«Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновения множества отдельных воль, причём каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие. Этот результат можно опять-таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно и безвольно. Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел. Таким образом, история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему его влечёт физическая конституция и внешние, в конечном счёте экономические, обстоятельства (или его собственные, личные, или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую, — из этого всё же не следует заключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в неё».
Заметьте, если Ф. Энгельсу удалось разложить влияющую на событие в конечном счёте последнюю равнодействующую на параллелограмм двух сил, а саму равнодействующую идентифицировать как экономический фактор, это не значит, что предшествующие одной экономике две силы были тоже экономическими, а у каждой из этих двух — своя пара тоже экономических векторов сил. А ведь надо доказать, что экономика определяет исторический процесс развития общества не только в его конце, но и в его середине и в его начале. Очевидно, что метафора параллелограмма сложения векторов работает в мысли Ф. Энгельса на самой её поверхности, ищется в голове среди седых волос и перхоти.
Причём, что характерно, чем больше участников в этом коллективном сложении разнонаправленных воль, тем общая воля безличнее и шопенгауэристее. Это, в общем-то, совершенно иное понимание исторического процесса, нежели материалистическое понимание истории. Кто этого не постигает, тому стоит начать познавать мир, обратившись первоначально к изучению векторов и параллелограммов.
9. «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодёжь иногда придаёт больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчёркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки. К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и могут её применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно. И в этом я могу упрекнуть многих из новых «марксистов»; ведь благодаря этому также возникала удивительная путаница».
Ой, да вы с К. Г. Марксом сами — пересоленные путаники! Те ещё огурцы в пупырышках созревающей любви к пролетариату Бутондамуры! Вас почитаешь, вдохновишься и чуть ли не кинешься познавать истину к станку, в худшем случае — к молотку и рубанку, попутно творя направо и налево политические стачки и социальные перевороты. Тогда как вы, К. Г. Маркс и Ф. Энгельс, лишь различным образом призывали изменить мир, сами палец о палец не ударив для его изменения. Хитрый смысл истории состоит в том, что не стоит сразу отзываться на ваш призыв и кидаться куда-то к чёрту что-то там изменять в мире. Довольно лишь понять вас. И не простить.
2019.10.27.