Мутное окно все плакало непрерывными ручьями дождя, являя взгляду размытые пятна фонарей, да огни одинокой рекламы пивбара на соседней улице. Павел Иванович привстал с табуретки, вытер запотевшее стекло и, вглядываясь в темень, поразился тишине большого города, какая бывает только в долгие вечера осеннего ненастья.
Он уже не помнил, сколько времени вот так сидит на кухне, рядом с ополовиненной бутылкой водки и неумело настроганным куском вареной колбасы. Но его это и не волновало, как не волновал дождь за окном или то, что в комнате давно пора бы сделать уборку. Зачем? Все равно ведь все это уже не его.
В кухню вошла невестка. Сердито зыркнула и демонстративно стала копаться в шкафчике.
— Ухожу-ухожу, — покорно пробормотал Павел Иванович, тяжело поднимаясь с табуретки. Шестьдесят восемь лет все-таки не шутка, особенно если болят суставы и сердце по ночам стучит так, что и заснуть сложно. Эх, не пить бы! Да как тут не пить, если жена Катюша уже два года как покоится под потемневшим крестом? А памятник сын мамке так и не поставил – денег, сказал, нет. И у него, вдовца, тоже нет. Все с Катей сыну отдали, ничего себе не оставили.
Выпив еще рюмочку, он прямо в одежде завалился на бывшую супружескую кровать с посеревшим бельем и постарался заснуть. Но воспоминания увлекли его в непроглядную даль, словно невидимый киномеханик крутил перед ним колесо его жизни…
***
Большой круглый стол, желтый абажур на потолке, который мягко высвечивает радостное лицо матери и озабоченное — отца. И он, Паша, — молодой и крепкий, с модно зачесанным чубом и горящими глазами.
— Порадовал-то как, Пашенька, — причитала мать, всплескивая белыми пухлыми руками. – А я уже боялась, что никогда не женишься, перегуляешь. Батя кряхтел и радоваться не спешил. Будучи фронтовиком-разведчиком, характер имел суровый и на мелочи не разменивался.
—Поглядим на твою дивчину, тогда и решим, —сказал он, доставая свою неизменную папироску. – Девка-то не здешняя, жить у нас собираетесь?
Катя действительно приехала откуда-то из Украины и работала поваром в их заводской столовой. А у родителей трешка хорошая — завод для своих дом строил, и ему, как фронтовику, большую квартиру дали. Что еще нужно? Пусть мать хоть с внучками понянчится.
А это уже свадьба, прямо у них дома. Батя при орденах, а мать в кремовой блузке с кружевным воротничком все хлопочет, чтобы понаехавшей родне еды-питья хватило.
И Катя… В белом платье, пышногрудая, пышноволосая, с милыми ямочками на круглых коленках, которые он успел увидеть. Как же он хотел поскорее остаться с нею наедине в уже «их» комнате!
***
Эй, механик, останови свое колесо! Не надо, не крути дальше!
Нет, это еще не то, это радостное. Вот он встречает из роддома Катю с сыном. Его сыном! Поздненько Андрюшка появился, уже не чаяли. Каких только докторов Катя не обегала!
Мать, бывало, нет-нет, да укоряла, мол, что это, жена у тебя пустая, что ли? Мать вообще не очень жаловала невестку, говорила, что мягко стелет, а жестко спать. Паша оправдывался, что мать ее не понимает, а на самом деле никакая Катя не загребущая, а очень даже добрая. Но даже сам себе боялся признаться, что характер у жены крепенький, даже покрепче батиного будет, хотя тот и фронтовик. И что пляшет он в последнее время под Катину дудку, а ему и в радость это. Ведь хозяйка какая – все у нее поглажено-постирано-приготовлено, на смену всегда со своим обедом шел, да не простым, а с пирогами. Разъехаться бы с родителями, но на очередь не поставят, трешка-то большая, не нуждаются вроде бы. Но в тот день он был счастлив и важно нес кулек, перевязанный синей лентой, где сладко посапывал самый родной на свете человечек.
Ну что, механик? Прокрутишь это поскорее? Мать болеет. Исхудала. Батя часами сидит над полной тарелкой и смотрит куда-то вдаль. Катя ухаживает за свекровью, но как-то холодно, по обязанности. И только десятилетний Андрюшка весело носится по квартире. Павлу тошно, что он согласился справить Андрюшкин день рождения. Не хотел ведь, говорил, что не время, но Катя настояла.
— У ребенка праздник, — убеждала она, — друзей уже позвал. Я колбасы достала, мяса, а ты, как неродной!
Дети весело галдели в зале, Павел молча сидел на кухне. Он знал, что матери уже не выкарабкаться, так пусть хоть сынок нормально отпразднует. В чем он виноват? Все-таки права Катя…
Буквально через неделю после похорон свекрови Катя завела речь о том, что хорошо бы им поменяться с отцом комнатами – что ему одному в такой большой делать? И снова он, скрепя сердце, согласился, и потом что-то мямлил бате, краснея под его суровым взглядом.
—Делайте что хотите, — равнодушно махнул рукой батя.
Хорошая получилась комната, постаралась Катя. Обои сама новые поклеила, чтобы запах лекарств выветрился. И кровать достала через знакомых. Шустрая она у него была. И все для них с Андрюшкой старалась. Но больше никого не любила.
***
А здесь Андрюшке восемнадцать, студент. Он стоит посередине комнаты и требует денег. Катя не дает, а он все требует. Батя, стуча палкой, выползает из своей комнаты, но Катя отмахивается от него, мол, сама разберусь. И все же дает сыну денег.
Павел помнит, как жена в какой-то момент демонстративно перестала замечать свекра, и разделила полки в холодильнике, сказав, что он в состоянии и сам о себе позаботиться, а у нее времени мало, чтобы всех обслуживать. Батя ее раздражал своим ворчанием, появившейся после смерти матери неряшливостью и неизменной папироской на кухне. Но, главное, отношением к ненаглядному Андрюшке.
—Паршивца растите, —не раз говорил он после очередного скандала по поводу денег. – Все в попу ему дуете. Отблагодарит он вас по-черному…
—Не ваше дело, — огрызалась Катя. – Андрюша у нас замечательный: спортсмен, студент, умница. Вот увидите, он всего добьется в жизни!
— Ну-ну, — хмыкал батя, удаляясь в свою комнату.
Но ошиблась Катя, да и он вместе с ней. Алкоголиком стал Андрюшка – институт бросил. Пропадал иногда на недели, а потом приходил – грязный, жалкий и злой. Его отмывали, откармливали, но он снова уходил, и каждый раз из квартиры пропадала какая-нибудь ценная вещь.
Они с ума сходили, бегая по городу в поисках сына, но Андрюшка все дальше и дальше катился по наклонной плоскости.
Потом были разные реабилитационные центры, на которые они угрохали все отложенные деньги, и полтора года тюрьмы, где Андрюшка отсидел от звонка до звонка…
Помог еще один реабилитационный центр и… любовь, которую Андрюшка неожиданно обрел.
Как же Павел Иванович был благодарен хрупкой девочке с огромными карими глазами и медовыми глазами за то, что поверила в его сына! Сирота, воспитанная теткой, Ира рано повзрослела, поняв многие постулаты жизни. Вернее, выживания.
За месяц до свадьбы Катя как бы невзначай заметила, что молодые будут жить у них, но вот беда, что придется им размещаться в общем зале.
— Ты бы поговорил, Паша, с батей, — шептала она, жарко прижимаясь к нему в кровати. — Может, переедет на дачу жить? Мы бы молодых в его комнате поселили.
Дачей назывался старый деревенский дом еще бабки Павла Ивановича, куда они годами ездили и после того, как бабка померла. Огурчики выращивали, помидорчики – свое же все-таки лучше, чем покупное. Батя с матерью вообще там все лето жили, а как не стало ее, он один все равно ездил.
—У него силы есть, — продолжала убеждать Катя. – Там и колонка газовая, и печка, а как помыться надо, к нам приедет. Ему там лучше будешь, вот увидишь.
Павел сначала возмутился, потом задумался. И правда, так удобнее будет. Андрюшку под доглядом держать надо, чтобы не сорвался. А квартиру им за какие шиши купишь? Все на лечение сына отдали, ничего себе не оставили.
Улучив момент, он подкатился к бате с разговором.
Батя долго молчал, потом стукнул своей клюшкой о пол и взгляд его стал суровым, как тогда, когда охаживал он Пашку ремешком за детскую шалость. Павел аж сжался по привычке, но батя ремня не доставал, а только глухо молвил:
—Поеду. Обрыдли вы мне все. Только помни, сынок, что твой Андрюшка поступит с тобой точно также. Потом. Помни, не забывай!
По весне батя уехал в деревню и прожил там еще целых пять лет. К себе наказал не ездить, а они и не ездили, забот и так было невпроворот: Андрюшку женили, потом машину ему покупали для работы и кредит отдавали, что взяли.
О батиной смерти сообщил участковый по телефону. Кинулись ехать, а его уже и похоронили. Позже приехали, дом на себя оформили, крышу починили, на могилку к бате сходили. Соседи, правда, не здоровались, да что те соседи?
***
Сволочь ты, киномеханик! Зачем крутишь такое? Сердце от тебя заходится и стучит еще быстрее…
Уймись!
И снова картинка. Катя тяжело болеет, не встает. В доме снова запах лекарств. Он готовит ей кашу, но она ее не ест. И только шепчет: «Как же ты будешь без меня?».
Андрюшка приходит злой и пьяный. Он вообще часто меняет работы. То охранником устроится, то плитку людям кладет, то так дома торчит. Но женушку свою, Ирку, побаивается. Худая, как глиста, злющая, Андрюшку в бараний рог согнула. Только от пьянки не может отучить. И все под себя гребет, чтобы лишнее кому-нибудь часом не досталось.
Она, как деньги какие-никакие у них появились, а свекры на пенсии вышли, сразу же полки в холодильнике поделила, боялась, что объедят ее. И стиральный порошок ныкала. А уж как Катя заболела, так совсем распоясалась. И потом похоронить свекровь толком не дала – зарыли и дело с концом. А на памятник денег нет, не по чину Кате памятник. И Андрюшка отнекивается. Ну так у него и нет – Ирка-то побольше его зарабатывает.
***
Стоп, вот это не надо, механик. Не крути! Ну пожалуйста…До чего же красивая картина маслом!
Запотевшее кухонное стекло в струях дождя, стол с початой бутылкой водки и сын Андрюшка – лысый уже, с наметившимся брюшком. Он сидит рядом и веско убеждает:
—Едь, батя, в деревню, а то Ирка все равно тебе жизни здесь не даст. А там воздух свежий и вообще еще и бабку себе какую, может, найдешь. Чего тебе с нами тут толкаться? Дай пожить! И девчонкам комната освободится, а то в зале ночуют.
Понял тогда Павел Иванович, что спета его песенка. И никуда не денешься – квартирка-то на всех приватизирована. Не выгнать уже весь этот выводок.
—Делай что хочешь, — сказал он ему и залпом выпил свою рюмку, совершенно не чувствуя горького вкуса сивухи.
***
Очнувшись от горьких воспоминаний, Павел Иванович прямо из горлышка допил остатки водки и снова лег в надежде заснуть, ощущая, как непонятная тяжесть в груди все растет, превращаясь в нестерпимую боль.
Но незримый механик все таки успел показать еще одну картину: суровое лицо отца, грозящего ему издалека: «Эх, Пашка-Пашка, я же говорил тебе…».
А потом сгустился мрак и Колесо Жизни совершило свой полный оборот…
Елена Шумарова
Наша китайская невестка. Это выбор сына и мы вынуждены его принять
Я не предала своего ребенка, даже ради любимого мужчины
Все мои мужчины бесценны. Откровения вечной любовницы
Материнская гиперопека не дала мне насладиться женским счастьем
Мужчина влюбился в Белуччи… А пришла она…Реальная история одного интернет-знакомства
Когда заключала контракт с богатым мужем, не прочла его… А зря