История будет про то, как меня однажды украла цыганка. Как украла? Ну вот так, украла. Как лошадь. Или как чемодан. Или как самовар. (Пять слов "как" в пяти предложениях подряд — это не котик накекал! Это называется писательский класс). Впрочем, к делу.
Докладываю. В мае 1978 года у меня родилась младшая сестра. На церемонию торжественной выписки из роддома мы отправились... А, нет, сначала хотелось бы вот о чем.
Я ужасно, прямо-таки насмерть опечалился, когда узнал, что родилась именно сестра. Мне показалось это подлым и несправедливым. "Зачем мне какая-то сестра? Во что, интересно, с ней играть, и чем вообще заниматься?" — вот так примерно рассудил я и в знак протеста залез под диван. Папаша выманивал меня из политической эмиграции часа три.
По правде, я бы и раньше вылез, но родитель совершенно взбесил тем, что попытался втянуть меня в мозговой штурм на тему будущего имени этой абсолютно ненужной мне сестры. Лучше выдумать не мог, честное слово. Штурмовал папаша в одиночестве. Когда он, перебрав все известные ему женские имена, в агонии мысли додумался до "Ангелина", я окончательно охренел и горько разрыдался. В черкизовских дворах иметь родственников с такими дикими названиями было попросту опасно.
Снаряжаться стали с утра. Тоже не без трений. Гвоздем и гордостью моего выходного гардероба считался настоящий клубный блейзер. Ну так… Я щеголял как последний сукин сын, я был модный парень. Как дэнди лондонский одет и все такое. Совсем не то что сейчас: какие-то довольно-таки нелепые лохмотья, опорки и буквально онучи. Да к тому же я еще и красивый был. Опять же впику тому душераздирающему зрелищу, которое могут наблюдать современники. Нет, правда, если без шуточек и ненужной фанаберии, то ребенок я был первосортный и всем на загляденье. Понимаю, что нынче в это трудно и даже, наверное, почти невозможно поверить, но придется.
Однако, ребята, какое же это было уникальное и шикарное изделие, этот блейзер! Просто вырви глаз. Обыкновенный человек эпохи застоя при одном только взгляде на него должен был переживать маленькую нравственную Хиросиму и тут же просветленным отправляться босиком по Руси на поиски истины. Кремового цвета, в крупную коричневую клетку, на резных пуговицах, с богатейшими (по радикальной моде семидесятых) лацканами, углы которых буквально упирались мне в уши. Приталенный! С двумя шлицами… С хлястиком! Я был похож в нем на царского генерал-губернатора. Или на карликового Джеймса Брауна: "Ай фил гуд! Ту-ру-ту-ту!". В моем личном дошкольном аду было два кошмара: жрать детсадовскую манную кашу, и носить по праздникам этот виц-мундир. Если бы меня однажды заставили жрать кашу в виц-мундире — я бы, наверное, скончался апоплексическим ударом, и никогда не написал бы этих взволнованных строк.
Бабушка с боем упаковала меня в блейзер, причесала, сделала нужные заломы на накрахмаленном воротнике рубашки и, пока дядька вероломно отвлекал меня какой-то фигней, повязала малиновый галстук с маленькой уточкой на форзаце. Уточка, как сейчас помню, была в шляпе и с зонтиком. Блин, я ненавидел этот галстук даже пуще кремового пиджака! И так настроение было, извиняюсь, не в трынду, а тут еще в таком диком карнавале предстояло переться почти через весь город. Дядька попытался отвлечь меня от мрачных мыслей, сообщив, что до роддома имени Клары Цеткин мы домчимся на комфортабельном таксо. Ну, здрасьте, еще не легче... В комфортабельном таксо я обычно блевал, как даже не знаю что... Как реактивный миномет «Катюша». Хрен его знает, какими именно отходами производства химического оружия обшивали салоны и сиденья 24-х "Волг", но я до сих пор с криком просыпаюсь по ночам, вспоминая этот адский запах. Такая злая была вонища — страсть! Натуральный иприт.
Бабушка перекрестила нас на дорожку, и мы поехали на торжественную выписку. Я, папаша мой, и дядька Женька. Все по разряду «экстра++». Папаша в трескучем костюмце с искоркой и в коричневых, остро-модных штиблетах на желтых каблуках. Женька тоже в костюмце (тоже с искоркой) и в галстуке, узел которого размерами своими превосходил голову хорошего спаниеля. В развязанном виде галстук имел длину три метра и живо напоминал амазонского удава. Однако, будучи завязанным, он сокращался примерно до тридцати сантиметров. Все остальное уходило в узел.
Женька вообще выглядел что надо и актуально. Пышные бакенбарды, безымянный палец левой руки унизан перстнем, сорочка в розах (не рубашка, а именно сорочка, это очень важно понимать), патентованная стрижка «Гарри Белафонте — борец с апартеидом» мерно колышется на свежем майском ветру. Конфета, а не человек. В Политехническом музее была машинка-аттракцион, убедительно демонстрировавшая наличие в природе такой забавной вещи, как статическое электричество. Человек клал руку на заранее наэлектризованную хреновину, и его волосы моментально становились пыром, как у авторитетного блогира Зялта. Некоторых посетителей, особенно из глубинки, это и вправду чрезвычайно веселило. Глядя на молодого Женьку, вполне можно было подумать, что он таскает с собой в кармане портативный вариант такой машинки необыкновенной мощности.
Папаша имел куда как более сдержанный внешний вид, но эта сдержанность с лихвой окупалась буржуазным качеством мануфактурки. И напомню, пожалуй, про козырные штиблеты на желтых каблуках. Если во всем СССР и имелись вторые такие же, то, может быть, только у Льва Лещенко. Да и то, навряд ли.
А, ну и я еще, как смысловой центр всей композиции: в блейзере с лацканами, при гаврилке, в лаковых сандалиях. Со слегка поникшим хлястиком. Хмурый и бледный, как поэт Лермонтов перед дуэлью с прапорщиком Мартыновым. Хорошенько проблевавшийся после проклятого такси.
Матерь моя и поныне охотно и в деталях рассказывает про то, как эта группа сверх-людей вторглась в территориальные воды роддома имени Клары Цеткин. Какие они были удивительно красивые и с огромным букетом тюльпанов. И как ей завидовал весь роддом, включая главврача и секретаря партийной организации — заслуженного педиатра Литовской ССР Фиму Исааковну Петрову-Щелкопер (имя, фамилия и звание секретаря подлинные). И как даже якобы некоторые бабы тут же на месте разродились, не вынеся эстетического потрясения от такой картины. Но это уже, пожалуй, немного таво самова... Красочные преувеличения, за это доподлинно не поручусь.
Выносят сверток, перевязаный розовой ленточкой. Цветы, шампанское, пробки в потолок, объятия, невольные слезы радости, крики «Гип-гип, ура!». Напутствия медицинского персонала, последние «Благодарствуем!», «Заходите к нам еще!» и «Не откажите в любезности принять коробочку шоколадных конфект!».
Вот пока они там обнимались да целовались, откуда ни возьмись, нарисовалась коварная баба цыганской национальности. Чего она конкретно мне наплела, я абсолютно без понятия. Но, судя по тому, что ей удалось увести меня без шума и пыли, наплела, сука черноголовая, весьма успешно.
Пропажа обнаружилась не сразу. «Гена, а где же наш мальчик?!». Хватились, голубчики… «Это», — говорят случайные свидетели, — «Какой мальчик? Это который в пинжаке, штоле? Так он с какой-то женщиной вышел в садик погулять. Мы думали, она тетя ваша». Ну мои от этих роковых слов тут же слегка присели на жопу: «Какая еще, к псам, тетя?! Наша ближайшая тетя сейчас находится в городе Херсоне!». Короткая немая сцена. Потом сверток просыпается и начинает орать. Очень, надо сказать, кстати. Это всех как-то сразу встряхнуло и взбодрило.
Ну, дальше, конечно, начинается жара, полынь и скачки. Матерь не выдерживает всех этих внезапных переживаний и немедленно валится в обморок. Медицинский персонал бегает вокруг нее кругами с нашатырем и нюхательными солями, не выпуская, впрочем, из рук только что подаренные коробки «Красного Октября» (Разумно. Тут целого генерал-губернатора спиздили, прямо в мундире и галстуке, а уж конфетки-то вообще только положи — и привет!). Всякие штатские, тоже приехавшие на торжественные выписки, бросаются собирать и пересчитывать своих детей. Со всех сторон слышатся истерические вопли: «Сережа!», «Леночка!», «Мишка, где ты, сволочь?!». Заслуженный педиатр Литовской ССР, Фима Исааковна Петрова-Щелкопер, бормочет матросские проклятия и все норовит выхватить из несуществующей кобуры несуществующий «маузер». Папаша стоит посреди этого ералаша с ревущим свертком на руках и наотрез отказывается верить в происходящий вокруг него бред. Вообще не отдупляет.
Один Женька не потерял присутствия духа. Выскочил за ворота, сориентировался по местности и рванул вдоль забора. Что характерно, угадал с направлением рывка. До угла добежал и видит: эта блядина ведет меня за ручку к трамвайной остановке. А там и трамвай уже подходит, побрякивает звоночком. Женька поднажал.
С подножки снял, в самый последний момент.
Ага, рассказывал он потом, «тетя»! Там такая была тетя — только в путь! В двубортном мужском лапсердаке на три размера больше собственного, в цветастом платке с бахромой, в двадцати юбках и в войлочных тапках. Рожа черная как сапог. Типичная наша тетя. То есть, если построить всю нашу семейку в шеренгу и рядом поставить эту чавелу, то любой сторонний наблюдатель сразу скажет: «Да тут и думать нечего! Это же ваша тетя!».
Дал, короче, Женька похитительнице пинка под жопу, и пошли мы с ним обратно в Клару Цеткин… Чего так мало — всего пинка? Во-первых, не мало. Женька ей очень хорошего пендаля прислал, с пыра (или «со штыка», как говорят футболисты). Метров десять рома пролетела на бреющем, пока не вонзилась золотыми зубами в забор. А во-вторых, не под трамвай же ее класть, в самом деле… Это же не наши методы.
В приемном роддома снова крики, снова слезы, объятия, пробки в потолок… Чудесное воссоединение, туда-сюда… Снова некоторые бабы разродились от переизбытка чувств. Хлипкий все-таки это народ, бабы. Им палец покажи — они и ну давай рожать.
Н-де… Я вот иногда думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы, например, трамвай подошел на минуту раньше. Был бы я сейчас цыганский барон в красной шелковой рубахе и с золотыми зубами в три ряда? А что, по-моему, очень даже запросто. Исполнял бы композиции в жанре соул. Балагур, конокрад и рич-энд-бьютифул. На тонированном «поршике» рассекал бы по Москау. С этим… как его… С Тиммоти, известным так же как Мистер Блек Стар.
Или цыгане меня бы просто собакам скормили? Или перебили бы ноги поленом и отправили бы по электричкам петь жалостливые песни?
Как теперь проверишь?