Вчера ночью понемногу дописывала повесть "Дети Перестройки" и вернулась к главе, где он, мой "прекрасный принц №1", позвал меня замуж. Ох, мамочки!
Романтики в этом не было ни на грош! Он сидел передо мной на стуле в дежурке, в уральском городе Верхняя Салда, в солдатской форме, весь какой-то помятый, побитый, руки в карманах, под глазом - фингал (поставили сослуживцы за то, что "выделывается" и "москвич"), нехотя отвечал на вопросы. И когда я уже собралась уходить, чувствуя, что "мне тут не рады", он вдруг выдавил из себя: "Будешь ждать, давай, заяву кинем". В переводе на русский язык - "Выходи за меня".
И я затрепетала как свеча на ветру.
Заявления мы подали в этот же день. Купили на радостях молока и пряников, а потом на съемной квартире, которую арендовали через уборщицу тетю Любу (или Катю?), смотрели старенький телевизор. Обсуждали, как и где мы будем жить, когда родители против.
А за стенкой кто-то с кем-то учил уроки. "Е пиши, а не и! Где мой ремень?".
На следующий день пошли гулять по городу (хотя это название условное, скорее, это был ПГТ - поселок городского типа, точно не помню). Встретили тетю Любу-или Катю, которая спросила его с улыбкой, мол, эта и есть твоя? Он кивнул. Тетя заулыбалась еще шире и предложила зайти к ней за едой. От словосочетания "гречневая каша" меня стало тошнить, и мы вновь купили черт-те чего, и снова смотрели телевизор, в котором заливалась Алиса Мон: "Подорожник-трава, мне бы догадаться, может, вовсе у нас не было любви".
Ты любишь меня, спросила я, заранее пугаясь ответа. А когда он, выдержав паузу, открыл было рот, закрыла его ладонью. Я же была невестой, для чего мне была нужна эта правда? Он же уже был моим. Я напишу об этом позднее, через 35 лет: "Он не просто мужчина моей мечты, он - мое личное местоимение. Он=мой".
В тот же вечер на стационарный телефон в коридоре позвонила его мама. Оказалось, что тетя Люба-или Катя была ее "доверенным лицом". И сообщала, насколько интенсивно лупят сына, есть ли у него деньги на сигареты, и как он вообще там живет ("а могли бы и отмазать от армии-то, если бы не его несговорчивый отец!").
Так вот. Позвонила его мама, что-то там надрывно кричала в трубку минут 5, потом все стихло. Он вошел в комнату, с лицом, с каким ходят на панихиды.
"Она внушала мне, как сильно я всех их подвел", только и успел сказать, как я метнулась собирать вещи, выкрикивая, что мне плевать на него, на его семью, на все, что у нас было, и то, чего уже никогда не будет, что из-за него я практически бросила институт (взяла "академ"), что он...
Он понуро сидел на продавленном диване, потерянный, с фингалом, но все такой же красивый, и я разревелась и запустила в него остатками пряников в шуршащем пакете!
"Сестра сказала, что они вышлют мне на адрес капсулу, с запаянной в ней московской землей, чтобы я понял, какое будущее потерял, женившись в 19 лет", усмехнувшись, прошептал он, собирая по покрывалу крошки в большую, мягкую ладонь.
Я резко присела на другой край дивана и стряхнула их на пол.
16 ноября 1987-го мы расписались.