1. История есть мысль, обращённая в прошлое, захватывающая в себя это прошлое и стремящаяся в себе реконструировать это прошлое. Реконструированное в мысли прошлое есть идеал, цель и предел стремлений историка.
При этом реконструкция в аспектах времени может мыслиться по-разному.
(1) Прошлое может мыслиться из ему прошлого, то есть из более давнего времени, чем реконструируемое прошлое: об эпохе Гомера с позиции эпохи Троянской войны, об эпохе Советской власти с позиции эпохи Иоанна IV и т. п. Реконструкция как архаизация осуществляется здесь.
(2) Прошлое может мыслиться из ему настоящего, то есть из того же времени, что и реконструируемое прошлое: об Индии эпохи царя Ашоки с позиции этой же эпохи, об эпохе разложения СССР с позиции эпохи М. С. Горбачёва и А. Н. Яковлева и т. п. Так называемый конкретно-исторический подход топчется именно здесь.
(3) Прошлое может мыслиться из ему будущего, то есть из более позднего времени, чем реконструируемое прошлое: Об эпохе Петра I с позиции эпохи Гражданской войны в США 1861 — 1865 годов, об эпохе крито-микенской цивилизации с позиции эпохи цивилизации XXI века и т. п. Так называемый модернизм в историческом исследовании располагается именно здесь.
2. Нельзя сказать, что в истории как науке правомерна только конкретно-историческая реконструкция событий прошлого. Напротив, правомерны все три временные позиции. И ценность их одинаковая. Архаизирующая реконструкция выявляет прогресс изучаемой эпохи, её новаторство. Конкретно-историческая реконструкция даёт моментальный срез изучаемой эпохи, то какова эпоха сама по себе. Модернизирующая реконструкция выявляет регресс и отставание изучаемой эпохи, то в чём эпоха устарела.
Всё это верно при условии линейного прогресса общества, чего в реальном развитии общества почти не бывает, но как момент развития и как идеальное общее условие для сравнения эпох вполне приемлемо.
3. А чего нельзя добиться в истории? Каковы её принципиальные ограничения?
(1) История есть лишь мысленная реконструкция прошлого. Попытка реконструировать прошлое в социальной реальности, а не лишь в мысли, есть не история как таковая, а социальный активизм в реставрации прошлого.
(2) История ни в каком случае не даёт полноты реконструкции прошлого. Это происходит по двум причинам. (2.1) Если бы общество не тонуло в прошлом, кое-что в этом прошлом теряя навсегда, то никакого прошлого, а вместе с ним и истории, не было бы. Вот это потерянное навсегда в реконструкции невосстановимо. (2.2) Даже имея множество документов и прочих источников эпохи невозможно, как ни изощряются историки, восстановить эпоху во всей её конкретике, ибо эта конкретика в полноте её определённости незнакома и самой эпохе, а не только реконструирующим её историкам. Но даже если совокупность источников позволяет историку узнать изучаемую эпоху лучше, чем она знала саму себя (а так обычно и бывает), полнота конкретики невосстановима из-за особенностей исторического, да и вообще всякого, познания. Познавая какой-либо предмет, субъект познания стремится к его пониманию, формулируя понятие предмета или подводя под известное уже понятие и формулируя специфическое отличие предмета под этим понятием. Познание — это работа ума с общим и специфическим, а не с живой конкретностью, каковой и является прежде всего изучаемая эпоха.
(3) Даже предположение об органичности предмета изучения истории, предположение совершенно для историка необходимое, не даёт надежды на цельное по существу, а не в желании, знание исследуемой эпохи.
В самом деле, что такое организм? То нечто, части которого несут в себе не только смысл себя самих как частей, но и смысл целого. Возьмём живой организм высшего животного или человека и изымем из него лёгкие, печень, сердце, спинной и головной мозг. Организм без этих частей продолжить жить не сможет. Значит вся жизнь, смысл всего целого организма заключался в каждой из этих частей. Смысл целого пропитывает каждую часть. И без части целое гибнет.
А возьмите кучу песка и отнимите от неё часть песка. Что случится с кучей песка? Она останется самой собою. Потеря части для этого, механического, целого некритично.
Если предмет истории — куча потерянного песка, то найденные песчинки ничего принципиально сказать о целом не могут. Как ни пытай историки этих «языков», они ничего не скажут, ибо они немы и бессловесны.
Итак, предмет историка должен быть организмом, живым социальным организмом. Организмом уже целиком или частично мёртвым, но по костям, живым частям и частям переродившимся историк надеется реконструировать этот социальный организм прошлого.
Но что даже в этом, максимально благоприятном для познания, предположении историк способен сделать для предпринимаемой им реконструкции прошлой эпохи?
По отколотому краю горла амфоры можно судить о конфигурации скола потерянного горла. И если среди массы раскопанной керамики найдётся подходящее по размеру и сколу горло, можно его приставить к амфоре и реконструировать её в целом. Но если горла нет, если оно окончательно потеряно, амфора не запоёт. Максимум, что может сделать историк-археолог, с помощью гипса или иных пластических материалов восстановить линию ответного скола, линию границы скола потерянного горла, да предположить возможную форму самого горла. При этой реконструкции историк может ориентироваться лишь на другие амфоры, обобщая их облик, но никак не восстанавливая конкретное горло конкретной амфоры.
Если вы думаете, что так только с амфорой, предметом неживым, то ошибаетесь. Возьмите организм человека. Что вы можете сказать по случайно найденному его сердцу, сердцу давно неживому и уже окаменевшему? Примерный возраст этого человека, примерную длину сосудов, обслуживаемых этим сердцем, примерный рост и примерную массу всего организма. Но ни цвет глаз, ни цвет волос, ни имя человека, чьё это сердце, ни его социальное положение вы, скорее всего, не назовёте и не охарактеризуете. Тогда что вам в этом сердце? Да примерно то же, что и в линии скола горла амфоры. А ведь сердце, несомненно, несло в себе смысл целого организма. Однако смысл этот историкам недоступен.
Совершенно наглядно это бессилие исторической реконструкции, какой бы конкретно-исторической она ни тщилась быть, может быть продемонстрировано на предметах искусства.
Статуя Афродиты Милосской пользовалась и пользуется колоссальным вниманием историков античности вообще и историков искусства в особенности. Её изучили всесторонне, ощупали во всех местах, истратили тысячи метров фотоплёнки на её фотографирование, но Афродита так и стоит в Лувре с отколотыми руками. Если бы историки обладали даром целостной реконструкции, они бы давно реконструировали Афродите подлинно научные и единственно верные руки. В действительности же историки античности, историки искусства, искусствоведы и художники-скульпторы могут дать лишь копии рук, причём бесчисленно многие копии, которые в лучшем случае будут идеально подходить по линии скола, но непременно разниться дальше этой линии.
То же самое делает историк со своими источниками, у которых не хватает то рук, то ног, то головы. Он придумывает им недостающие части тела и уже потом пишет свою субъективно цельную, хотя и правдоподобную картину прошлого. Хотите верьте, хотите нет.
2019.10.22.