1. Текст.
«Эйхман напустил на себя озабоченный вид и повернулся ко мне: «Штурмбаннфюрер Ауэ, вы же учились в университете. Я бы хотел задать вам важный вопрос». Я махнул вилкой в знак согласия. «Полагаю, вы читали Канта? Я сейчас штудирую «Критику практического разума»», — он потёр губы.
— Естественно, человеку типа меня, без университетского образования, я хочу сказать, не всё там ясно. Нет, конечно, что-то я понял. Я много думал, особенно о проблеме категорического императива. Вы, я уверен, согласитесь со мной, что любой честный человек обязан жить в соответствии с этим императивом». Я отпил вина и кивнул. Эйхман продолжил: «Императив, по моему разумению, гласит: я всегда должен поступать так, чтобы максима моей воли могла стать всеобщим законом. То есть поступай так, как ты бы желал, чтобы поступали все». Я вытер рот: «Кажется, я догадываюсь, к чему вы ведёте. У вас возник вопрос, согласуется ли наша работа с кантовским императивом».
— «Ну, не совсем. Просто один из моих друзей, тоже интересующийся подобного рода проблемами, утверждает, что на войне, в силу исключительных обстоятельств, если хотите обусловленных опасностью, кантовский императив упраздняется: естественно, то, что желаешь сделать врагу, не желаешь, чтобы враг сделал тебе; и, выходит, наши поступки не могут являться базой для всеобщего закона. Но это только его мнение. Я, наоборот, чувствую, что он ошибается и в действительности верность долгу, в определённой степени, через подчинение высшим указаниям… диктует, что волю надо нацеливать на безупречное исполнение приказов. И относиться к ним позитивно. Но я ещё не нашёл веского, неотразимого аргумента, чтобы доказать другу его неправоту».
— «Тем не менее, по-моему, это довольно просто. Все согласны, что в национал-социалистическом государстве последнее обоснование позитивного права — воля фюрера. Это отлично известный принцип Führerworte haben Gesetzeskraft, слово фюрера — закон. Конечно, мы признаем, что на практике фюрер не в состоянии заниматься всеми проблемами, и тогда другие должны действовать и издавать законы от его имени. По большому счёту, идея распространяется на всю нацию. Именно поэтому доктор Франк в своём трактате о конституциональном праве развивает понятие «принцип фюрерства»: действуйте таким образом, чтобы фюрер, узнав о вашем поступке, одобрил бы его. Следовательно, между «принципом фюрерства» и кантовским императивом нет противоречия».
— «Улавливаю, улавливаю. Frei sein ist Knecht sein, «Быть свободным значит быть слугой», как гласит старая немецкая пословица».
— «Абсолютно точно. Эта установка применима к каждому члену Volksgemeinschaft, расового общества. Мы должны проживать наш национал-социализм, воспринимать в нём нашу собственную волю как волю фюрера и, возвращаясь к терминологии Канта, как фундамент Volksrecht, народного права. Тот, кто повинуется приказам, словно автомат, не подвергая глубокому критическому анализу их внутреннюю необходимость, не работает в духе фюрера и чаще всего отдаляется от него. В сущности, источник конституционального права Volkisch есть сам Volk, вне которого право неприменимо. Заблуждение вашего друга в том, что он апеллирует к совершенно мифическому наднациональному праву, нелепой выдумке Французской революции. Любое право должно иметь основу, которой исторически всегда являлась либо фикция, либо абстракция, Бог, король или народ. Наше огромное достижение в том, что мы под юридическое понятие нации подвели конкретную и незыблемую основу: Volk, коллективную волю которого выражает фюрер, его представитель. Когда вы произносите Frei sein ist Knecht sein, надо понимать, что именно фюрер и есть первый слуга, потому что он — образец чистого служения. Мы служим не фюреру, как таковому, а представителю Volk, мы служим Volk и должны ему служить, равняясь на фюрера, с полным самоотречением. Вот почему, сталкиваясь с мучительными задачами, следует покориться, смирить чувства и неукоснительно выполнять приказ».
Эйхман слушал внимательно, вытянутая шея, неподвижные глаза за толстыми стёклами очков. «Да, да, — горячо подтвердил он, — я полностью разделяю вашу точку зрения. Наш долг, выполнение нами долга — наивысшее выражение человеческой свободы».
— «Верно. Если наша воля — служить фюреру и народу, то по определению мы тоже являемся носителями принципов народного права, каким его видит фюрер или каким оно формируется благодаря воле фюрера».
— «Простите, — вмешался кто-то из присутствующих, — а разве Кант — не антисемит?»
— «Конечно, — ответил я. — Но его антисемитизм оставался абсолютно религиозным, что объясняется верой Канта в будущую жизнь. Подобного рода предрассудки мы давно преодолели»».
Джонатан Литтелл. Благоволительницы.
Любопытный текст представил Владимир Миронов (Vladimir Mironov). Спасибо ему. Тут есть о чём поразмыслить.
2. Задача главного героя текста — штурмбаннфюрера Ауэ — обосновать пригодность категорического императива Иммануила Канта для оправдания дела Адольфа Гитлера, развязавшего войну и в состоянии войны держащего Германию. Нам при этом не важно, Германия побеждает или терпит поражение, нам следует анализировать принципиальную совместимость категорического императива с войной и вообще деструкцией, направляемой вовне. Но также, разумеется, нам будут интересны и особенности поведения ума главного героя эпизода, херра Ауэ. Не будем относиться к нему нахраписто-грубо, мысля его подставным болваном для наших собственных рассуждений.
3. Прежде всего, следует согласиться с формулировкой категорического императива любознательным Эйхманом.
«Императив, по моему разумению, гласит: я всегда должен поступать так, чтобы максима моей воли могла стать всеобщим законом. То есть поступай так, как ты бы желал, чтобы поступали все».
Максима воли индивидуального поступка такова, что она охватывает всё общество и может служить нравственным законом для всего общества. Основа моего поступка такова, что не стыдно в обществе ни перед кем. И я всем бы пожелал такой максимы их воли.
Далее идёт интерпретация этого первого положения: «То есть поступай так, как ты бы желал, чтобы поступали все». И это лишь словесно отличается от сказанного нами, в плане интерпретации первого положения категорического императива, чуть выше.
Может показаться, что это уже формулировка так называемого золотого правила нравственности и счастливое сведение категорического императива к золотому правилу нравственности. Однако сие не так. И это только кажимость от употребления одинаковых слов, в составе выраженных мыслей несущих почти предельно разные смыслы.
В самом деле, золотое правило нравственности гласит: «Относись к людям так, как ты хотел бы чтобы они к тебе относились». Тут инициирует поступок и отношение к внешним тебе людям не максима твоей воли, которая достойна стать всеобщим законом, — напротив, субъектом формирования твоего поступка и твоего отношения к людям является их отношение к тебе и их поступки в отношении тебя. Иными словами, золотое правило нравственности есть позолоченное правило приспособленчества и безнравственности: относясь к людям и поступая так или иначе в отношении их, учитывай, что тебе может прилететь нечто адекватное и конгруэнтное твоему посылу. Таким образом, золотое правило нравственности есть не более, чем призыв к приспособленчеству людей к жизни в обществе друг друга под страхом скандала, свары, войны и смертоубийства.
Категорический же императив фиксирует ту максиму свободной индивидуальной воли, которую эта воля может предложить для всего общества без оглядки на возможную реакцию других индивидуальных воль на поступок, несомый данной максимой. Эта максима не формируется извне воли, как сформировано золотое правило нравственности. Она формируется изнутри этой индивидуальной воли.
4. Так понимаемый категорический императив не испытывает проблем в истолковании согласования коллективного действия многих индивидуальных воль. Люди заняты одним большим делом, очевидно, что свободное их участие в этом общем деле возможно лишь потому, что максимы их воль совпадают и распространяются, в качестве нравственного закона, как минимум, на весь их коллектив, скажем, на всю дивизию СС, в которой служат и Ауэ, и Эйхман.
Но максима этой коллективной воли мгновенно понимает некатегоричность сформировавшего её императива, как только сталкивается с сопротивлением и деструкцией, направленными на носителей этой коллективной воли со стороны другой коллективной (или индивидуальной) воли, содержание и форма поступков носителей которой ничем не отличаются от содержания и формы поступков носителей первой коллективной воли. Иными словами, всякому кантианцу стоит крепко подумать, можно ли рекомендовать войну в качестве нравственного занятия, освящённого категорическим императивом.
То, как поступает в этом случае штурмбаннфюрер Ауэ, является набором его софистических уловок. И мы внимательно рассмотрим его фальшивую аргументацию ниже. Принципиальный же ответ совестливого кантианца на вопрос о согласовании такого поступка, как война, с категорическим императивом может быть только один. — Поскольку война всех против всех не есть максима воли, рекомендуемая в качестве всеобщего нравственного закона, то война и вообще деструкция должны быть исключены из области человеческой свободы. Поскольку же война время от времени людьми ведётся, то ведётся она или в нарушение нравственных законов и категорического императива, или… Или она ведётся не с людьми, это не война, это отвоевание пространства и ресурсов у природы. То есть в этом последнем случае имеет место взаимодействие метафизики нравственности с физикой. Иными словами, сопротивление русских на Восточном фронте есть сопротивление не людей, русские — не люди, а жестокость сопротивления есть сопротивление суровой природы. Стало быть, чтобы спасти развязанную немцами Вторую Мировую войну для категорического императива И. Канта следует, как минимум, расчеловечить русских, а в идеале и всех врагов Третьего Райха.
5. А как поступает Ауэ? Он сразу смекает, что ему надо согласовать совместное действие многих воль и подвести это действие под категорический императив. Его задача существенно сложнее нашей, только что решённой. Дополнительное осложнение задачи, стоящей перед Ауэ, в том, что ему приходится, очевидно, иметь дело не со свободными волями в общем деле (как у нас), а с принуждением многих воль для выполнения ими общего дела войны.
Принуждение многих воль к выполнению одного дела может исходить лишь извне для каждой из этих воль, ибо принуждение всегда внешнее, если, конечно, не включать в рассмотрение казусы шизофрении. И этот принуждающий внешний фактор Ауэ находит в народном праве. Можно было бы сюда добавить дух народа, кровь и почву и т. п. принудительно объединяющие соковыжималки индивидуальностей.
Но как таковые эти внешние факторы выглядят грубо-подавляюще, поэтому Ауэ остро требуются посредники, которые плавно подвели бы пресс к индивидуальностям так, чтобы они не заметили ни того что пресс подведён, ни того что он уже давит.
И первым таким посредником оказывается (1) фюрер Адольф Гитлер. Максима его воли такова, что она лишь одействотворяет и субъективирует народное право, право всего народа. Так индивидуальность в её внутреннем решении сочетается с внешним и всеобщим. Действительно, почему бы свободной воле не взять предметом своей свободной деятельности всеобщее принуждение для нужного дела? Гитлер и берёт.
Вторым посредником оказывается (2) многочисленная братия толкователей и пропагандистов индивидуальной воли фюрера: «Конечно, мы признаем, что на практике фюрер не в состоянии заниматься всеми проблемами, и тогда другие должны действовать и издавать законы от его имени». Что это значит? Это значит, что они усвоили волю фюрера и занимаются её конкретизацией и распространением на местах во всех закоулках, отказавшись при этом от своей свободной воли.
Третьим посредником оказывается (3) сам индивид, который это сформулированное и истолкованное должен теперь исполнить вот с каким обоснованием: «По большому счёту, идея распространяется на всю нацию. Именно поэтому доктор Франк в своём трактате о конституциональном праве развивает понятие «принцип фюрерства»: действуйте таким образом, чтобы фюрер, узнав о вашем поступке, одобрил бы его». И ещё: «Тот, кто повинуется приказам, словно автомат, не подвергая глубокому критическому анализу их внутреннюю необходимость, не работает в духе фюрера и чаще всего отдаляется от него». Таким образом, это призыв к отказу от своей индивидуальной свободной воли и исполнению множеством несвободных индивидуальных воль неких максим индивидуальной воли фюрера с полным убеждением, что это и есть свобода твоей индивидуальной воли.
Очевидно, что формулировка доктора Франка для множества этих несвободных воль «действуйте таким образом, чтобы фюрер, узнав о вашем поступке, одобрил бы его» является прямой противоположностью категорического императива, а со стороны автора текста — сардонической насмешкой над категорическим императивом и своими персонажами. Категорический императив переформулирован так, что сочетался законным браком с полнотой несвободы и массовым принуждением людей к ведению войны.
6. Помимо софистических переформулировок, которым наш герой подверг категорический императив, университетски образованный штурмбаннфюрер Ауэ грешен в использовании риторической фигуры умолчания. Ауэ ничего не ответил на сомнения Эйхмана в том, что громя врага, не пожелаешь ему громить тебя: «на войне, в силу исключительных обстоятельств, если хотите обусловленных опасностью, кантовский императив упраздняется: естественно, то, что желаешь сделать врагу, не желаешь, чтобы враг сделал тебе; и, выходит, наши поступки не могут являться базой для всеобщего закона».
Как мы писали выше, спасти подобные действия для категорического императива можно, лишь расчеловечив врага и перестав на него распространять всеобщие нравственные законы. По существу тут требуется утверждать, что люди — это только немцы. И хотя Ауэ свободно включает в разговор такой оборот как «расовое общество», отказать в человечности всем, кроме немцев, он всё же не решается.
7. Последние замечания по стилю и содержанию отрывка из романа.
(1) Кивание Эйхмана на друга и подробный пересказ от его лица собственных эйхмановских нравственных сомнений — естественный способ подневольного человека обезопасить себя, кое-что рассказав от лица воображаемого друга. Это дополнительно характеризует рабскую, полную страхов за свою шкуру подневольную среду, в которой разворачиваются рассуждения о категорическом императиве Иммануила Канта.
(2) В конце отрывка кто-то из публики задал вопрос совсем невпопад:
— «Простите, — вмешался кто-то из присутствующих, — а разве Кант — не антисемит?»
Готовность, с которою Ауэ парирует этот неуместный в контексте проведённого разговора вопрос, выдаёт в нём беспринципного демагога, вошедшего в пропагандистский раж и готового на всё, лишь бы собрать малых сих под крыло своей трепещущей пропагандирующей мысли.
— «Конечно, — ответил я. — Но его антисемитизм оставался абсолютно религиозным, что объясняется верой Канта в будущую жизнь. Подобного рода предрассудки мы давно преодолели».
Вера в будущую жизнь — предрассудок. Живите настоящим. Не мечтайте. Сосредоточьтесь на исполнении воли фюрера. Heil Hitler!
2019.10.21.