Продолжение. Предыдущая часть: «Эмалия» обетованная.
Тот, который, по преданию баснописцев, в 1939 г. прибыл в Краков с единственной целью – спасать евреев – вспомнил о них лишь два года спустя, да и то лишь тогда, когда их работу можно было купить почти задаром. Десятичасовый рабочий день еврея стоил 7 марок, еврейки – 5 марок. Вполне естественно, что в его краковской биографии всё было связано с евреями – еврейская фабрика, еврейский склад эмалированной посуды, еврейские квартиры, еврейская мебель, еврейские деньги... Теперь пришла очередь почти дармовой еврейской рабочей силы.
Кенэлли рассусоливает, как Шиндлер обратился к евреям начинающим работать на него: «Я хотел бы поприветствовать вас», – сказал он по-польски. – «Вы стали частью коллектива этого предприятия.» Это либо больной бред воспаленного ума, либо хладнокровный расчет тех, кто давал Кенэлли заказ на сказку о Св.Шиндлере. Количество евреев в Эмалии росло, но они всегда оставались в меньшинстве по отношению к польскому персоналу. Картина фабрики Шиндлера дающей работу исключительно евреям, это опять же вымысел сравнимый с оживлением динозавров.
Дешевая рабочая сила – вот причина, по которой Gauner Шиндлер постоянно увеличивал долю евреев работающих при ул. Липовой. О том, чтобы Эмалия стала для них каким-то особым раем – как утверждают соло и хором фанаты пресвятого Шиндлера – в то время никто не слышал. Председатель подпольного Совета Помощи Евреям, Станислав Винценты Добровольский, открыто написал в своих мемуарах: Категорически заявляю, что ни один из наших постоянных связных ни о каких гуманитарных жестах хозяина фабрики в Заблоче никому из нас из «Жеготы» не доносил ни во время войны, ни после войны. Но это надежное свидетельство замалчивается, так как не вписывается в уже созданную и растиражированную массовыми тиражами легенду.
Дешевая рабочая сила применима не только на фабрике. Евреев пригнали на квартиру при ул. Страшевского, где они долбили стены под трубы центрального отопления – герр директор не будет ведь греться у старомодной кафельной печи. Так евреи даром провели центральное отопление. Служанка Шиндлера, Юлианна C. смотрела на это с ужасом и тайком от хозяина таскала рабочим еду. Скоро и она подалась в деревню, так как домогательства хозяина становились всё нахальнее и нахальнее. Тем не менее, она даже ныне говорит, что Шиндлер был хороший, так как и до неё добрался фильм и легенда. Но если её расспросить о деталях, то можно услышать, что её дядя просил замолвить словечко перед хозяином насчет каких-то строительных материалов и Шиндлер отказал. Сказал, что «этого слишком много».
В феврале 1943 г. в Плашове появился новый комендант, уроженец Вены, гауптштурмфюрер СС Амон Гёт. Известный алчностью и атавистической жестокостью, счастливый лишь тогда, когда мог объединить обе страсти в одну. Двухметровый аскет с выпуклым, яйцеобразным брюшком, параноически обожающий насиловать и убивать. Ровесник Шиндлера – год рождения 1908-й. С 1940 г. член Ваффен-СС. Он прикидывался литератором и любил читать стихи, стреляя при этом в затылок своим жертвам. С этой литературой Гёт здорово преувеличил – до войны он работал в Вене в каком-то издательстве. Но этого было достаточно, чтобы понравится Шиндлеру, который в своей жизни прочитал только одну книжку, напоказ родителям, да и то кверху ногами. Симпатия оказалась взаимной и связала обоих нацистов крепкой дружбой. Зови меня Мони, – говорит киношный Гёт (Ралф Файнс). Дружба с первого взгляда и до ликвидации гетто в марте 1943 г. Если леденящие кровь зверства с площади Согласия и улиц Лимановского и Кракуса действительно так потрясли доброго дядю Оскара, то как он мог дружить с чудовищем, которое запятнало себя человеческой кровью не то что по локти – по самые ноздри? Что объединило их? Желание оторвать как можно больше бабла, выжрать как можно больше бухла и оттрахать как можно больше баб – в этом они понимали друг друга без слов.
Оскар был частым гостем на попойках в вилле Амона; Амон бывал у Оскара и на Страшевского, и в Эмалии. Эти попойки у Амона были богаче шиндлеровских, но им не хватало той элегантности; зачастую они кончались оргиями и мордобоем. Подыгрывал дуэт братьев Леопольда и Вильгельма Рознеров (скрипка и баян) – вальсы, польки, военные марши и всякие прочие популярные мелодии, вроде «шумел как мышь»…
Амон Гёт превратил плашовский промежуточный трудовой лагерь (Zwangsarbeitslager) в настоящий концентрационный лагерь (Konzentrazionslager). В материалах Международного Трибунала в Нюренберге сохранилась запись, что это был самый коррумпированный лагерь в лагерной системе Рейха. Лагерь, просто-напросто, превратился в торговое предприятие, а коррупция пронизала его администрацию сверху донизу. Амон зарабатывал на всем, даже на продовольственных пайках узников. На всех ответственных постах он расставил своих доверенных людей, чьи картотеки были помечены буквой «V» – vertraut, т.е. заслуживающий доверия. Этот эсэсовец с хищническими инстинктами умел охранять своих людей. Кроме придворных еврейских музыкантов у него были еврейские бухгалтеры, еврейский личный секретарь и даже еврейский личный архитектор, которому, вместе с семьей, была отведена отдельная квартира на территории лагеря. Но вернемся к нашему святому…
Герр директор, постоянно пребывающий в состоянии легкого подшофе, похмельем не страдал и топот сотен деревянных башмаков головной боли у него не вызывал. Ежедневно охранники приводили и уводили евреев занятых на его фабрике. Из гетто и обратно в гетто. Потом из Плашова и обратно в Плашов. Тогда начались опоздания и в светлой голове герр директора, просветленной перегаром французского – он другого не пил! – коньяка, родилась новая идея: при фабрике надо организовать филиал концлагеря! «Дорогой Мони» отлично понимает, какие получаются производственные потери, когда столько людей одновременно опоздает на час-другой на работу. «Дорогой Мони» даже сам предложил выдать ордер на организацию филиала – дело только за постройкой бараков и не будет никаких производственных потерь!
Итак – бараки. Только где, если земли так мало? Может на этом кусочке, вырванном из глотки пана Пенкальского, на противоположной стороне ул. Липовой, напротив фабрики? Нет, лучше, чтобы евреи не переходили через улицу по дороге на работу; лучше, чтобы бараки стояли непосредственно при предприятии, чтобы постоянно находились на его территории. И тогда внимательный взгляд святого остановился на огороде семьи Брыльских, который простирался от самого дома в Заблоче, вдоль мельниц, до самой фабрики. Длинновато, что твоя кишка. Предпочтительнее было бы что-нибудь пошире, но ничего другого не было. Земля, на которой остановился взгляд герр директора, принадлежал Виктории Брыльской. Еще стоит в Заблоче старый дом под номером 27, вросший в землю и покосившийся, с датой 1885 над входом. Виктории Брыльской давно уже нет в живых, но во дворе резво суетится её сноха, Стефания. Хотя ей уже исполнилось 87 лет, оккупацию она помнит хорошо.
– Тещу... Викторию Брыльскую... – рассказывает пани Стефания, – вызвали к Оскару Шиндлеру. Она идти не захотела. Пошли муж с сыном. Вернулись с кислыми лицами.
Шиндлер захотел купить их землю. В противном случае грозился, что просто вышвырнет их. Оставит им комнату, кусок двора, а остальное – ему. Обещал, что если согласятся, то он хорошо заплатит: официальная цена на стол, а под столом то, что действительно полагалось. Сколько «действительно полагалось» Брыльские никогда так и не узнали, потому что Шиндлер никогда никаких денег им не заплатил. При первой встрече Брыльские герр директору отказали. От этого он только рассвирепел – рычал, ругался матом и делал прозрачные намеки на Гестапо.
– Не справитесь с ним – заявила Виктория Брыльская. – У них в руках власть и страшная сила; уничтожат вас. Надо согласиться.
И они согласились.
Так выглядела сделка между Оскаром Шиндлером и Брыльскими, которых Кенэлли в своей книге называет Бельскими. Они якобы жили в Страдоме и Шиндлера, когда он у них появился, встретили с восторгом. Поскольку его всегда утомлял ритуал торговли, он начал с того, что сразу же предложил им предельную цену. Они угостили его чаем и, не в силах прийти в себя от восторга, позвонили адвокату, чтобы тот поскорее подготовил бумаги, пока Оскар не передумал – пишет Кенэлли, который по своему обыкновению либо лжет, либо пересказывает чью-то ложь.
Лишь только Брыльские расписались под актом купли-продажи – уже началось строительство филиала. Первым делом сторожевая вышка у входа, а затем бараки, колючая проволока, прожекторы. В бывших комнатах Брыльских хозяйничали теперь немцы. Поставили там печи и устроили помещения для охранников. Они забрали даже половину двора и перегородили его двумя рядами колючей проволоки. Как только кто-нибудь вышел во двор, чуткий прожектор тут же освещал и чужака и весь двор.
Акт купли-продажи был подписан лишь осенью, в сентябре, когда евреи уже давно жили на территории фабрики. У нотариуса Шиндлер даже не появился – вместо себя послал уполномоченного адвоката. Брыльские получили груду оккупационных злотых – т.наз. «млынарок». Огород, который кормил их, пропал. Этот огород, как я уже заметил, это была длинная кишка вдоль ул. Щлюсарской, за которой тогда проходил железнодорожный путь. К территории Эмалии он примыкал за противопожарным бассейном и там сделали проход для еврейских рабочих. Сколько бараков можно было втиснуть в это пространство?
Я прошел вдоль бывшего огорода несколько раз там и обратно. Кроме того, я видел его архивный план (ул. Любич, Nr. ABM 501). Ныне вся территория разделена на маленькие участки, перегороженные самодельными заборчиками. Местные жители сомневаются, чтобы в это пространство можно было втиснуть три барака. Их планы тоже не сохранились. Есть только план бани. Значит, за гигиеной следили, опасаясь эпидемии в лагере и на фабрике. В лагере имелся собственный врач, доктор Хаим Хильфштейн, и стоматолог.
Итак, три барака, включая баню. Значит два барака жилых – мужской и женский. Сколько человек мог поместить филиал? Если в нем сохранилось стандартное трехуровневое расположение нар, в одном бараке можно было расположить от 150 до 170 человек. Вместе максимум 340. По подсчетам свидетелей, в 1943-1944 гг. в Эмалии работало не более 200-250 евреев. Филиалы концлагерей при промышленных предприятиях, как правило, не бывали большими. Например, филиал при мебельной фабрике в Плашове насчитывал 300 узников. С другой стороны, учитывая всё ту же аналогию, еврейский лагерь при ул. Цментарной в Подгуже (Julag II) помещал 1,700 узников в 30 бараках. То есть на 3 барака в среднем приходится 170 человек. Адам Коморовский и Хуберт Ропель из журнала Пжекруй, анализируя воспоминания свидетелей, приняли число 200 человек как верхнюю границу вместимости шиндлеровского лагеря. Учитывая прочие мнения, я готов поднять планку до 250 человек.
Эти расчеты важны в анализе всего предания о святом Шиндлере, который якобы спас жизни 1,200 евреев. Согласно Кенэлли, обдумав идею, как бы вместе с ними забрать и евреев из Кракова, Оскар как-то вечером заявился на виллу Амона. «Своих» евреев, т.е. рабочих Эмалии. Их могло быть не более 250!
В этом месте внимательный читатель – если он знаком с достопримечательностями Кракова – может заметить, что надпись на памятном камне в бывшей фабрике при ул. Липовой 4 называет не 1,200, не 1,100, а круглое число – 1,000 спасенных евреев. Это уже, к сожалению, вторичное влияние легенды на реалии, своеобразная обратная связь. Весь персонал Эмалии никогда не превышал 600-650 человек.
Появление евреев в Эмалии существенно оживило польскую часть персонала, пробуждая в ней коммерческие интересы. Особенно молодежь из подкраковских деревень предприняла труд поставки продуктов узникам филиала, которым нельзя было покидать территорию фабрики, а у которых водились деньги. И так сюда попадал не только хлеб и сыр, но даже колбаса и пирожные – в зависимости от заказов клиентуры. О денежных средствах, еще сохранившихся в карманах евреев, рассказывает Мария O., конторщица, работающая с Шиндлером в последние месяцы его краковской эпопеи:
– Господин Банкер, мне нужны деньги! – говаривал Шиндлер.
– И таки много? – осведомлялся Авраам Банкер.
– 75,000 злотых, – отвечал Шиндлер. – И они мне нужны немедленно...
– Эй, вей, герр директор, это таки очень много денег... – пытался противиться Банкер.
– Да, да, много. И чтобы они были на моем столе через 15 минут.
Тогда Авраам Банкер выходил к баракам и через 15 минут вручал требуемую сумму Шиндлеру. Казалось бы, что евреи в шиндлеровских бараках лежали на голых нарах, но спали на деньгах... Думаю, что пани O. здорово преувеличивает, но рациональное зерно в её рассказах несомненно есть: через своих побратимов Банкер умел поставить Шиндлеру любую денежную сумму, по первому требованию и в сжатые сроки. А вот у кого в бараках водились деньги, те составляли довольно узкий круг; к остальным узникам отношение было совсем другое. Один из бывших работников, Мечислав Сандецкий, вспоминает: Были и такие евреи, которые украдкой доедали суп из тарелок, оставленных поляками.
Этот бывший вице-чемпион Кракова по шахматам, а значит человек точный и хладнокровно оценивающий факты, в темных тонах рисует картину жизни и работы евреев в Эмалии. Он сам покупал евреям хлеб, яблоки и овощи. Евреи готовили себе в печах для обжига эмали какой-то жидкий супчик с луком. Если веркшютцы поймали такого еврея за этим делом, то прямо при всем честном народе снимали с него портки и лупили по 50 хлыстов по голой ж... Сандецкий помнит, как однажды высокий рангом офицер СС зашел в столовую и рявкнул Alle Juden raus! (Все жиды вон!) Они выходили под проливной дождь, неся в вытянутых руках тарелки с супом, а немец хлестал их плеткой по рукам, чтобы у них этот суп разлился.
Особенно неприятные были ночные смены, потому что разморенные теплом от печей евреи засыпали, а охранники – это в основном были силезцы, отлично говорившие по-польски и по-немецки – будили их нещадными побоями.
Амон Гёт обычно появлялся на фабрике в обществе Шиндлера. В таких случаях атмосфера была буквально насыщена страхом. Однажды он зверски избил старого еврея лишь за то, что тот оборонил какую-то бумажку. Гёт велел ему съесть эту бумажку. Шиндлер лично никогда над евреями не издевался – этот факт надо признать – но на случаи побоев и издевательств со стороны других, даже ниже рангом, чем Гёт, не реагировал.
И чтобы уже до конца разоблачить «райские» условия жизни в Заблоче, стоит еще обратиться к документам судебных процессов над бывшими охранниками – еврейскими полицаями, которые деревянными палками выбивали из плеч «Schindlerjuden» броню от отправки в концлагеря. Среди них особо стоят братья Эфраим и Бернард Шперлинг, которых обвинили в соучастии в убийстве одного еврея. Этого им в конце-концов не доказали, но свидетели в своих показаниях единодушны, что оба изощрялись в побоях и других издевательствах. Поддержать дисциплину среди подобного элемента, порядок и чистоту, было задачей не из легких, требующим применения чрезвычайных мер и в большинстве случаев они не помогали, так что требовалось применение силы – говорится в материалах защиты в процессе др. Леона Гросса (Архив Главной Комиссии по Расследованию Гитлеровских Преступлений в Польше, дело Sygn. SSKrK 518).
Этот «настоящий рай в Заблоче», с его «нереальным ощущением свободы и раскованности» – как хочет Кенэлли в английском издании Списка Шиндлера – при близком знакомстве с ним не выглядит таким уж райским местом, а сказки про то, как Шиндлер тратил какие-то деньги на питание для евреев звучат неправдоподобно. Чтобы получить от иерусалимского Института Яд Вашем титул «Праведник среди народов мира», надо не просто представить факты помощи евреям, но еще и доказать, что эта помощь была бескорыстной. А тем временем живы еще свидетели того, что Шиндлер брал у евреев деньги. Вероятно, кто-то ему подсказал дописать, что также тратил деньги на евреев... Титул ему в конце-концов присвоили!
Построенный на фундаменте непоколебимой веры в нерушимость гитлеровской системы и вечное пребывание немцев в Кракове, заводской корпус при улице Липовой предстал во всей красе поздней осенью 1942 г. Но на крыше еще продолжалась работа – там поставили что-то наподобие капитанского мостика, полностью застекленную каюту. Это комната отдыха герр директора. Уже после войны журналист Эха Кракова писал: Ныне от Шиндлера остался только шезлонг в комнате отдыха, откуда он любил созерцать свое вечное, как ему тогда казалось, королевство.
Летом 1943 г. герр Шиндлер закончил отделку своих апартаментов на третьем этаже – огромный кабинет, приемный зал с колоннадой поддерживающей потолок, и бар, стены которого расписали специально выписанные художники. На цветных фресках пьяные фавны с огромных размеров причинными инструментами гонялись там за нагими нимфетками – всё это еще скрывается под слоями послевоенных покрасок. А в кабинете, на самом видном месте, во всю ширину торцевой стены – цветная пластическая карта Европы. На ней – ряды красных флажков, которые должны были показывать продвижение победоносных войск фюрера. Но увы – летом 1943 г. битва на Курской Дуге предрешила исход Второй мировой войны. С тех пор линия красных флажков стала неумолимо передвигаться всё дальше и дальше на запад. А у самого пола, там где виднелся северный берег Африки, флажки и вовсе исчезли, чтобы появиться у носка итальянского сапога – Союзники высадились на Сицилии!
Но меня больше всего позабавила та застекленная каюта: совсем как из гротескного фильма про «новых русских»! Наверное у него там была еще и пальма, и столик с коньячком – а как же без коньячка?! Бывшие работницы фабрики единогласно утверждают, что герр директора трезвым не видали, хотя пьяным тоже нет. Скорее в состоянии легкого подшофе. Поначалу я не мог понять, почему молодые и красивые девушки – я видел их фотографии! – стали так охотно загорать на крыше корпуса. Теперь понимаю. Они хотели предстать во всей красе перед герр директором, который – что ни говори – был вполне интересным мужчиной!
Еще не успела просохнуть краска и штукатурка, а герр директор развернул летом 1943 г. новое производство. Наконец-то фабрика при ул. Липовой получила привилегии вытекающие из производства на нужды войны – заветного kriegswichtig. Военное производство разместилось на втором этаже, куда вход работникам из других отделений был строго воспрещен. Там делали взрыватели то ли для противотанковых снарядов, то ли для морских мин. Станислав Боровский запомнил, что их отправляли в Цоссен около Берлина, где в то время располагался полигон для испытаний новых видов оружия. Эти взрыватели имели вид латунных цилиндров, с полусферической заглушкой на одном конце и нарезным кольцом пошире на другом. Качество этой резьбы проверяли очень старательно, чтобы она сходилась с точностью до микронов. Для такой точной, деликатной работы подбирались мальчики и юноши с пальцами еще не огрубевшими от тяжелой работы; многие из них еще живы, пребывают в добром физическом и психическом здравии и могут засвидетельствовать, если что…
Итак, герр директор получил наконец-то привилегии вытекающие из производства на нужды войны, а заодно, как агент Абвера, еще и возможность проникновения в новую среду: Инспекцию Вооружений и военную комендатуру. Надо было присмотреться, все ли колеса крутятся для победы, у всех ли в душе играет верное зиг-хайль. Видно Шиндлер по-прежнему не терял оптимизма. Офицеры из обоих учреждений стали появляться у него на банкетах поглощая, в обществе нагих нимфеток и похотливых фавнов, огромные количества блюд, которые поставляла работающая 24 часа в сутки личная кухня герр директора, и алкоголя, который поставлял ему материал для очередных рапортов.
А в конторе, при картотеках сидел Гаральд Чурда – сын высокопоставленного гестаповца, которого хронический туберкулез надежно забронировал от военной службы. Этот рано постаревший молодой человек вел бухгалтерию связанную с военным производством, а в свободное время читал письма от друзей с фронта. Он оплакивал их судьбу, когда их убивали; таскал со складов сигареты и посылал их еще живым. Но однажды с ним случился нервный срыв и он, выхватив пистолет, ломанулся было к двери шефа. Я убью этого мерзавца, который обжирается и лакает коньяки, когда мои друзья гибнут на фронте! – кричал он и лишь с большим трудом удалось его успокоить. Иначе вместо в Свитавах, Шиндлеру поставили бы памятник в Кракове. На Раковецком кладбище. Но Гаральда Чурду по-женски успокоила Лигия Баран и герр директор уцелел.
Под конец 1943 г. он уже был в Заблоче настоящим барином. Настолько богатым, что его богатство уже стали замечать с подозрением. Даже друзей стала раздражать шиндлеровская показуха. Разве обязательно ездить на точно такой же машине, что у фюрера? Шиндлер купил себе ни много, ни мало – майбах; огромный, черный, длинный и угловатый кабриолет. При нем – шофер Гавликовский в белых перчатках. Даже генеральный губернатор не ездил с таким шиком. В гараже стояло еще несколько машин. Грузовики не в счет, речь идет о лимузинах, элегантных и быстрых: было там и бмв, и альфа-ромео, и адлер... На адлере секретарши учились водить машину, визжа покрышками и своими тонкими голосками на виражах. А «V. Klonovsky» ездила на нем за покупками.
Но доходы святого из будущей легенды всё еще покрывали все, даже самые экстравагантные, расходы. Его настоящий капитал был в бриллиантах, золоте и валютах. Он их систематически переправлял в Рейх, а оттуда, кажется, дальше – наверное в Швейцарию. За какими-то мелкими поручениями в Вену ездили секретарши, у которых были паспорта. Сам герр директор тоже занимался контрабандой, придумывая на ходу самые невероятные трюки. Однажды в венском поезде он спрятал мешочек с бриллиантами в трусиках у мальчика, который ехал в том же купе, что и он сам. Так что главный капитал Шиндлера был надежно припрятан.
Но оставалось еще имущество. Чемоданы, ящики, коробки, саквояжи, мешки наполненные предметами отобранными у евреев. Лигия Баран видела их сквозь щели в дощатых стенах подсобки на складе эмалированной посуды. Видно было, что они солидно набиты добром. Рассказывают, что другое такое же помещение было устроено сразу же за стеной нового кабинета герр директора, на третьем этаже. Там хранились коньяки, сигареты и банки с сардинами – мелочь, но в условиях оккупированной Польши имеющая ценность твердой валюты. Из вещей поценнее свидетели упоминают швейные материалы, ковры, картины, шелк и замш, фарфор и серебряные изделия... Старые, коллекционные... На них Шиндлер чуть было не погорел – попался на контрабанде через границу Рейха. Не помогли бумаги, не помог золотой значок НСДАП, помогли друзья из Абвера – вытащили своего агента из КПЗ.
Только Амон Гёт превосходил своего кореша по алчности. Этот грабил всё, что попадалось под руку. Даже мебель: кресла, диваны, комоды, секретеры, карнизы и шторы. В Плашове у него имелся отдельный барак, где всё это хранилось, но могло кому-то показаться подозрительным. Деликатесы в количествах поражающих и подавляющих взгляд и ум непосвященного – горы банок с сардинами и икрой, башни из ящиков с коньяком и водкой, завалы сигарет – как будто кто-то ограбил распределитель, в котором немцы отоваривали свои продовольственные карточки – не предназначались, естественно, для узников. Можно было доказывать, что для охранников из СС... Но лучше всего всё это барахло было убрать с глаз долой, кабы чего не вышло.
И так у «дорогого Мони» появилась просьба к другу Шиндлеру. Они ведь были неразлучны, как Кастор и Поллукс. Оскар должен был всё забрать в Эмалию! И Оскар, конечно, не видел никаких преград. К транспортировке привлекли – а как же! – евреев, под покровом ночи. Естественно, с перспективным планом в уме: всё это надо перебросить в Рейх. Только как? И где найти безопасное место?
Продолжение следует...
Данный текст был написан в 1999-2001 гг. для публикации на несуществующем ныне сайте автора. Здесь и дальше ссылки на лица, с которыми автор встречался и разговаривал тогда, в настоящее время могут быть неактуальны.
Все цитаты, если это не оговаривается особо в тексте, приведены по изданию, Т. Кенэлли. Список Шиндлера. Эрика, 1994., в котором отсутствуют существенные фрагменты английского оригинала. Недостающие фрагменты цитируются в переводе автора по изданию Th. Keneally. Schindler's List. Simon & Schuster, 1994.
Прочие источники и литература:
- S. W. Dobrowolski. Memuary pacyfisty. Wydawnictwo Literackie, 1989.
- A. Komorowski and H. Ropel. Spielberg do oślej ławki? Przekrój, (12.06.), 1994.
- J. Roszko. Tropem hochsztaplera Oskara Schindlera. Gazeta Krakowska, (16.12.), 1994.