Занималась заря. Первые всполохи окрасили небо и потревожили спящие травы широкой украинской степи. Она простиралась долго-долго, взгляд искал её края и не находя, запутывался в тяжелых утренних осоках, угадывая за ними первые летние цветочки, заступающие на смену весенним первоцветам. Степь постепенно наполнялась утренним светом и, наконец, задышала.
- Она живая, - шепотом сказала Катя.
Степь, и правда, была живой, и даже еще до рассвета, не будучи «одухотворенной» солнцем, она была полна тайной жизнью своих невидимых обитателей. Словно из серебряного кувшинчика над степью разливалась звонкая переливчатая трель жаворонка. Звук то поднимался выше до неба, то стелился по самым травам на километры, обнимая степь своим трепетом, то заходился в ступенчатые виражи весенним призывом.
- Интересно, где он, - подумала Катя и вгляделась в степь.
Она знала, что птичка может петь откуда угодно – с камушка, с дерева, из травы, что разглядеть ее не получится, но ей так хотелось увидеть маленького певчего огромной украинской степи, встречающего каждый рассвет. Вдруг в небе появилось какое-то движение. Маленький жаворонок, словно прочтя её мысли, появился откуда ни возьмись, взмыл ввысь вместе со своею трелью, словно солист, забывший о сцене и о земном притяжении, взлетающий вслед за своим голосом.
- Вот он! – Катя обрадовалась, как в детстве, когда вдруг исполняется загаданное желание. Она ощутила себя значимой частью степи, столь значимой, что природа позволила её маленькому другу стать видимым. Время остановилось. Катя любовалась летящим заливающимся трелью жаворонком…
Неожиданно резко в небе метнулась крупная тень. Ястреб! Жаворонок, забыв о безопасности, стал видим не только Екатерине. Катя закричала изо всех сил:
- Ястреб! Ястреб!
Жаворонок смолк и камнем упал в траву. Ястреб, не ожидая такого маневра, промахнулся, покружил над степью и улетел. Через несколько минут степь снова наполнилась трелями жаворонков. Теперь уже это был хор из невидимых певцов.
- Ну и хорошо, - подумала Катя. Она была рада, что её маленький друг, ради трелей которого она оставила в колыбели своего спящего первенца и пришла к украинской степи на самую окраину Капустинцев, уцелел.
Шел 1953 год. Двадцатого мая, за два дня до Мыколы летнего, Катя родила близнецов. Выжить суждено было только одному - названному в честь Святителя Николая. Не смотря на старания молодых родителей, Коленька рос плохо - к рубежу первого года жизни, ножка его выросла размером меньше спичечного коробка. До трёх лет он был очень маленьким и болезненным ребёнком. Время было суровое.
Год рождения маленького Коли ознаменовался смертью «вождя всех народов». Одни облегченно вздохнули, мол, из жизни ушел тиран, другие горевали, как о близком и родном человеке – и таковых было большинство. Вся страна была увешана портретами в траурных лентах, у череды желающих проститься граждан, казалось, не было конца и края. Более тысячи человек погибли в давке в толпе прощавшихся в Москве. И как бы кто не относился к усопшему, всех объединяло одно – понимание того, что с уходом Иосифа Сталина уходила и целая эпоха. Эпоха страшная, но стабильная, в которой хоть и трудно было жить, но было понятно как.
Вот и Екатерина, еще недавно бывшая невестой, а теперь ставшая и женой, и матерью, не ждала ничего хорошего от этих перемен. Детство её помнило голод и войну, замуж ее выдавали родители по сговору. Мужа своего она не любила, за это он рассчитывался частыми выпивками то ли с молодой женой, то ли с самим собою. Мать ее – Федосья – была женщиной грубой, тяжелого несочувственного нрава. Из двенадцати рожденных ею детей, среди которых была и Катя, выжили лишь пятеро: два Катиных брата – Николай и Андрей да две её сестрички – Лиза и Галина. Семерых похоронили тут же, прямо за забором. Может, от этих событий заледенело сердце Федосьи, никогда после не приласкавшей своих детей. Катя не помнила нежности матери. Детское сознание навсегда сохранило в памяти вышиванку Галины, когда при выстёгивании цветов запуталась нитка, и никакие попытки распутать её не увенчались успехом. Нитку пришлось порвать. Тогда Федосья этой же иголкой исколола до крови детские Галины пальчики. Катя и сама выросла похожей на мать. Зная, что спорить с ней бесполезно, после того как её просватали, бросилась к матери со слезами:
- Как я буду с ним жить?! Я же его не люблю совсем!
Федосью слёзы дочери не тронули, и она ответила в свойственной ей манере:
- Ну кому ты нужна с таким глазом-то? Чёлку то отрастила, а все одно видно, что поврежденная. Радуйся, что тебя, такую убогую, хоть кто-то в жёны берет…
Федосья хоть и была несговорчивая да неласковая, но так она понимала счастье своей дочери и так проявляла заботу свою материнскую, устраивая её жизнь.
Вот Катя и бегала за дом от своего несчастья к степи, постоять да поплакаться. И не было никого у неё роднее и ближе, чем эта степь, где сразу после войны она четырнадцатилетней девчонкой с другими деревенскими ребятами нашла ту самую мину, от разрыва которой и повредился её глаз, и до конца жизни он будет косить, смотреть в сторону. Эх, ей бы обидеться и на эту мину, и на саму жизнь, и на степь… Да к кому ж еще ей приходить со своими заботами и страхами, жаловаться на нелюбимого мужа, переживать о своем первенце.
- Она живая, - снова сказала Катя.
Степь и вправду была живой, но не только своими нынешними обитателями, но и той особой памятью, которой, бывает, дышит земля, сохраняя в себе следы всех прежде живущих на ней и пришлых с худыми ли, с добрыми ли намерениями.
Мордвяники
После отмены крепостного права в 1861 году на окраине села Капустинцы поселился некий мордовец по имени Григорий. Местные жители, не долго думая, дабы не путать его с другим соседским Гришкой, так и прозвали новичка – МордовЕц, ибо крестьянам в то время фамилии еще не полагались, и все довольствовались прозвищами. МордовЕц оказался предприимчивым малым, быстро обжился, обзавелся хозяйством. Рядом со своим домом разработал карьер для добычи глины и стал обжигать кирпичи. Да так ладно у него это получалось, что слава об его кирпичах разлетелась по всей окрестности и далее. Сам Григорий не упускал случая показать себя и свой товар на всех деревенских праздниках и торжищах. А бывало, и сам собирал народ на конкурсы и состязания.
Вот однажды прибыл в Капустинцы купец издалека. И видать, приехал -то специально за мордовцевскими кирпичами. Человек это был торговый, опытный, и задумал он с Гришкиного товара цену сбить. Для этого стал мастера принижать и над кирпичами глумиться:
- Я,- говорит,- хочу дом большой строить, как настоящий дворец. Кирпичи твои, вижу, слабые: не выдержат высоты и напора. Но так, как вспомогательный материал, не основной для строительства, могу у тебя одну-две подводы по дешевизне купить.
- Слабые, говоришь? А давай я тебе не по дешевизне, а «за так» отдам.
- «За так»? – удивился купец, - а в чем подвох?
- Да, не в чем. Ты ж говоришь, кирпич у меня слабый, расколется, напора не выдержит, так?
- Так.
- Пойдем со мной на гору, там у подножья каменюги огромные да валуны. Я возьму с собой 2 подводы кирпичей. А ты будешь их с горы кидать. Если хоть один расколется, даром тебе отдаю обе подводы. Если ни один не расколется, ты платишь двойную цену.
- Добро! – кричит купец, а сам и руки-то уже потирает: видел он эту гору и каменюги огромные внизу. Ну, думает, буду спецом кирпичи в камни кидать, обязательно раскрошатся!
Пошли они на гору, да и все односельчане с ними, уж больно им хотелось посмотреть, как самонадеянный МордовЕц бесплатно две подводы кирпичей отдаст. Кидал купец кирпичи целый день. Две подводы перекидал, а ни один кирпич не разбился. Пришлось ему две цены за товар заплатить. А куда денешься: слово было сказано, слово купеческое, да и в свидетелях вся деревня. А тогда люди слово свое держали.
С тех пор односельчане дали Григорию прозвище Туз, мол, основной он у них и козырный. И стал Гриша еще более заметным человеком. А к заметным людям отношение всегда особое – кто уважает, кто завидует, а кто и зложелательствует, но никто не остается равнодушным. И стал Туз самым зажиточном жителем в Капустинцах. Карьер, в котором он глину добывал, сохранился поросший травой по сей день.
Ну а когда пришло время всем паспорта выписывать, записали его Григорием Мордвяником. Так и началась жизнь этой фамилии, о которой и пойдёт наше повествование, дорогой читатель.
Автор текста Люся Моренцова.