Живу, то ли в кармане у Гоголя, то ли за пазухой у Зощенко (а хотелось бы у Христа, но нет).
Когда я начинаю описывать свои серые будни, свою незамысловатую бытность, вокруг меня звучит либо громогласный хохот, либо кто-то просто покрутит пальцем у виска со скорбным видом, да плюнет себе под ноги, проронив : «Ну брешет же, не бывает такого! Выдумывает небылицы на потребу публике! Нормальные люди так не живут».
Вот взять последний случай, произошедший со мной на кладбище. Ничто не предвещало беды, я всего лишь решила облагоустроить папенькину могилку. Сделать всё по-людски. У него место такое колосистое на кладбище - просто живи там и каждый день с косой ходи. Бурьян хоть рви, хоть не рви, за неделю вымахивает, как хороший бамбук. Вьюн, как лианы в дебрях Амазонки. Рвешь его и боишься, что с корнями и покойного с гробом из могилы вывернешь. Хорошая земля, плодородная. Хоть и тверда, как камень.
Ну и плюс осадка-усадка грунта и прочие тектонические почвенные сдвиги. Только подсыплешь земли, хоп, опять всё обваливается. Поэтому на кладбище мы с подрузией моей Марго, а у неё тоже уже целый пантеон родных и близких там же, появляемся чаще, чем принято.
У неё свои «радости». Рядом с местом, где похоронены родители, кто-то организовал несанкционированное помоище. Там тебе и старые венки с цветами и гора гниющей травы, и ветки, и тряпки, и бутылки и бычки в паутине, и всё, что хочешь. А кому понравится, когда возле места упокоения родных такое безобразие? Никому.
И одним прекрасным летним днём мы с Марго, Ильёй и одним помощником-добровольцем погрузились в машину, запаслись инструментами, мешками и поехали выручать своих покойничков из мусорно-травяного ига.
Всё шло, как по маслу. Мусорную кучу мы разгребли, перенесли всё в контейнер кладбищенский и решили ту небольшую выемку, в которой образовалась помойка, засыпать землёй и посадить там дерево, чтобы кучу опять не возродили лентяи, не желающие протопать лишние двадцать метров до организованной свалки.
А где столько земли взять? Не соседние же могилы раскапывать. Едем в администрацию. И там нам показывают пальцем на человека, который «делает всё». И траву выполет, и осыпавшуюся могилу поправит и земли привезёт. Царь и бог местный.
Мы к нему с поклоном. Не соблаговолит ли любезнейший помочь двум слабым женщинам. Любезнейший соблаговолил. «Везите,- говорит- к вашим фамильным склепам, всё сделаем в лучшем виде!». А мы и рады. На улице чуть не плюс пятьдесят, пока мусор таскали уморились и взопрели, как те озимые. А тут такая нечаянная радость – за мзду посильную всё нам сделают.
Рванули сначала к моему папке. Любезнейший осмотрел могилу, выслушал просьбы и пожелания, записал фамилию в потрёпанный молескин, обвязал крест белой тряпицей, «чтобы не перепутать», взял пять тыщ и велел не волноваться, мол, всё будет исполнено скоро и в лучшем виде. И траву всю вырвут и холм поправят и крест подновят. И успокоилась моя душа. Дочерний долг выполнен малой кровью и от солнечного удара не умру. Поди плохо?
Потом к Багинским уже поехали, там всё осмотрели, обсудили, денег заплатили и отправились мы восвояси.
Вечером царь всея погоста отзвонился Маргарите и сообщил, что всё сделано и волноваться нам более не о чем. Тут мы возрадовались и возвеселились уже окончательно.
Собирались посетить своих усопших в конце октября и в ноябре, в день годовщин, но мама моя засобиралась раньше, благо погоды у нас стоят великолепные. Солнце, золото берёз, костры рябин, багрянцы и никакого дождя. А к памятным датам прогноз обещает иней, леди, мрази, сланы и снези. Поэтому ехать нужно срочно, вот просто сию минуту. Поехали конечно.
А аккурат перед поездкой снятся мне непримиримые друзья – папа и его тёща, бабуля моя Клавдия Ивановна. И сон такой неприятный, тягучий, они в нём не то живые, не то мёртвые, вид какой-то имеют совсем ужасный и куда-то идут-идут от меня, а я их никак догнать не могу, окликаю, а они меня не замечают или делают вид, не пойму никак.
Проснулась, заупокойные молитвы прочла, все страхи отринула, пошла на кухню сыну завтрак готовить. Тут синица бешеная об оконное стекло – хрясь! Да со всей мочи. Я усилием воли все предрассудки из головы выбросила, «Со святыми упокой» да «Вечную память» трижды прочла, форточку для надёжности прикрыла, завтрак на стол, макинтош накинула, ноги в туфли, в сумку пшена пакет для птичек, свечки и в путь.
И первым делом направились мы с мамой к папке.
Подъехали к могилке его, благо она сразу у дороги, не нужно репьи со всего погоста юбками собирать. Я как на неё глянула, так и зашлась… Бурьяны с последнего моего приезда окрепли и выросли чуть не до неба, вьюны задушили своими объятьями крест так, хоть Вия снимай без декораций, могильный холм осел вообще чуть не до центра земли.
Мама смотрит на меня вопросительно, я глаза к небу закатила, пытаюсь дыхание выровнять, попутно Господу вопросы задаю: «За что? Зачем? Для чего? Почему я не взяла с собой водки, дура такая?», попутно всякого желаю тому проходимцу с молескином, королю лопат и вафельных полотенец. Глаза на маму перевести боюсь. Она у меня женщина не крикливая, но тихо так спросит, в глаза значительно посмотрит, не знаешь куда и бежать.
Слышу мама прокашлялась. Приготовилась я к напалму, как вдруг слышу её хохот. Я от небес с вопросами отстала тут же, смотрю на свою всегда сдержанную Зою Ивановну и поверить не могу. Хохочет, заливается, просто разрывает старушку от смеха. Ну, думаю - всё. Истерика такая. Сейчас она мне задаст жару.
А она на меня ноль эмоций. Платок сняла, слёзы им осушила и говорит: «Эх, Вовка, Вовка, а ведь ты меня и не удивил нисколько. Ехала и всю дорогу думала, какой же мне от тебя сюрприз ждать. Ну не может быть всё хорошо и гладко. Жизнь прожили, всё через подножки, скорби да болезни и после смерти без «сюрпризов» никак. Молодец, не разочаровал!». Причём я вижу, что тирада эта без горечи звучит. Маме реально смешно и, не побоюсь сказать – радостно. Стабильность всегда радует,да. Пусть даже и такая.
А мне не до смеха. Руки чешутся найти проходимца, который с меня денег взял и ничего не сделал, да придушить его со всей христианской любовью, мерзавца бессовестного. Давление вверх, физиономия пылает огнём. Хочется рвать и метать, но некого.
Только Зое Ивановне всё нипочём. Улыбается во весь рот. Не багровей,- говорит,- доча, не наливайся злобой, а то лопнешь и умрёшь, а хоронить тебя в таком бурьяне я не хочу.
Перекрестилась мама, зажгла свечу, по памяти литию по мужу дорогому прочла, пшена птичкам на помин рассыпала у могилы и потопала к машине. Я, было, поплелась за ней, да вовремя остановилась, что-то смутило в пейзаже.
Рядом с отцом, в тот же год и месяц похоронили ещё одного мужчину. Моего ровесника. Я почему запомнила его могилу – она все три года была в страшном запустении. Ни цветочка, ни венка, ни рюмашки с кусочком хлеба, ничего, что свидетельствовало бы о том, что хоть кто-то к нему наведывается. Трава уже не трава там, а лес непролазный, земля провалена, крест деревянный на боку лежал. Полное запустение.
Сейчас же не могила, а чистый огурчик. Гриб-боровик, а не могила. Крест ровно стоит, победоносно сверкает свежим лаком, табличка новенькой краской блестит. Холм по всем законам геометрии насыпан и ни травинки на нём. Чистота и порядок просто идеальные. А у подножия креста стоит блюдце из нашего чайного сервиза, которое я папе на могилку привозила и оставляла на нём пасхальные яйца и кулич по весне.
Тут у меня пазл и сложился. Работнички кладбищенские перепутали места упокоения. И облагородили чужую могилу. Давай им звонить – не отвечает никто. Доехали уже и до бабушки и до дядюшки, всех проведали и помянули, не берут трубку. Что делать? Не ночевать же на погосте. Поехали домой.
Только порог переступили, отзванивается благодетель мой кладбищенский. Я давай вопросы задавать разные. «Вы, - спрашиваю, - пьяный что-ли были в дым, когда мы договаривались? Нет, - говорит, - это вы, наверное были пьяная и показали мне чужую могилу, я никак не мог ничего перепутать, я никогда ничего не путаю! Я сейчас в своём молескине все записи проверю и дам вам сокрушительный ответ. Я в нём фамилию вашего папаши записал, которую вы сами назвали! И номер участка! И подругу вашу помню и вообще всё!».
Пока он там гроссбух свой листал, да на участок мотался, я созвонилась с Марго, рассказала ей эту разрывающую душу историю. Та в шоке, конечно же. Все договоры-разговоры были в её присутствии.
Не проходит и получаса, как отзванивается мне кладбищенский дядька и орёт в трубку : «Всё сходится! Всё верно! У меня записан Егоров, квартал номер 45 со звёздочкой! И всё на этой могиле в идеальном порядке! Не морочьте мне голову!».
То, что фамилия моего папы – Меньшиков, гражданина рабочего нисколько не смутило. Егоров и всё тут. Орёт дурниной, что я ему сама назвала эту фамилию и сама показала могилу. (А то, что тот Егоров мой ровесник, 1975 года рождения и никак на роль отца даже по этому параметру не подходит, никого не смутило, конечно же). Требует, криком кричит, чтобы я приехала в пятницу «разбираться»! Я тоже на него поорала. Про блюдце что-то там вякнула, меня обозвали овцой, на том и расстались.
А я села, подумала минут пять. Да чего уже разбираться и орать? Дело-то сделано. И, в общем-то, неплохое дело. Никто же не ездил к Егорову. И никто ни разу не полол бурьян и не вырывал вьюны. И крест некому было поправить. Почему? Бог весть. Думаю, это папка мой его пожалел и поморочил голову рабочим. Человек он был щедрый, добрый и весёлый. Умел и любить и дружить и жалеть, как редко кто из мужчин умеет.
Другой версии у меня нет. Потому, что перепутать Меньшикова с Егоровым (а в наших многочисленных родовых ветвях нет и не было никогда Егоровых) я не смогла бы в любом состоянии, хоть вы меня режьте. И блюдце это…
Никуда я разбираться, конечно же, не поеду. Найму других людей и буду у них сама стоять над душой, пока при мне всё не сделают. Буду считать, что это поминальная милостыня за папу. Не драться же на кладбище с мужиками, в самом деле😊
Так и живу. Между Гоголем, Зощенко и немного Эдуардом Багрицким.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Марго, кстати, тоже теперь боится к своим ехать. Мало ли что эти замечательные люди-рабочие засыпали землёй. А вдруг не ямку, которую приспособили под свалку? Поедем вместе. Где ещё так повеселишься?