Человек философского склада ума никогда прямо не ответит вам на вопрос: «Кто ты есть?» Он заглянет в космос, потом в физиологию, потом в антропогенез. И только после этого, если вы еще не уснете от его рассуждений, расскажет вам о личности. Моя же была утрачена, а мозг, о чем я еще не догадывался, был поврежден безвозвратно. Говорят, что чужой разум – потемки, но как быть тем, кто и в своем умудрился заблудиться?
Когда я пришел в себя стоящим у старой и довольно грязной стены, я не смог бы ответить на вопрос «Кто ты есть?», даже если бы меня заставили. Я не знал ни своего имени, ни своих друзей, ни где живу. Были ли у меня вообще когда-нибудь друзья и дом. Я даже не знал как попал в это место. Такая неопределенность должна была породить панику, но мне было не до нее. Я был чудовищно ослабевшим, словно пробежал марафон, а потом отправился в пятую смену подряд на сталелитейный завод. Про таких людей еще говорят «словно под каток попал», и это полностью отражало мое состояние.
Сознание возвращалось не сразу, а осторожными шажками, словно чтобы не вспугнуть меня. Я вспоминал, как звучат слова, потом термины, и, наконец, находил названия для того, что вижу. Все ощущалось таким странным и непривычным, что отсутствие собственного имени удивило меня в самую последнюю очередь. Мысли, словно смазанные патокой, отлеплялись друг от друга, выстраиваясь в привычную линию. Сознание медленно собиралось, по кирпичикам восстанавливая сонный разум.
Кто я. Где я. Что я тут делаю. Почему это происходит.
Из восстановленного сознания рождались пока еще не вопросы, но предложения, способные ими стать. Чуть позже и это пришло, но вместо ответов были только головные боли и нарастающая паника.
Было сложно, но я попытался оглядеться. Шея ныла, будто я проспал сотню часов в очень неудобной позе, поэтому пришлось поворачиваться с помощью ног и спины. От приложенных ради этого усилий стало больно. Каждое движение будто разрывало мышцы и дергало нервы. При попытке развернуться телом, мою ногу свела настолько сильная судорога, что я лишь чудом сохранил равновесие.
Я постарался отвлечься от боли и, насколько это возможно, разглядеть, где очутился. Это был обычный тупиковый переулок между домами, из тех, что городские службы используют для мусорных контейнеров. Он был грязный и серый, словно утро крайне паршивого дождливого дня. Влажные кирпичные стены пятиэтажного дома напротив смотрели на меня равнодушно. Плесень на них придавала им настроение вселенской урбанистической печали, которую так жаждут найти городские романтики. Всюду валялся мусор, в мешках и не только, а на сваленных в кучу пищевых контейнерах, не стесняясь, пировали две толстые крысы.
Мне не хотелось быть здесь. Воздух давил на легкие, будто для него там совсем не было места. Я был словно переполнен какой-то вязкой жидкостью, однако во рту было сухо. Сплюнуть не получилось, вместо этого заболели мышцы лица и нижняя челюсть. Захотелось заплакать от собственной беспомощности, но и этого я сделать не смог. Мне было плохо настолько, что отчаяние перестало казаться предельной точкой. Я был где-то за границей паники и боли, в пространстве, которое можно было назвать лишь материальным лимбом. Мне нужно было хоть как-то выплеснуть эмоции, но организм наказывал меня за каждое движение, поэтому приходилось страдать молча, тихо, отправляя чувства как можно глубже внутрь себя.
Следом за безмолвной борьбой пришло осознание. Это была не просто слабость – я был болен чем-то серьезным. Страшным. Возможно, именно болезнь была причиной моего беспамятства. Вроде я слышал что-то такое давно, в другой жизни, за пределами своей амнезии. Будто бы некоторые виды гриппа могут вызывать подобное. Я попытался добраться до забытого на чердаке сундука воспоминаний, но от усилий к горлу подкатил ком, и захотелось кашлять. Но одна только мысль, какую это может вызвать боль, моментально остановила внезапный порыв.
Мне нужно было найти последние силы, чтобы позвать помощь. Проведя руками по карманам на штанах и рубашке, я понял, что ни кошелька, ни телефона у меня нет. Этому факту не стоило удивляться — в слишком уж поганом месте я очутился. Возможно, я потерял их или просто не взял с собой от греха подальше. Нельзя было исключать и того, что телефона у меня никогда не было.
Какой бы ни была причина, для меня это не сулило ничего хорошего. Вариантов было два: остаться здесь и умереть или же что-то предпринять. Тело, понявшее, что я собираюсь идти, заранее начало ныть. Мышцы натягивались и будто бы скручивались, как выжимаемая мокрая тряпка. По всему организму прошла дрожь, а от боли из горла вырвался стон.
Но это все, что мне удалось произнести. Я попытался сказать хоть слово, но вместо этого изо рта потекла жидкость. Все горло было заполнено чем-то гадким. Я довольно красочно представил себе всю эту мерзость и меня тут же вырвало. На асфальте я увидел желчь и гной бледно-зеленого цвета. Жидкости были очень густыми, потому не растекались, а просто очень медленно, словно нехотя расходились в разные стороны от того места, куда меня стошнило. От этого вида меня вырвало еще раз.
Ненадолго стало легче. Тяжесть из легких и живота ушла, но дар речи не вернулся. Гортань будто что-то пережимало, словно невидимый убийца душил меня, прижимая большие пальцы к трахее. Пока мне вновь не стало плохо, я твердо решил начать двигаться. Только так я мог спастись, и единственной моей возможностью дожить до вечера была больница.
С трудом ковыляя непослушными ногами, я отправился прочь из переулка. Каждый шаг разрывал мышцы, и я периодически был вынужден хвататься за сырую и холодную стену, чтобы не упасть. Каких-то двадцать шагов показались мне вечностью, полной страданий. И все же…
Чем больше я шел, тем больше привыкал. Боль не уходила, просто она становилась частью меня. Навязчивым попутчиком, которого вы на дух не переносите, но без которого станет некому платить за бензин. С каждым шагом страданий становилось меньше, а под слабые судороги я просто подстраивался, меняя походку и движения.
Так я смог выбраться из переулка. Улица встретила лучами тусклого, с трудом продирающегося сквозь серые облака света. Я не узнавал этих мест, память по-прежнему держала мое прошлое на своем запертом чердаке.
На дороге не было машин, лишь грязь и разбросанный мусор в количестве едва ли не превосходящем тот, что был в переулке. В воздухе сливались в безумном букете запахи гниения и сырости. Но это не был город-призрак, как решило мое воображение в первый момент. На противоположной стороне дороги в отдалении стояла группа людей. Они не занимались ничем особым, и, насколько позволяло зрение, даже не общались. Просто стояли на тротуаре и смотрели в пустоту перед собой, словно статуи.
Вариантов у меня по-прежнему было немного. Я решил подойти к ним и попросить помощи. Уже куда активнее перебирая ногами, я двинулся в сторону группы, стараясь не вдыхать уличную вонь. Воздух был прохладным, но мне это помогало и подбадривало.
Проходя мимо нескольких подъездов, железные двери в которых были выломаны, я совсем не удивился. Я вообще почти ничему не удивлялся, хотя понимал, что происходящее вокруг неправильно. Просто сломанные двери лишь дополняли заброшенный вид всего города, вписываясь в его запустелую сырую и серую картину.
Дойдя до людей, я попытался привлечь их внимание. Я помахал руками, насколько позволяла боль, да походил вокруг них. Но те будто не замечали никакого движения, смотря куда-то мимо. Их кожа была серой, а глаза — заплывшими, словно они разучились моргать и при этом не спали несколько дней. Но они были живы, в этом я был уверен. Я видел, как они дышали, а порой их руки подрагивали, как будто им было холодно.
Но больше они ничем не отличались от манекенов, выставленных недалеким хозяином магазина на улицу в непогожий день. Они просто стояли, вглядываясь в пустоту, пребывая уже где-то не здесь. Люди словно спали стоя… как я? Неужели они тоже могут проснуться и не понять где они? Я бы никому не пожелал такого – даже если забыть про болезненные ощущения, полная дезориентация пугает ничуть не меньше.
И тут я услышал за спиной шаги и шуршание полиэтилена. Я обернулся и увидел, как в ста метрах от меня перекресток пересекает группа людей, насколько позволяло определить зрение – довольно молодых. На них была потертая и местами уже дырявая защитная одежда, которую обычно носили медики, работающие в опасных зонах. На лицах были одноразовые маски – такие же грязные и потертые, как и вся прочая одежда этих людей.
Я замешкался, но тут мне в голову пришла хорошая мысль. Если у кого в этом городе и есть телефоны, то точно у них. Так что я решительно, но осторожно, двинулся им навстречу. Однако, заметив меня, они резко убавили шаг и стали переглядываться.
— Эй, ты! — крикнул один из них и предупредил: — Не подходи!
Я остановился. В его голосе не было ни власти, ни угрозы, но мне не хотелось лезть в конфликт на пустом месте. Я хотел было попросить, чтобы мне просто вызвали скорую помощь, но голос по-прежнему не слушался.
Жестами я показал на рот и взялся руками себе за горло, изображая удушье. Однако молодые люди просто сменили курс и отправились по другой дороге в противоположную от меня сторону. А потом они резко ускорились, едва не перейдя на бег. Мне оставалось лишь смотреть им вслед и размышлять, почему это произошло. Вместо обиды и грусти меня охватило какое-то странное безразличие и смирение, будто все так и должно было произойти. В этом мире, в этом грязном и дурно пахнущем всеми сортами несвежести городе по-другому и быть не могло.
Но что же мне делать и куда идти теперь? Я буквально очутился на перекрестке. С одной стороны, переулок и группа странных недвижимых людей, с противоположной стороны, дорога, по которой ушли молодые люди. И еще одна, откуда эта группа пришла…
Я пригляделся. По дороге бежала девочка, на вид лет девяти или десяти. На макушке была вязаная шапочка, прикрывающая грязные каштановые волосы. На маленьком носике и щеках грязный след от рукава. Одета она была в свитер и коричневую куртку, такую же далекую по чистоте, как и ее джинсы, порванные как минимум в пяти местах. Она явно была испугана и так увлечена своим бегом, что не заметила, как поравнялась со мной.
Мне захотелось помочь ей и спросить, что ее так испугала, и не отстала ли она от прошлой группы. Я стал подходить, чтобы обратить на себя внимание, однако, завидев меня, она резко остановилась. Ее глаза округлились так, будто я был не человеком, а очень голодным тигром, выпущенным из зоопарка на людную улицу. Девочка начала пятиться и, наконец, не выдержав, взвизгнула и убежала от меня в ближайший открытый подъезд.
В этот раз я был удивлен и расстроен. Возможно, судя по тому, что происходит в этом городе, боялась девочка не зря. Я бы ее и пальцем не тронул, но откуда она могла это знать? Скорее всего, родители научили ее не доверять всем чужакам, и это было правильной стороной воспитания. Кроме того – болезнь. Возможно то, что происходило со мной, было заразным, и страхи девочки были вполне оправданы, даже невзирая на мои мирные намерения. Не стоило к ней подходить, тогда бы она не испугалась и не убежала, возможно, догнав свою группу. Я опустил голову, смиряясь с очередной своей ошибкой.
— Туда! — донесся голос.
По дороге, откуда только что прибежала девочка, следом за ней появились двое мужчин. Оба были подтянуты, но одежда их тоже была не первого ношения. У самого крупного была рыжая короткая борода, а у второго — черные длинные волосы. В руках у первого блестело обрезанное, но все равно грозное на вид двуствольное ружье, и оно приковывало к себе внимание. По моей спине побежал холодок.
— Я видел, как она забежала туда, — сказал длинноволосый, указывая на подъезд, куда зашла девочка.
Рыжебородый остановился в двадцати метрах от меня и на вытянутой руке наставил ружье прямо мне в лицо.
— Ублюдок, — прошипел он.
Я словно в землю врос. На меня смотрели два черных провала на стволах оружия, и вглядываясь в них, можно было разглядеть смерть.
Страх. Беспомощность. Слабость. Недоумение. Боль. Все пришло сразу, не делясь на части и сливаясь, словно сточные воды в старом коллекторе моего сознания. Не знаю, наставляли ли на меня оружие раньше, но вряд ли я захотел бы испытать эти ощущения снова.
— Тише, — сказал второй, берясь за вытянутую с оружием руку рыжего и указывая на группу странных неподвижных людей за моей спиной. — Не привлекай внимания.
Мужчина поджал губы и нехотя опустил обрез. Воздух свободно покинул мои легкие, и я снова вспомнил, как дышать.
— Пошли, надо догнать ее, пока не опомнились, — сказал его друг и потянул его следом за девочкой.
Рыжебородый пошел за ним, но не сводил с меня глаз и не убирал оружие, пока они не скрылись в подъезде.
Я не шевелился и продолжил стоять на месте до той поры, пока те не скрылись с глаз. Чувство вины за то, что девочка испугалась меня, сменилось непониманием и жалостью к себе. Навалившийся груз пережитого за последние пятнадцать минут с момента пробуждения давил, словно упавшая на голову Луна.
Тело снова напомнило о себе. Непрекращающаяся, стреляющая и зудящая боль отрезвила и вывела меня из ступора. Мне по-прежнему нужно было в больницу. Люди, дети, взрослые… это их проблемы. А у меня были свои, куда более важные.
Я осторожно повернулся и поплелся по дороге, где я еще никого не видел. Я тешил себя надеждой понять, где я и в каком направлении больница. Если найти остановку общественного транспорта, размышлял я, то на ней можно найти карту. Хотя и внешний вид города скорее говорил о том, что здесь давно такого транспорта нет. Слишком грязный и неухоженный, озлобленный и полумертвый. Он находился в шаге от собственной смерти, чем тоже напоминал меня. Просто в отличие от города, я еще мог двигаться и бороться за свою жизнь.
Но неожиданно для себя я замедлил движение.
Девочка. Я не мог выбросить ее из головы. Маленькая, беззащитная, отбившаяся от своих. А теперь ее ищут двое мужчин, и об их намерениях я мог только догадываться. Тот, что с оружием, — что-то в его глазах пугало меня. Злые. Жестокие. А у второго – хитрые, будто смеющиеся, и тоже не сулящие ничего хорошего. Зачем им эта девочка? Что они хотят с ней сотворить? Из-за меня она теперь загнана в угол, и если что-то с ней произойдет, то в этом буду виноват тоже я.
Ноги сами собой остановились. Разум начал протестовать. Что я мог сделать? Их двое, они здоровы, а еще у них есть оружие. Еще повезет, если успею сделать шаг в их сторону, прежде чем меня опрокинут одним щелчком по носу. Мне нужно идти в больницу и спасать себя. Быстрее, пока еще есть что спасать.
Моя правая нога поднялась, чтобы сделать шаг, но опустилась туда же, где была.
Перед глазами возникло перепачканное испуганное и милое личико девочки. Совсем одна. Там, в темноте. Ее некому защитить. Это моя вина.
Опустив голову, я вздохнул и зажмурился. Железная логика вступила в схватку с каким-то непонятным чувством долга и проиграла. Мне не хотелось умирать – для смерти мне было достаточно не покидать переулка. Но спасение ребенка, как мне показалось, важнее жизни одного больного человека, что и без того уже на грани.
Я развернулся и отправился следом за девочкой и двумя ее преследователями.
Едва я зашел в подъезд, как мир вокруг меня погрузился в самую черную тьму из тех, что я мог вообразить. Свет не то, что почти не проходил сюда, он полностью отсутствовал, несмотря на выбитую дверь. По крайней мере, мне так казалось. Все из-за глаз, которые не хотели сразу приспособиться к новому освещению. Возможно, замедленная реакция тоже была симптомом.
Однако не прошло и пары минут, как я начал видеть. Это было не просто зрение, пришедшее в норму, как бывает, когда долго пребываешь в потемках. Это было что-то другое. Будто у меня были другие глаза, позволяющие увидеть саму темноту и все, что она скрывала. Я действительно видел все как днем, и разница была лишь в том, что я не различал цветов, но мне этого и не требовалось. Мне нужно было найти девочку. Я должен был спасти ее.
Передо мной оказалось два пути. Слева была открыта, а точнее выбита, как и входная железная, дверь, ведущая в подвал. Но второй путь пугал меня — лестница наверх стала бы непреодолимым препятствием для моих больных ног и всего тела. Так что я отринул страшную мысль о подъеме и выбрал путь вниз, понадеявшись, что девочка убежала именно туда, а преследователи пошли наверх.
Я спускался осторожно, не только для того, чтобы не обратить на себя внимания, но и чтобы от боли мои ноги не подкосились, и я не упал вниз. Шаг за шагом я спускался ниже, без какого-либо плана, но с ясной целью. Что я буду делать, когда я найду двух людей с ружьем? Развернусь и сбегу? Попытаюсь заболтать их без голоса? Полезу в драку? Я задавал себе вопросы, которые должны были подкосить мою решимость, но я не останавливался.
Лестница была короткой, и я оказался всего лишь этажом ниже относительно жилых помещений. Я никогда не бывал в таких подвалах, но тут точно нельзя было заблудиться. Судя по всему, подвал состоял из одинаковых бетонных комнат, идущих одна за другой вдоль всего дома. Первое помещение, в котором я оказался, было душным и пыльным, но хотя бы по-своему просторным и не вызывающим излишнего чувства клаустрофобии. По потолку шли пластиковые трубы системы канализации, а у стен – огромные железные от городского отопления. Когда-то они давали этому дому жизнь, а теперь были тихими и мертвыми.
Спустившись, я сразу двинулся дальше. Мне было легко ориентироваться в темноте. Я переступал через мусор и крыс, что получили здесь полную власть, старался обходить лужи и не ударятся о выступающие с потолка вентили. По количеству мусора и отходов подвальные помещения больше напоминали не технический этаж, а большой свободный притон, где собирались все низы общества.
Пройдя пару таких залов, я замер, увидев того рыжебородого мужчину с коротким ружьем, что он держал на согнутой правой руке. У него не было фонарика, и он шел, нащупывая проходы свободной левой рукой. Он пробирался вперед медленно, и потому далеко не ушел.
Девочка. Он охотился за ней. Ради нее он влез в подвал без света. Словно хищный зверь, он медленно крался в поисках своей жертвы. Мне вновь не хотелось размышлять о том, что он задумал. Нет-нет-нет. Я отогнал мерзкие картинки перед глазами. Я был на взводе и полон решимости не позволить ему ничего, что бы тот ни планировал. Сейчас, пока он не видит меня, я могу действовать.
Я присел и стал приближаться.
Красться было нелегко. Я стиснул зубы, стараясь не закричать каждый раз, когда сокращалась и растягивалась каждая мышца. Но здесь было слишком мало иных звуков, потому рыжебородый услышал меня и сразу же обернулся.
Но он не видел в темноте так же, как я. У меня было огромное преимущество, пусть и ненадолго.
— Это ты? — спросил он. Его глаза были широко открыты, как и у любого человека, что пытается что-то разглядеть в опасной темноте вокруг.
Я не ответил, да и все равно не смог бы.
— Эй? Малышка, выходи, не бойся, — позвал он девочку, которую искал.
Он говорил так нарочито ласково, что я всерьез стал опасаться, что она может послушаться и раскрыть себя. От мужчины исходил страх, и я мог это ощущать. Больной сухой кожей я чувствовал его мурашки. Слышал своими ушами его бешено бьющееся в панике сердце. Я был слаб, но сейчас его ужас и темнота вокруг были двумя моими шансами на победу в неравной схватке.
Я подкрался на расстояние трех шагов. Сжал зубы. И прыгнул.
В этот момент я даже забыл о том, что мой организм был не приспособлен для такого. Ослабевшее тело болело буквально везде. Но, несмотря на это, прыжок получился мастерским: точным, словно я делал это не впервые, и быстрым, будто я готовился к нему всю жизнь. Своей головой я ударил мужчину в лицо, и он от неожиданности опрокинулся назад, выронив оружие.
Мне нельзя было терять ни минуты. Я взгромоздился сверху и нанес два тяжелых удара кулаками, из-за чего кости в кистях отвратительно затрещали и заскрипели. Но удары вышли сильными настолько, что уже второй загнал нос моего врага внутрь черепа. Он умер почти мгновенно, но я продолжал бить его. В голове был лишь образ того, что он заберет девочку с собой и сделает ей больно. Это приводило меня в ярость. Еще пять ударов. Или семь. Или десять. Я остановился, только когда боль стала совсем невыносимой. Кисти и мускулы свело, а костяшки кулаков, казалось, сунули прямиком в раскаленную печь.
А потом я замер, глядя на то, что совершил.
Лицо человека было деформировано настолько, что в нем нельзя было разобрать ни единой черты. Часть кожи на подбородке была сорвана и отлетела в сторону вместе с кусочком бороды. Вместо глаз были два больших кровавых сгустка. Под затылком мужчины начала растекаться лужа. Я не видел ее цвета, но воображение очень точно окрасило ее в темно-бордовый.
Осознание того, что я сделал, пришло не сразу. Но страх, медленно подступая, все же забрался в мое сознание осторожным диким зверем. Я смотрел на тело и холодел, словно этот темный подвал внезапно стал открыт всем мировым ветрам, и я оказался посреди стужи.
Я убил. Убил, не защищаясь, но нападая. Убил не случайно, но хладнокровно. Убил… с какой-то пугающей легкостью. Делал ли я такое раньше? Нет… нет? Если бы делал, то мне не было бы сейчас так страшно. Но можно ли доверять своим чувствам и воспоминаниям после такого?
Из ступора меня вывел огонек, разорвавший темноту подвала. Он двигался из соседнего зала медленно и осторожно, покачиваясь и постоянно перескакивая с одной стены на другую.
— П-папа? — тихо спросил голос.
Та самая девочка. Я нашел ее. Она пришла на голос мужчины, и я вовремя успел…
Свет ее карманного фонарика скользнул на мертвое тело, и голос сорвался.
— Папа...
Маленький огонек задрожал в ее руках, а на полных ужаса красивых глазах моментально выступили слезы. Она затряслась и осела на грязный пол, выронив единственный источник света.
Я бросился к девочке, чтобы поймать ее, пока она не упала. Схватил. Обнял.
Кошмар. Он продолжился. Демоны подсознания смеялись и издевались надо мной. Мне хотелось выть, но я не мог.
Что же я совершил?.. Он не хотел… А я...
Ужас был таким огромным, таким всеобъемлющим, что я моментально забыл про физическую боль. Меня разрывало. Мне хотелось исчезнуть, распасться на атомы. Не просыпаться в том переулке, не выходить оттуда и там же умереть от голода. Мне хотелось вообще никогда не существовать.
Девочка зарыдала, сопровождая плач криками отчаяния, и мне хотелось рыдать вместе с ней. Ее голос охрип почти сразу, и ей оставалось лишь сипеть, не видя, но наверняка держа в голове образ ее мертвого отца. Появись она чуть раньше и этого бы не случилось. Но она была не виновата в том, что произошло. Не сделай я глупость, мы бы не оказались здесь, в темноте, посреди этого ужаса.
«Я виноват, прости меня», – хотел сказать я, но голоса у меня не было. – «Прости! Прости! Прости! Я лишь хотел защитить тебя! Прости меня!»
Мы сидели в темноте на грязном подвальном полу. Она рыдала, прижимаясь к моей грязной рубашке. Я обнимал ее и гладил по голове, разговаривая сам с собой и прося прощения.
«Никто больше тебя не обидит», – обещал я ей, пусть она и не слышала.
Ее выпавший фонарик освещал стены и трубы, и отражения света едва хватало, чтобы разогнать непроглядный мрак.
«Я спасу тебя».
Ее всхлипы разносились и, как свет, отражались от подвальных стен, рождая глухое эхо. Казалось, что старый бетон оплакивает ее отца вместе с ней.
«Я теперь твой до конца. Прости меня. Я заберу тебя».
Я перестал гладить ее, снял с головы шапочку и запустил пальцы в каштановые засаленные волосы. Потом отвел голову девочки в сторону.
«Ты останешься со мной навсегда. Я спасу тебя от боли, что живет вокруг, в этом омерзительном мире».
Девочка плакала и не понимала того, что происходит.
«Я избавлю тебя от страданий. А ты – меня».
Я согнулся и резко впился зубами ей в шею. Молодая сладкая кровь полилась по моим губам и горлу.
«Ты можешь это сделать. Ты – мое лекарство».
Вырвав кусок мяса, я с наслаждением начал его жевать. Девочка перестала плакать и больше не могла издать ни звука. В этом мы стали с ней похожи.
«Теперь ты никогда не будешь плакать».
Кровь залила всю ее одежду и попала мне на рубашку. Девочка попыталась отпрянуть от меня, зажимая рану, но было уже слишком поздно. Вторым укусом я закончил начатое.
По моему телу разлилось тепло. Меня перестало колотить от озноба. Боль отступила так далеко, что я даже не мог ее вспомнить. Мне было хорошо. Свободно. Тепло.
Я положил девочку на пол. Ее нервная система еще посылала сигналы конечностям, а в глазах еще осталось немного жизни. Но это ненадолго. Я порвал на ней одежду и стал разрывать кожу и кости голыми руками. А потом продолжил трапезу.
Вкус отозвался в моем мозгу ярчайшим фейерверком. Свежее теплое мясо легко поддавалось, словно было создано именно для меня. Да, так и было. Оно было для меня. Я был окрылен происходящим. Мир, полный боли, ужасов, грязных улиц и неприветливых прохожих за одно мгновение перестал для меня существовать. Теперь я был там, где есть только наслаждение.
Еще один укус. И еще. Легкое. Печень. Сердце.
«Я возьму тебя всю с собой в этот мир. Ты тоже забудешь горе. Мы уйдем с тобой вместе. А потом заберем сюда твоего отца. А потом остальных. Мы будем здесь счастливы».
Я рвал девочку на части и отправлял куски в рот, погружаясь все глубже в ее тело и в себя самого. Мне было так хорошо, что я совершенно забыл о том, где я. И потому я не услышал шагов второго мужчины. Он проверил верхние этажи, но не нашел девочку, поэтому спустился за своим другом в подвал. Маленького фонарика девочки ему было достаточно, чтобы увидеть все, что произошло.
Помедлив пару мгновений, а потом подошел к телу своего друга и что-то прошептал ему на прощание. Подняв его ружье, мужчина подошел ко мне, направив обрез в затылок. Я не отрывался от девочки. Уже не мог оторваться. Я спасал ее от мира, а она спасала меня от боли.
— Чертовы зараженные, — услышал я, когда человек взвел курок. Он хотел быть спокойным, но к горлу говорившего подступил комок и голос дрогнул. — Чтоб этот вирус пожрал вас всех изнутри! — крикнул он напоследок со всей возможной яростью, словно для того, чтобы не начать рыдать.
А потом прогремел выстрел, и все ушло. Не было больше ни меня, что прожил так недолго. Ни этой незнакомой девочки, что стала моим лекарством. Ни ее отца, отправившегося в подвал на смерть за своим ребенком. Ни его опоздавшего друга, что спас этот город от меня и моих новых поисков лекарства.
Но в мире оставалось еще много, даже слишком много мне подобных. Сейчас они спят, но однажды и они будут разбужены. Они очнутся больными и разбитыми, страдая от любого движения и шага. И каждому тоже будет нужно лекарство.
Либо спасение.
Конкурс "Чертова Дюжина", 2020 год.