Парфюмерный критик и писательница Ксения Крушинская рассуждает о том, чем пахнет Москва, и рассказывает, при чем здесь железная дорога и как запах спального района отличается от запаха Патриарших.
У любимого многими парфюмерного бренда Le Labo есть целая линейка, посвященная запахам городов. Париж у них пахнет ванилью — невесомой и почти не сладкой, Даллас — свежими простынями в отеле, Нью-Йорк — бодрыми цитрусами и букетом из белых цветов, Лондон — потемневшим дымным деревом. Москва же — смешением из согревающих нот бензоина (аромат так и называется — Benjoin 19), амбры, кедра и ладана. Все вместе звучит до странности знакомо — напоминает о теплом, солоноватом запахе железнодорожных станций, который в Москве — и почему-то именно в ней — кажется особенно мощным. Мне, например, однажды достаточно было понюхать волосы любимого человека, чтобы понять, что он шел ко мне мимо вокзала. Так плотно, как в нашей столице, железнодорожные пути не пахнут почему-то нигде, хотя креозот, вещество, которое, вроде бы, ответственно за этот специфический аромат, используют для пропитки рельсов в большинстве крупных городов мира. Создателям Le Labo и парфюмеру Франку Фельклю (он же, кстати, в свое время собрал главный бестселлер марки — Santal 33) можно поаплодировать — ольфакторный отпечаток Москвы у них получился на удивление точным. Не обошлось и без отсылок к Толстому — куда же без Льва Николаевича, если речь идет о «загадочной русской душе»? Основатели Le Labo Фабрис Пено и Эдди Роски утверждают, что Benjoin 19 посвящен «Анне Карениной», а точнее, той сцене в романе, где Анна впервые встречается с Вронским. Произошло это, как мы помним, как раз на вокзале в Москве. В общем, все неслучайно.
Разумеется, запах железной дороги вполне себе может быть запахом-символом для города, в который на протяжении веков съезжались на поездах миллионы. И миллионы же его покидали, причем далеко не всегда их локомотивы отправлялись в светлое будущее. Но все-таки Москва — мегаполис, так что ограничиться одной ольфакторной ассоциацией вряд ли получится (да и не слишком хочется). Если вы здесь родились или давно живете, город для вас состоит из десятков запахов — как и десятков архитектурных стилей. Некоторые из них — и запахи, и здания — мы обожаем, некоторые — великодушно терпим. Есть и те, вдыхая которые, брезгливо морщимся, так же как с презрением отворачиваемся от монстра из стеклобетона, выросшего на месте снесенного старинного особняка.
На Петровке вас обдаст шлейфом Tom Ford, на Остоженке накроет чем-нибудь by Kilian, на Малой Дмитровке можно попробовать ухватить за хвост ускользающий Fleur Narcotique.
Цветовые зоны на этой пестрой ольфакторной карте меняются от района к району. У метро, если вы живете не в самом центре, вас, словно теплой волной, обдает запахом шаурмы (как вариант — курицы гриль) из ближайшей к переходу точки общепита. Запах этот плотный, влажный и такой жирный, что кажется, будто жир от куриной кожицы теперь покрывает ворсинки меха на вашем воротнике. Спустившись в метро, вы пару секунд пробиваетесь сквозь запах нечистот (иногда, если в переходе торгуют цветами, он причудливо миксуется с запахом бордовых роз и увядших в расцвете лет пионов), затем, оказавшись уже на перроне, а потом и в поезде, вдыхаете причудливую какофонию. Здесь пахнет туалетной водой, одеколоном, кремом для бритья, шампунем, чьими-то вспотевшими волосами. Зимой — намокшими дубленками, летом — несвежими воротничками рубашек. Чебуреком с бараниной, который кто-то второпях съел на завтрак, и водкой, которой его сосед по поручню слева запивал одинокий ужин вчера вечером. Находится в этом плотном воздухе место запаху крема для обуви и для лица, жевательной резинки, кофе из пластикового стаканчика, новенькой кожаной сумки и чьей-то выкуренной второпях, перед тем как спуститься в переход, ментоловой сигареты.
Вы выныриваете из этой преисподней со вздохом (и вдохом) облегчения. Дальнейшие ваши ольфакторные впечатления зависят от того, куда, собственно, привез вас поезд. Спальные районы пахнут подтаявшим снегом зимой, дымом от листвы — осенью, нагретым бетоном, пыльными (а иногда влажными, если прошел дождь или проехала поливалка) тротуарами — летом. А весной — в ольфакторном плане это самое прекрасное время в Москве, — весной здесь пахнет сиренью, черемухой и иногда липой.
Но, конечно, и в Столешникове, и на Большой Дмитровке, и на Патриарших (особенно — на Патриарших!) последние несколько лет безраздельно царит Baccarat Rouge 540.
Центр таким разнообразием природных ароматов вряд ли порадует. Куда больше шансов здесь уловить запах стейка из «Воронежа» или подгоревших кофейных зерен из «Кофикса». И, разумеется, в воздухе дорогих московских районов плавают, то смешиваясь одно с другим, то отталкиваясь друг от друга, как надувные мячики в воде, плотные облака ароматов нишевых духов. На Петровке вас обдаст шлейфом Tom Ford, на Остоженке накроет чем-нибудь by Kilian, на Малой Дмитровке можно попробовать ухватить за хвост ускользающий Fleur Narcotique. Но, конечно, и в Столешникове, и на Большой Дмитровке, и на Патриарших (особенно — на Патриарших!) последние несколько лет безраздельно царит Baccarat Rouge 540. Этот бесцеремонно сладкий, древесный и чуть йодистый запах (ненавистники называют его запахом палаты отделения гнойной хирургии) исходит от девушек в объемных бежевых пальто, от фанаток ЗОЖ в плюшевых спортивных костюмах, от стилисток модных журналов и от их начальниц. Французский парфюмер с армянскими корнями Франсис Кюркджян, придумывая пять лет назад аромат к юбилею дома хрусталя Baccarat, и не догадывался, что вот-вот подарит Москве самый настоящий аромат эпохи. Пожалуй, если бы мне нужно было навсегда покинуть город и разрешено взять с собой частичку его воздуха, в нем, этом воздухе, смешались бы креозот, цветущая липа, шаурма, чей-то новый кожаный портфель, теплая пыль на асфальте во дворе. И конечно, маленькая частичка Baccarat Rouge 540.
Текст: Ксения Крушинская
Иллюстрации: Тим Яржомбек
Листайте ниже, чтобы попасть на сайт Главстрой Медиа и найти больше материалов о том, как люди взаимодействуют с предметами, пространствами и городами и что они об этом думают.