Здравствуйте. Прежде чем я расскажу о видах и темах, структуре современных легенд, хочу познакомить вас с моим рассказом "Легенда о Синей птице". Кто только не писал на эту тему. Мне тоже захотелось представить, что будет, если Синюю птицу найдут самые обычные люди? Справятся ли они с халявной удачей?
Рассказ был опубликован в журнале "Перископ" № 1(6)/2021. К публикациям в журналах я отношусь с почтением. А когда журнал еще и на бумаге — вдвойне. Это нелегкий труд редакции журнала, дизайнеров, — всех, кто работает над оформлением и содержанием. Его можно и купить, и почитать по ссылке выше.
Удалось ли мне написать современную легенду? Как вы считаете?
ЛЕГЕНДА О СИНЕЙ ПТИЦЕ
Говорят, что за эти годы
Синей птицы пропал и след,
Что в анналах родной природы
Этой твари в помине нет, — надрывался магнитофон голосом Макаревича...
— Легенда, говоришь? — усмехнулся Петрович и провел ладонью по глазам, словно снял с ресниц невидимую пыль.
Мы сидели за столом в маленькой комнате егерской заимки, срубленной в восточной части заповедника Лежнева. Дымила, отдавая жар, печка-буржуйка, от тепла запотела опустошенная до половины бутылка водки, чуток подвяла нехитрая закуска: колбаска там, огурчики, тонко нарезанный сырок.
Разговор то оживлялся, то буксовал, и тогда мы слушали, как шуршит по замшелой крыше нудный осенний дождик, зарядивший дня на два.
Интересный мужик — егерь Петрович. И не поймешь сразу — сколько ему лет: большой, кряжистый, сутулый, как голодный медведь ранней весною, волосы седые, в глазах стынет осень — серая, дождливая, поздняя. Лет шестьдесят егерю, не меньше. А как улыбнется, словно синь оживает в глазах-то, губы кривятся в ехидстве молодости, и понимаешь — нет, ну не более сорока Петровичу.
— Сказки, — лениво протянул я.
— Не сказки, побожусь ведь. — И точно, егерь обернулся к углу, затянутому паутиной, перекрестился.
Верить ли в то, что он мне поведал? Не знаю. Судите сами.
— Так вот, пятеро было, людей-то, — начал Петрович…
***
Ранним утром на маленьком полустанке собралась теплая компания. Словно стесняясь, они подходили друг к другу, молча опускали рюкзаки на перрон. В глазах каждого читалось — ну вот как угораздило? Как вдруг пустые разговоры в офисе привели к тому, что один отдел «Главхренстройтреста» весь сейчас тут и ждет электричку, едущую до самого заповедника?
Топтался в нерешительности начальник Курдасов, парился в тесном спортивном костюме, только вчера купленном и не обжившемся еще на рыхлом грушеобразном теле. Курдасов надувал щеки, поправлял очки в тяжелой оправе, промакивал плешь клетчатым носовым платком, но молчал.
Инженер Илюшкин Аркадий весело посвистывал, фальшивил, крутился, как циркуль, протягивая сослуживцам баночки с колой из станционного буфета. Его длинная нескладная фигура в секунду совершала столько действий, сколько у иных и за год не получится. Впрочем, к вертлявости Илюшкина все давно привыкли.
Вздыхала бухгалтерша Танечка — милая дама лет тридцати, типичнейший «синий чулок». Некрасивая не потому что обделила природа, а потому что не умела Танечка подать себя выгодно. Вот и сейчас она явилась в офисном костюме, который не менялся годами (возможно, и менялся, но неизменно оставался классическим черным футляром), лишь ветровку оранжевую поверх нацепила да сменила туфли на резиновые сапожки. Из рюкзака Танечки зачем-то торчал красный зонтик. Она бы точно никуда не пошла, но Илюшкин позвал, а за инженером Танечка — на край света бы, да только он об этом не знал или делал вид, что не знает.
Еще один инженер — Петр Стаценко — удерживал за воротник шестилетнего сынишку, который так и норовил проверить все закоулки маленькой станции. Петр — ходок по лесам бывалый, штормовка на нем далеко не новая, в карманах рюкзака рыбацкие принадлежности, охотничий нож, спички, соль, сахар в целлофановых пакетиках — все как полагается. Сын же с гордостью держал закопченный в путешествиях котелок.
Прилетела электричка, компания шагнула в тамбур, и электричка помчалась дальше, к заповеднику.
Как только закрылись двери, сослуживцы загомонили, заулыбались. Ну а чего? Пути назад нет. Пусть и хохма — поход-то — так хоть повеселятся и отдохнут…
— Зачем сына взял? — спросил Курдасов, смачно отхрустывая кусок огурца. — Устанет же. Неизвестно, сколько топать придется.
— Ничего, — отмахнулся инженер Стаценко, — он у меня привычный.
— А змей там нет? — щебетала Танечка.
Илюшкин, пламенный организатор офисного похода, сказал вдруг шепотом:
— А вы бы желания загадали на всякий случай, вдруг потом времени не будет.
Осенний поредевший лес проглядывался насквозь, тянулся рваным кружевом с коклюшками березовых прямых стволов, утоптанные тропки растворялись синеватой дымкой вдали. Под ногами шуршали листья, над головами мелькало чистое небо — без единого облачка, словно насмехалось над зонтиком Танечки.
Сынишка Стаценко убегал вперед, влево, вправо, но не терялся из вида, потому инженер и не тревожился. Мальчишка притаскивал то запоздалый огромный мухомор, то шишки из мелькнувшего пятном ельника, то ветку калины, усыпанную красными мягкими ягодами.
Компания жевала кисло-сладкую калину, охала над грибами, а шишки потихоньку складывала в карманы… ну так… на память.
Илюшкин затянул вдруг, напирая по-разбойничьи на звук «р»:
— Мы в воде ледяной не плачем
И в огне почти не горрррим —
Мы охотники за удачей,
Птицей цвета ультррррамарин.
Цокотом отозвалась белка. Танечка засмеялась, а Курдасов поморщился. Петь он любил, обладал вкусным басом, и козлиная фальшь Илюшкина была ему не по нутру.
Часа через четыре сделали привал, пригубили из бумажных стаканчиков беленькой, славно закусили домашними бутербродами и огромной вареной курицей, по-церетелевски щедро завернутой в фольгу женой Курдасова. Соратники позволили себе немного полежать на пожухлой теплой траве, пощуриться на солнышко, слушая, как стрекочут еще веселые насекомые.
Сынок Стаценко словно бы и не устал, сорвал высохшую дудочку кислицы, проделал в ней дырочки и гудел вовсю, подкрадываясь к задремавшему отцу, пугал.
Двинулись дальше…
Спустя некоторое время лес загустел, появился спутанный малинный подлесок — колючий, непролазный. Тропинки исчезли, превратились в ниточки непонятно чьих следов, чаще на пути вставали совсем уж сказочные ели, а под ними таился мрак. Ручьи катились по камням — прозрачные, стылые. От воды веяло холодом и пахло будущим снегом.
Инженер Стаценко пошел вперед, ловко орудуя ножом, прокладывал тропу. Илюшкин достал карту, сверился, кивнул: правильно идем. Никто уже и не помнил, откуда у Аркадия эта потрепанная карта, как и когда зашел разговор о возможности поймать за хвост удачу. Всем сразу вспомнились слова Илюшкина, что не плохо бы и подумать над желаниями. Компания замолчала.
Петр Стаценко, прижимая угомонившегося в глухомани сынишку, мечтал о хорошей зарплате, вперемешку в голове кружились мысли о ремонте, который начался лет пять назад да так и стал хроническим, рисовались картины новенького велика для сына и машины для себя. Еще почему-то чудилось, как он — утонченно, изысканно даже — накидывает на плечи жены Маши шубу из норки, высокомерно смотрит на продавца, расплачивается и сдачи не просит. Инженер гнал всю эту лабуду из мозга, пытался сосредоточиться на зарплате. Будут деньги — будет все!
Позади, обдирая кустарники, натужно сипел начальник: «бо-бо-бо…» Тоже, видно, мечтал…
Курдасов не мечтал, а, скорее, планировал будущую жизнь. Останется в прошлом ненавистный «Главхренстройтрест», впереди Москва, должность министра, на худой конец, заместителя оного. «С женой разведусь, Леночку с собой заберу!» — решительно рубил Курдасов воздух ладонью. На секунду стало жалко умения жены варить монументальных кур, но облик секретарши, не посвященной в сегодняшнее приключение, ее наивные глаза, вздымающаяся грудь и точеные ножки убивали жалость на корню.
Аркадий Илюшкин, глядя на подрагивающий от усилий, обтянутый синим трико зад Курдасова, думал о собственной пятой точке, которую он удачно уместит в кожаное кресло начальника. И ему тоже виделась в мечтах секретарша Леночка, застенчиво протягивающая чашку кофе и трубку телефона.
В Танечкиной же бухгалтерской голове, привыкшей к точным цифрам, прямолинейно неслось: «Хочу мира во всем мире, быть красивой и любовь Илюшкина!» Она замыкала цепочку, шагала уже по проторенной тропке, и Аркадий впереди казался ей киношным героем, мачо, а не «задрипанным индюшонком», как звали за глаза первого инженера бригадиры и мастера.
Шли долго, день уже клонился к вечеру, потихоньку солнечный свет уходил, уступая место мягким сумеркам.
— Вот они, камни! — вдруг завопил Илюшкин, но тут же хлопнул себя по губам. — А вы не верили, вот!
Действительно, чьей-то неведомой рукой неподалеку друг от друга были расставлены огромные валуны, заросшие мхом и лишайником, где-то далеко тихо журчала речка, трепетный сумеречный ветерок трещал ветками.
— Тихо теперь, — прошептал Стаценко и покосился на толстого Курдасова.
Они прошли еще немного, оставив рюкзаки у камней, и вскоре за стволами вековых берез показалась полянка с низкой желтой травой, отгороженная от деревьев чахлым кустарником. Товарищи подобрались осторожно, повытягивали шеи…
В самом центре полянки сидела птица.
Она тоже вытягивала шейку и самозабвенно пела: «тиу-ить-тиу-ууу…» Перышки у нее были синие-синие, как спортивные штаны на Курдасове, отливали сизым, как налет на спелой сливе.
— Удача… вот она, — облизнул губы начальник отдела.
— Токует… ишь, — шепотом отозвался инженер Илюшкин.
— Глухарь токует, — скривился Стаценко, — тоже мне, орнитолог хренов.
— И что? Говорят, она глухая — удача, Синяя птица-то, тут и бери ее голыми руками, — не сдавался Аркадий.
— Голыми… — передразнил Стаценко, — доставайте сетки. Лучше зайдем с четырех сторон, я дам знак, и одновременно кинемся на нее.
Так и решили.
Мужчины пошли в разные стороны, а Танечка и мальчишка остались стоять на месте. Сынок Стаценко немного жалел красивую птицу, но и новенький велосипед очень хотелось.
Все стихло, верещала сорока, но ничем не могла помочь Синей удаче, поющей песню любви: «тиу-ить-тиу-ууу…»
Вдруг из-за кустов выдвинулась фигура Курдасова. Без команды он побежал вперед, выкинул с силой сетку. Сетка мазнула по птице, та вспорхнула, но не взлетела, прекратила петь, заметалась, побежала по траве прямо под ноги начальнику. Тот прыгнул вперед, навалился, засмеялся торжествующе:
— Поймал! Поймал удачу за хвост! — В руке билась испуганная птица.
Из-за кустов прибежали Илюшкин и Стаценко.
— Осторожно, черт! — без всякого пиетета к начальству воскликнул Стаценко. — Задавишь насмерть! Клетку нужно, в рюкзаке она.
— Небось не раздавлю, — басил Курдасов, изо всех сил сжимая птицу. — Накось-выкуси. Клетку ему. Я поймал. Моя тварь!
Стаценко ринулся к начальнику, надавил ногтями на пальцы:
— Врешь! Не твоя! Вместе поймали… вместе. Убьешь ведь ее, идиот!
— Я идиот?! — ревел Курдасов, медвежьей тушей поворачиваясь на месте с явным намерением уйти.
Илюшкин ногой наподдал начальнику под коленки:
— Общая птица, общая! — орал он, пиная обидчика в зад.
— Иииииииииии! — завизжала вдруг Танечка, бросаясь на защиту любимого. — Любви хочу, отдай, общая она, общая!
Курдасов с трудом поднялся на ноги, облепленный травой и осенними листьями, в руке его билась Синяя птица. Как долго дрессировавшиеся командой «фас» псы, на него ринулись Стаценко и Илюшкин. Аркадий вцепился в толстую руку шефа и в хвост птахи, вылущивая ее из захвата, словно горошину из стручка. Стаценко долбанул кулаком по плеши, но и Курдасов был не лыком шит, свободной рукой врезал Петру по носу, кровь брызнула веером, орошая и людей, и птицу. Ногой отпихнул бухгалтершу. Танечка подползла: щипала начальника острыми коготками, визжала на одной звериной ноте, как будто никогда и не знала другого — человеческого — языка.
Курдасов снова упал, обманутый ловкой подножкой, по поляне покатилась куча-мала, в середине которой истошно верещала Синяя птица удачи…
Сынок Стаценко смотрел из-за кустов на все это широко открытыми глазами, в которых скапливалась влага, не выдержал:
— Папа! Не надо! Папа! — закричал он, слезы смешались с криком. Мальчишка бросился к куче, хватал ручонками за полы курток то одного, то другого: — Дяденьки! Ну пожалуйста… не надо же! Дяденьки… Тетенька Танечка! Пожалуйста!
То ли всхлипы его подействовали, или то, что птица смолкла, но куча развалилась.
Поднялся Курдасов, сжимая в руке безголовую тушку, другой поправляя разбитые очки.
Стаценко молча отшвырнул птичью голову, обтер травою с лица и рук кровь.
Илюшкин разжал ладонь, из которой посыпались вырванные с мясом перья.
Танечка отплевывалась и размазывала по щекам слезы.
Все молчали…
***
— А ты говоришь — легенда! — повторил Петрович, смахивая пылинки с ресниц. — Никакая не легенда, а истинная правда.
«Красивая и страшная сказка, — подумал я, — и песня красивая…» Вслух же сказал:
— А что дальше было, Петрович? Привалило-то счастье после поимки Синей птицы?
— Куда там. Всех она наказала… всех. Курдасова уволили, жена от него ушла, квартиру отсудила, он теперь дачи сторожит за городом, бомжует, — егерь задумался, послушал еще одну сказку — осеннего дождя — продолжил: — Илюшкин и Танечка разбились на мотоцикле в тот же год. Всего раз и прокатил инженер бухгалтершу… до могилы.
Я замер, предчувствуя, что и Стаценко не удалось избежать общей судьбы.
— Мой отец спился, мать извел пьянками, вздохнули вольно, когда он помер через пяток лет, — егерь взял стаканчик с водкой и махом опрокинул в рот.
— А ты, Петрович? — осторожно спросил я. — Ты ведь ни в чем не виноват был, ты же заступался?
— Что я? — он усмехнулся, повел тяжелыми бровями. — Живу вот бобылем, ни жены, ни детей. Знаешь, так тебе скажу — я рядом был и ничего не сделал.
— Как ты мог что-то сделать? Тебе ведь всего шесть лет было!
— Неважно… разве удача по возрасту выбирает?
Мы замолчали. По крыше заимки неторопливо шуршал дождь…
Провожая меня через пару дней, егерь Петрович не скрывал волнения:
— Хороший ты человек, — приговаривал он, — меня уважил, выслушал. Приезжай еще, поохотимся. Он совал туесок с поздними ягодами, связку сушеных грибков, какую-то коробочку: — Подарок тебе… дома порадуешься.
Мы обнялись, и я запрыгнул в электричку, уносящую меня из заповедника в огромный шумный город.
И только небо тебя поманит
Синим взмахом ее крыла, — надрывался чей-то магнитофон...
Я и забыл о подарке Петровича, как и о его рассказе. Обнаружил коробочку случайно во внешнем кармане рюкзака, собираясь уже на зимнюю охоту. Синее перышко — вот что было в ней. Синее-синее, с бурым засохшим пятнышком.
Зачем ты мне его подарил? А, Петрович?
Рассказ на сайте
Рассказ в "Журнальном мире"
© Алексей Ладо
Буду рад вашим отзывам.
писательство писательское мастерство как написать книгу начинающий писатель литература