1221 год. Лето. Шестой месяц кряду монголы топчутся у крепости Нусрет-Кух. Не помогают ни атаки, ни волны хашара, ни прибытие Хана. Степная лавина напоролась на горы, и достойного командира.
Продолжение. Предыдущая часть и познание в сравнении, порицаются ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Не можешь сломать, начинай строить
Смирившись, что навалом крепость не взять, а гнать толпу на орлиное пиршество бесполезно, сила уступила место рассуждению. Днем, Чингисхан запирался в шатре. Ночи, проводил под звездным небом, на цветастой циновке с китайскими львами.
Дозорные обрадовались, когда овчинные малахаи согнали с равнины оравы невольников. Казалось, воля нечестивцев иссякла, и осада закончилась раньше (!) осени. Но это была преждевременная радость.
На равнине появились странные люди в синих халатах. Затянутых туго, как и пучки волос с деревянной спицей. Похожие на муравьев, люди вели себя сообразно, подчиняясь указаниям нескольких. Как и крепостным таджикам, им не нужно было повторять дважды.
Неделю, китайские инженеры вели расчеты, какой холм воздвигнуть, и какой материал использовать.
В один из майских вечеров, когда струи горной прохлады резали знойное марево, в шатер Великого Хана ввели троих. Воздав должное власти, старший из них - Мастер Вэньянь Чжоу, поднялся с колен первым:
Два месяца, Государь. Если рабочие, больше не понадобятся
добавив, со свойственной мягкостью
Месяц, если их кормить. И они будут работать, в три смены
Чингиз кивнул, времени на раскачку не было.
Ближе к ночи. Со стен наблюдали, как монгольский лагерь остался бодрствовать. Доносились гортанные команды и свист плетей. В свете факелов, началась невиданная для исламских земель стройка.
Командир осажденных - Ахмед, начинал понимать. Эти ал-гураба (чужеземцы), если и не большей силы, то большей настойчивости.
А значит и большей силы.
Грехи юности
Как-бы ты ни был силён, а омоют чужие руки. Как-бы ты ни был умён, а точно не знаешь чьи.
Часто повторял Ахмед. Уже из этого ясно, человек был суров, и обычно перед ним стояли. Таджик происхождением, родом из древней (и славной!) семьи. Ахмед не знал ни нужды, ни горя, что не избавило от смятения. Чего-то всегда, не хватало.
Мальчиком, он страдал от скуки, на что мать давала персик, а отец говорил:
Иди, поиграй с ребятами
Родителей он слушался, а за это его хранил Бог.
Играя с ребятами, Ахмед влился в шайку разбойников. Для него она была не последней, и юноша (из отцовского дома) пропал.
Ахмед грабил в Бадахшане, грабил в Тохаристане. Грабил в Хорезме и грабил в Гуре. Доходил до Кашмира. Его знали в Лахоре. Однажды в Ширазе (у моря!), Ахмед разграбил караван с рабами.
Невольников отпустили, а караванщиков продали. Не из-за правды, а ради забавы. Потом проданных долго выискивали родственники и выкупали братья уртаки. А за Ахмеда назначили выкуп, который он выкрал.
Бешеная жизнь, попойки и скачки, удаль на грани и игра со смертью. Не уняли сумятицы юной души. Ахмед был таджиком, и этим сказано всё.
Он скакал без поводьев и звал на драку. Рубился с завязанными глазами. Подчинял шайки разномастных воров.
И какого отребья там не водилось... Клейменые железом (и природой!). Негодяи, пьяницы и распутники. Печаль матери и позор отца, слеза Евы и вздох Адама. Афганцы, индусы, гурцы, арабы и вездесущие тюрки.
Ахмед был волком среди бродячих (псов!), аргамаком среди мулов, котом меж крыс, человеком в окружении пугал. Статный, горбоносый, с силою быка и грацией барса. Черными очами он высверливал шайку, выискивая намек притязание и дуновение непокорства. Тщетно.
До того дошла удаль, что засыпая, Ахмед клал у изголовья обнаженный кинжал. Приглашая смелых занять свое место. Поговаривали, кто-то за рукоять хватался. Что он с ними сделал, пусть опишет перо покрепче.
И таким Ахмед был во всем. Высмеивал знатных и вызывал сильных. Бродил по горам и переплывал реки. Кидал в судей гнилыми фруктами, а в бедняков золотыми монетами.
Однажды, когда шайка пировала. В пещеру вошел пожилой человек, с сеткой морщин у глаз. Без приветственных речей, уделив отребью внимание меньшее, чем пыли, человек обратился по имени
Пошли, Ахмед. Шутки кончились, началась война
Гур схлестнулся с Хорезмом.
Без раздумий уйдя вослед незнакомцу, Ахмед не оглянулся, когда завалив камнем сообщников оставили задыхаться в чаду костра и собственной мерзости. Слишком много крыс, земля не потянет.
Он это понимал.
Последний из первых
Даже пресмыкаться перед чужими лучше, чем презирать своих
Огромное как земля, и необъятное как небо. Войско Гура встречало новобранцев слоновьим рёвом, разноплеменным гомоном тысяч головорезов и огромными котлами из которых вся эта орава кормилась.
Войско и само было котлом, отделявшим мышцы слабых от кости. А сильных варившее так, что человек до седин умилялся унижениям и молился на зуботычину.
Вавилон есть Вавилон, и Иерусалимом не станет.
На подходе к лагерю, Ахмед спрыгнул с коня, отдав поводья безвестному бродяге. Вместе с атласным плащом цвета густой синевы. Застегнув серебряную застежку на грязной шее, он наказал
Продай всё. Пока не отняли
И взяв плащ оборванца, побрел на гул пешим
От прежней жизни остались воспоминания для души и сабля в золоченых ножнах - для повода. Повод нашелся быстро.
У ворот путь преградило сборище (одно из многих!) преступников, что отравляют каждое войско, где низшие заняты выживанием, а высшие собой. Пеший таджик оборванец с саблей эмира на поясе, казался подарком преисподней. Помощи от Бога, отребье не ожидало.
Не разбрасывая слов, Ахмед снес три головы и четыре руки (у разных!). Несколько раз заушив безошибочно угаданного вожака - Афганца Фарида, юноша приказал ночному князю
Коня! Приличного для султана. И плащ! В котором, ему можно представиться
Тон возражений не терпел.
Перед Гийас ад Дином, Ахмед предстал в алом плаще тончайшей выделки. Опереженный молвой и благоволением (султан любил сорванцов). Расспросив о степенном отце (старом военном товарище), повелитель шутя потрепал проказника. И не будь рука царской, быть бы ей отрезанной. Султан все понимал, потому и смеялся.
Плащ, саблю и вороного, юноша подарил повелителю, получив во стократ больше, место в воинском совете и десять тысяч людей под начало.
Следующие пять лет прошли в непрерывных походах и рубках, от Гурганджа до Индии. Когда войско Гура разбили наголову, Ахмед уже был наместником Таликана и частью системы.
Это случилось так.
Составляя большинство в Хорезме и Гуре, персы не пользовались большим уважением в войсках, да и нигде. Сказывалась подспудная тоска и всеобщая разобщенность. В разноязыких отрядах, каждый тянулся к своим и только соплеменники Ахмеда друг другом пренебрегали.
Чувство локтя проявлялось ожиданием локтя... в переносицу.
Одного из них, трое могли бить на глазах сотни. И редкий соплеменник подумывал заступиться. Пронизывающий страх, насаждаемой сто лет покорности, отделил тело от ума, а душу от духа. Чем величественнее держава, тем она яростней оскопляет мужчин.
Сказать, что смельчаки перевелись - слукавить. Среда порождала готовых на отпор. Но те кто защищал себя или товарища, скоро исчезали. Обычно до того, как успевали жениться.
Изводила их невидимая сущность. Система. Аорождение среды и ее губительница. Ядовитая как скорпион, и мстительная как поясница. Льстивая как женщина и беспощадная как ее суждение о подруге. Воздающая правнуку жертвы, за нанесенную собой обиду.
Однажды вечером ожидая наложницу, Ахмед вздремнул. А открыв глаза, увидел пожилого человека с сеткой морщин. Что снова, не тратил времени на приветствия:
Почему у тебя нет друзей, Ахмед
Сильный в друзьях не нуждается.
А кто тогда его убережет от скорпиона в сапоге, поцелуя исмаилитки и подпруги разрезанной перед боем.
Старик ушел.
Из сапога вылез скорпион. Наложница с блестящими губами, через полчаса умерла. Седло слетело с коня перед боем.
Одна рука хотела его умертвить, а другая спасла.
Вскоре Ахмед получил назначение в Таликан.
Под крыло стекались единоплеменники. Их посылала неведомая сила, избавлявшая смельчаков от невидимой сети.
О чем это вообще...
Воскликнет нетерпеливый, раздосадованный на пищу потверже. Скажи такому, что в его городе наверняка нет ул. Русской, зато есть ул. Крупской. И он ответит
Не вижу причинно-следственной связи!
И над этим тоже, одна из систем поработала.
Земляные работы
Скачущий доходит быстрее, а копающий дальше
Мощь осаждающих опустошала. Искусственный холм вырастал пластами. День и ночь, команды рыли землю, толкали телеги и таскали камни. Земельный слой в несколько метров, трамбовала тысяча ног. Сверху клали бревна и камень. Не дожидаясь усадки сыпали новый слой.
И так без остановок.
Вэньянь Чжоу следил, чтобы пленные были сыты, спали сколько нужно и без нужды не наказывались. Потомственный строитель, он мог спорить с Ханом, предпочитая потерю головы - потере лица.
Но Чингисхан не спорил. Лишь бы дело шло.
Возводимое казалось немыслимым.
Мусульманские земли таких работ не знали. Но китайским инженерам, перенимавшим опыт строителей Чжунду (где трудилось 800 тыс. крестьян и 400 тыс. военных), происходящее виделось незначительным.
Чжунду Чингисхан сжег, а опыт остался.
Пологая с монгольской стороны, насыпь росла смыкаясь со стеной. Вскоре высота сравнялась с холмом, открывая привыкшим смотреть сверху (вниз) мусульманам - ровное плато перед глазами. С него немедленно посыпались стрелы, подавляя крепостных лучников. Полился мерный гул стенобитных машин.
Когда у ворот Кох-Джанин начала разрастаться первая брешь, Ахмед растерялся. Умея воевать с этими, как воевать с этим, он не знал. Понимая, что в Нусрет-Кух явилась еще одна система, которая была сильнее всего, с чем ему приходилось сталкиваться. Оставалось пойти и умереть.
Выхватив меч, Ахмед пошел к стене и... встретил пожилого человека с сеткой морщин у глаз. Он не приветствовал.
Тебе уже тридцать, а ты бездетен
Зачем рожать детей в последние времена! Первый раз (в жизни) голос командира дрогнул.
Для вечности, Ахмед. Бог создал людей с разными глазами, и когда их закрыть, решать не человеку.
Этого хватило понять, он выживет. И его народ тоже.
Приближенные привыкли, что командир разговаривает с собой.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Поддержать проект:
Мобильный банк 7 987 814 91 34 (Сбер, Киви)
Яндекс деньги 410011870193415
Visa 4817 7602 1675 9435