«Мы получили задание: нужно срочно передать на такой-то адрес пулемёт, несколько ящиков патронов, винтовки. И как провезти? Это даже не наган, в нитки не спрячешь. Родители наши так подумали: кого не будут проверять?»
Мы продолжаем публиковать наиболее интересные, с нашей точки зрения, фрагменты изданного ФНКА Белорусов России, совместно с Российско-Белорусским деловым советом, Историческим факультетом МГУ имени М. В. Ломоносова и Институтом истории НАНБ сборника статей "Республика-Партизанка". Его авторы, белорусские и российские историки, задались целью подробно рассказать, как воевала с немецкими захватчиками оккупированная Белорусская ССР.
От редактора
Готовя к размещению на канале воспоминаний юной партизанской связной и разведчицы Нины Данилкович, я сначала хотел разбить их на несколько частей, которые мы бы ставили по очереди несколько дней – уж слишком велик был текст. Но, прочитав, понял, что делить его будет преступлением. Преступлением перед нашей памятью и перед теми детьми, которые, вместо того, чтобы играть в прятки - прятали в нитках наганы и патроны, а считать учились, считая на станциях вагоны с немецкими солдатами и огневые точки врага. Не менее диким было бы сокращать его хотя бы на строчку. Уверен, именно по таким, совершенно беспристрастным и по-детски откровенным воспоминаниям, а Нине Данилкович на момент начала войны было 11 лет, когда-нибудь будут изучать историю Партизанского движения в Великую Отечественную войну
ГЛАВНЫМ БЫЛО — ВЫПОЛНИТЬ ЗАДАНИЕ
Нина Михайловна ДАНИЛКОВИЧ
На территории Западной Белоруссии, в Брестской области, действовала Специальная партизанская войсковая часть — № 9903. Эта часть была сформирована 27 июня 1941 г. Главным разведывательным управлением Генерального штаба. Зоя Космодемьянская была в этой войсковой части в Подмосковье: их готовили 2–5 дней: показывали, как бросать бутылки с зажигательной смесью, как поставить мину, и всё — отправляли за линию фронта. Их задачей была разведка и взрывы.
Особая разведывательно-диверсионная партизанская войсковая часть № 9903 создана в июне 1941 года. Командный состав был укомплектован офицерами из числа слушателей Военной академии имени М. В. Фрунзе. Первоначально в/ч № 9903 представляла собой группу офицеров из семи человек во главе с полковником А. Е. Свириным. С августа 1941 года воинскую часть возглавил А. К. Спрогис. 27 июня 1941 г. группа прибыла в штаб Западного фронта (в лесах восточнее Могилёва). В декабре 1942 г. в/ч № 9903 в полном составе была передана в распоряжение Главного разведуправления Генерального штаба Красной армии. После разгрома фашистских войск под Москвой в/ч № 9903 приступила к подготовке групп и отрядов для действия в глубоком тылу противника – на территории Брянщины, Смоленщины, Белоруссии, Латвии, Восточной Пруссии.
В дальнейшем эта часть развивалась. К нам, в Брестскую область, десант стал прибывать с 1942 года. Главным разведуправлением было дано право командирам набирать в отряд самых смелых, самых стойких в войсковых частях и в тылу, в партизанских отрядах. Таким образом, эта войсковая часть разрослась. Бойцы её действовали за линией фронта и в глубоком тылу противника — на территории от Чёрного моря до Норвежской границы.
Но партизанские отряды в Брестской области сформировались самостоятельно ещё до прибытия десанта от Центра. На второй день войны значительная часть территории уже была занята. Фашисты стремились как можно скорее продвинуться на восток по шоссе Брест — Минск — Москва.
***
Мы жили на хуторе, возле леса. У нас недалеко начинались большие Слонимские леса. И мы знали, что до начала войны там стояли войсковые части. Когда немцы оккупировали эти территории, папа с братом пошли в лес посмотреть, куда за это время могли деться войска. Оказалось, они все на месте, у них много оружия, а связи никакой — всё разбомбили. И они не знают, куда идти. И папа, Михаил Тарасович, с моим братом Василием рассказали командиру, как выйти из окружения. Нужно пройти по лесу, переправиться через реку. От нашего дома километров за десять, если напрямую, было видно шоссейную дорогу. Железнодорожное сообщение тогда было прервано. Поэтому вся немецкая военная техника двигалась по этому шоссе, одна за другой машины, без перерыва. Но ночью они останавливались. Малому количеству человек можно было пройти незаметно. Или, используя эффект внезапности, прорваться с боем.
Выводить эти части взялись мои родители. Хотели за одну ночь всех провести. Но командир сразу не сказал, сколько у него людей, сказал — несколько десятков. А их было несколько сотен. Такому количеству людей за одну ночь, конечно, не пройти. Они шли сплошным потоком, лавиной. Мы давали всем еды с собой. Кому-то давали сменную одежду. Не одну ночь на вывод войск потратили.
Переправляться через реку им помогал наш добрый знакомый из села Добрынёво. В том селе жили рыбаки. Они оставляли нам лодки на берегу, на них войска переправлялись.
После ухода войск оружия в лесу оставалось очень много, и мы стали перетаскивать его к нам. Родители были уверены, что через две — максимум три недели Красная армия погонит немцев обратно и тогда оружие, конечно, нам пригодится. И у нас было его очень много — пулемёты, винтовки. Ящики с патронами тяжелейшие. И хранить у себя его нельзя, конечно. Сразу же после установления оккупационной власти вышел указ, что за любую помощь красноармейцам — расстрел всей семьи. Даже если гильзу найдут во дворе. Вся власть оккупантов установилась в деревне — в Любищицах, где как раз и шоссейная дорога была. А наш хутор был от деревни километрах в шести. Соседи от нас жили далеко, но всё равно ходили. Поэтому мы собирали и прятали оружие только ночью и только со своими, проверенными людьми из Добрынёво, Любищиц. В Борках ещё был человек наш, полицейский.
Наш знакомый Колтун Николай до войны работал в райкоме партии. В лес он ушёл в самом начале войны. Тогда оружие мы передавали ему. Первая партизанская группа образовалась в августе 1941 года, потом стала отрядом в Брестской области. Мы с ними связь наладили. Эта бригада, которая называла себя 112-м отрядом, печатала листовки. Их было всего 12 человек.
Мы, дети, тоже старались дружить с детьми полицаев. Всё, что от них услышали, дома рассказывали. И вот как-то пошёл слух, что мы помогаем красноармейцам. Они, когда проходили мимо ночью, стучали тихонько в окошко. Мама им открывала, кормила. Показывала направление, куда идти дальше. Когда нас стали подозревать, полицейские начали нас проверять — приходили и так же стучали в окошко. А наша собака вела себя удивительно. Когда наши приходили, она только тихонько скулила. Когда же явились полицаи — собака вовсю залаяла. Так мы узнали, что это не свои. И мама сразу ответила: «Нет, мы никаких красноармейцев не знаем, никому не помогаем, для вас у нас ничего нет!» И так повторялось не один раз. Потом полицейские поняли, в чём дело, и эту собаку застрелили.
В первые дни войны мы пошли в лес — нашли раненого лейтенанта, грузина. Он был ранен в ногу, ходить не мог. Ну, домой тащить нельзя, поэтому устроили его в лесу, под кустами, чтобы дождь не мочил. Лечили, еду носили.
Вдруг его нашли дети полицая. И мы узнали, что они рассказали о находке полицейскому и тот планирует облаву. Тогда мои родители ночью пошли, перенесли его на болото. Там было удобно; в глубине болота рос единственный куст — огромная ракита (у нас её лозой называли), никому и в голову не могло прийти, что нужно искать под этим кустом в середине болота. Поэтому родители отнесли раненого туда, под кустом постель устроили, оставили еды. Сказали, что завтра на него будет облава, но чтобы он не беспокоился: здесь не найдут. Очень уж далеко в болота они зашли. Родители за собой ещё следы заметали — траву поднимали так, как будто по ней никто не ходил. И потом мы носили ему еду до октября. Перевязки делали, мама ему раны промывала… Вылечили. Проводили его в партизанский отряд, он дал свой адрес в Грузии, и после войны мы ему писали, но родственников его не осталось. И с ним самим с тех пор, как он ушёл, связи не было.
Но он нам тоже помог. Он знал немецкий язык, и когда у нас полицаи отняли два велосипеда, мы попросили его, чтобы он написал в комендатуру о том, что мы не сможем своевременно сообщить немцам, если у нас появятся красноармейцы, так как полицаи отняли у нас велосипеды. И нам вернули велосипеды.
***
Вскоре немцы отремонтировали железную дорогу и по ней пошли поезда с живой силой и техникой. И так же шли — поезд за поездом, на расстоянии 10 метров. А наши как-то ухитрялись, подкоп делали под рельсы — и составы летели под откос. Это ещё когда не было взрывчатки, никакого соединения с Центром. Каждую неделю немцы теряли один поезд. В итоге они стали вырубать лес на 200 метров от дороги, чтобы было чисто и видно. Установили охрану железной дороги: через каждые 50 метров в засаде лежал немецкий солдат. Конечно, они иногда там замерзали, и молока хотелось. Тогда они приходили к нам — всего за 500 метров от железной дороги мы жили. Моя мама с Первой мировой войны немножко знала немецкий. Тогда она была девочкой, их гоняли на работы, они жили там в бараках, спали на опилках, под голову клали кусок бревна. Но она как-то запоминала немецкий и понимала, когда они говорили медленно. Часовым было приятно, что сельская женщина знала их язык. Ещё польский язык мы все знали — у нас же Польша была до 1939 года. Мы в первые классы ходили в польскую школу. Вот немцы к нам приходили и кое-что рассказывали. Мы спрашивали, кто они, откуда. Так мы и узнали, что часовые лежат в засаде через каждые 50 метров. И дальше эту информацию надо было как-то передавать. Так была налажена подпольная связь ещё до того, как к нам стали прибывать десантники.
Связь была налажена по цепочке: мы идём на определённую точку, там ждёт человек, он дальше передаёт. И так до партизанского отряда, всё только устно.
У нас знакомый ещё был в Барановичах, на железной дороге работал диспетчером, его звали Дорошевич. С ним тоже держали связь, он рассказывал, какие поезда куда идут. Все на восток шли, это же прямое направление Брест — Минск — Москва.
Нас, детей, взрослые никогда не заставляли участвовать в подпольной работе. Напротив, всячески старались оберегать от тягот военной, оккупационной жизни, но мы сами стремились помогать родителям в их борьбе за свободу Родины, рвались выполнять задания. И вскоре родители, а за ними и командование стали доверять нам всецело, воспринимать как полноценных бойцов и подпольщиков. К тому же нам помогал наш малый возраст. Взрослому человеку для передвижений даже в пределах одного района необходим был специальный пропуск, детям — нет. И подозрений на детей падало меньше.
Неподалёку от железной дороги и от нашего хутора вскоре появился укреплённый фашистский пост. За ним как раз был проход в Слонимский лес. И оттуда, из укрепления, часовые ходили охранять железную дорогу. Подпольщикам необходимо было узнать, сколько примерно в том укреплённом пункте немецких солдат, что там есть. А близко к нему не подойдёшь, особенно взрослому, — сразу застрелят. Там и так часовой, когда на посту стоял, иногда просто давал из автомата очередь кругом. Однажды такая шальная пуля моей младшей сестре, Ларисе попала по затылку. Повезло: прошла по касательной, только кожу содрала.
Но узнать, что находится в этом укреплённом пункте, всё-таки было необходимо. Отправили меня. Мама собрала меня в дорогу, положила в большую корзину куриных яиц. Так я с этой корзиной и пошла напролом. Подхожу и издалека ещё белым платком машу и кричу: «Яйки, яйки», по-польски. Ну, а они любили, конечно, поесть. Часовой заинтересовался: «Оставляй, — говорит, — и уходи». А я ему: «Мне корзина нужна. Тогда, может быть, я ещё к вам приду». Он говорит: «Иди туда, на кухню». Ну, я зашла, корзину поставила. Немцы яйца выбирают, а я смотрю, сколько солдат там может быть, сколько у них пулемётных гнёзд, сколько входов и выходов…
Специальная партизанская войсковая часть прибыла к нам с десантом в 1942 году. К этому времени в Брестской области уже были образованы самостоятельные партизанские отряды.
Сейчас многие говорят, что все шли защищать свой дом. У нас уже дом защищать мысли не было — мы оставили всё, ушли в лес и защищали Родину. Причём если в Москве были ещё сводки — и Молотова, и других, то у нас — ничего. Только немецкая пропаганда: что Москва занята, что в метро немецкие танки идут. Этому никто не верил. Все думали: хорошо, не через две недели, так через месяц-два погонят немцев. Ну а когда уже была связь с Центром налажена, когда появились десантники, тогда только мы стали узнавать последние вести, тогда и советские газеты стали появляться.
В отряд мы вошли 17 сентября 1943 года. До этого поставляли много сведений в партизанские отряды. Десантным отрядом руководил полковник Линьков Григорий Матвеевич, в военное время известный под псевдонимом Льдов, позже ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Он организовал и осуществлял командование большого соединения, куда вошли партизаны и красноармейцы, вышедшие из окружения.
Однажды отрядом нам было дано задание. Срочно, завтра наган доставить по такому-то адресу. 12 километров идти. Доставить его надо было за районный центр Ивацевичи. Задание получено — надо выполнять.
В Белоруссии население всё может сделать. Например, поля всегда засеивали, и в годы войны тоже, даже те, кто знал, что уйдёт в леса, что воспользоваться урожаем не сможет, но, значит, кому-то другому понадобится, партизанам в том числе. Поэтому в Белоруссии голода не было и после войны. Мужчина в Белоруссии может самостоятельно сделать всё необходимое для хозяйства — даже построить дом. Женщины сами пряли и ткали, делали большие полотнища. Огромные клубки льняных ниток были самым обыкновенным предметом в каждом доме.
Поэтому придумали так: на наган намотали ниток, чтобы получился большой клубок. Мама положила его в большую корзину. Похоже вышло, ничего и не заподозришь. Если только кто в руки его возьмёт — по весу поймёт, что это не нитки. И тогда — расстрел, расстрел всей семьи. Поэтому главной задачей было не выпускать из рук корзину. Мы пошли, три сестры: Лариса — 10 лет, я — 11 лет и Евгения — 12 лет. Сказали нам адрес, мол, женщина какая-то там живёт, мы несём ей нитки. Наган тяжёлый, мы несли его по очереди, а когда видели, что к посту подходим, нам надо было идти легко, весело, делать вид, что ноша лёгкая. И на посту мы перекатывали клубок в корзине из стороны в сторону, чтобы показать, что там больше ничего нет.
Ошибиться нельзя было. Вот мы прошли уже Любищицы, и Ивацевичи заканчиваются. Как сейчас помню, солнце яркое, мы радостные. Уже почти весь путь прошли, последний пост остался. Красивых вещей у нас не было, но был один фартук вышитый — для нас троих это была ценность. И как раз перед постом я вдруг посмотрела, а фартучка нет. А нам-то этот фартучек ценнее всего. Я бегом назад, часовой кричит: «Halt!». Но, на наше счастье, этот фартучек ветер сдул только что, просто мы не обратили внимания, потому что радовались. И мы говорим: «Фартучек, фартучек потеряли!» — и действительно поднимаем его с земли. Часовой тогда нам поверил, успокоился. Подошли, говорим: «Мы только ниточки несём», сами клубок из стороны в сторону — раз, два. Он посмотрел — правда ничего нет. Пропустил. И дальше мы шли уже уставшие совершенно. Потому что, если бы нас взяли, то за родителями уже ехал бы «чёрный ворон» на расстрел. Дошли кое-как до адреса. Там, конечно, нас встречает не женщина, а мужчина, но это было по плану.
Только после войны, когда встречались у Большого театра, где-то в 60-е годы, мы узнали, кому носили наган. Оказалось, недалеко от Ивацевичей находилась под прикрытием наша радистка из соединения № 9903, Лида Шелухина. Она была около районного центра, в д. Михновичи, и на всякий случай ей нужен был наган. С собой ей никак его нельзя было брать, рискованно… А командир знал, что у нас все есть, — к нам и обратились.
Как радистка наша там оказалась, конечно, тоже надо придумать. Устроили фиктивную свадьбу, она — невеста, но это было сложно. Во-первых, надо найти такого человека, который живёт неподалеку от Ивацевичей, и чтобы согласился стать женихом. И чтобы никто этого не знал. Устроили настоящую свадьбу, по-белорусски. Вся деревня празднует. И жила она там как невестка. Родители парня тоже думали, что она настоящая невестка. Только парень от этого пострадал: в то время в Белоруссии, если кто был раньше женат, за него же никто потом не пойдёт замуж. А радистка после войны от него уехала: парень был хороший, но деревенский, а она девушка городская. Встретились они только через много лет. В 1972 году было 100-летие белорусской железной дороги, и приглашали всех, кто строил её, кто охранял, кто взрывал её во время войны. По последнему признаку всю нашу семью пригласили. Нас встречал в Барановичах, уже с настоящей женой, тот самый Алексей Белый, который согласился на фиктивную свадьбу. И Лида там была. Сама она после войны жила в Иваново.
Тогда, в 1942 году, мы получили задание: нужно срочно передать на такой-то адрес пулемёт, несколько ящиков патронов, винтовки. И как провезти? Это даже не наган, в нитки не спрячешь. Родители наши так подумали: кого не будут проверять? Самое высокое начальство. Значит, нужен начальник полицейского участка, но он же сам спокойно кого угодно расстреливал, как тут задание выполнять? И повезли всё-таки они сами. Тут нам помог этот полицейский из деревни Борки. Родители с ним поделились, посоветовались. И он в течение какого-то времени уговаривал начальников приехать к нам в гости. Говорил, там хуторок, хорошие люди живут, у них пасека, угощение, и не болтливые, никто не узнает, что вы там пировали.
В конце концов уговорил он их. Сказал нам, когда начальство приедет отдыхать. Тогда мы взяли всё оружие, что нужно было передать, сложили его в сарай, а сверху — много-много сена. Ну, дома, конечно, всё устроили, стол приготовили мама и сестра.
Полицейские приехали. Пили, ели. Мы им на стол накрывали. Самогон тогда у нас был хороший, ржаной и чистый как спирт, хорошей очистки, градусов 90, наверное. Когда увидели, что они до кондиции уже дошли, папа дал одним взглядом брату понять, что пора готовить телегу. Брат вышел, потом папа, за ним я. А сестра с мамой оставались им подавать дальше. Мы завезли телегу в сарай, прикрыли дверь — и давай укладывать сначала ящики с патронами, на них — пулемёт, винтовки и сверху много сена. Опасность какая была: полицейские могли в любой момент выйти. Так что мы между собой ничего не говорили, я и сейчас помню только звук, как оружие скользило…
Когда всё было подготовлено, и телега с красивым конём в упряжи стояла у порога, проводили мы «гостей», помогли им взобраться на телегу, на солому, и наш полицейский их повёз. Проезжают посты, а часовые им только честь отдают. Так и доставили оружие по адресу сами начальники полицейского участка.
***
27 июня 1943 года убили нашу младшую 11-летнюю сестру. Мы нашли её в лесочке недалеко от дома избитую, с колотой раной в сердце. Тогда мы послали сообщение Льдову, чтобы забрал нас в партизанский отряд. А ответ пришёл такой: в отряде партизанском каждый может быть, а то, что делаете вы, у нас никто больше не сможет делать. Вам нужно быть на месте до тех пор, пока мы не узнаем, что назавтра вас поведут на расстрел… И на хуторе мы оставались ещё до 1943 года, значит, сестра не выдала нас фашистам.
У нас ещё брат старший был, Антон. Он учился под Львовом, обратно не приехал, так и погиб, мы не знаем даже, где точно.
Уже после этого нас всё ещё подозревали и подселили следить за нами полицая с семьёй. Они вселились в кухню — а кухня у нас была огромная, метров 25 или 30. Нам оставались ещё две комнаты, тоже больших. Вот и жили у нас полицейский, двое его детей и жена. А нужно было регулярно выходить на связь. Связь партизанская и подпольная — она же от человека к человеку, поэтому выходить на связь нужно было обязательно. Если кто не вышел на связь — считают, что его уже нет.
И как-то раз пришло время нам выходить на связь, а ещё нужно сведения определённые передать, всё ведь в устной форме, никаких записей. А полицай всё сидит и сидит, спать не ложится, а надо идти. Родители, конечно, не могут никуда выходить ночью — за ними слежка. И мы по очереди незаметно ходили поддерживать связь, старший брат и мы. В этот раз надо было идти мне. Полицейская семья не спит, а время идёт. И дорога неблизкая: сначала через лес, затем через болота. Мама тогда нам говорит: «Дети, марш спать!» И мы в нашу комнату, там я в окно вылезла, прошла около забора, пригнувшись, и — в лес. А ночь, как назло, лунная. Мне нужно идти как раз недалеко от немецкого укрепления, а лес к тому времени уже вырубили, оставались единичные деревья. Приходилось пробираться так, чтобы моя тень падала на тень дерева, переходить осторожно от одного дерева к другому, ступать тихонько с пятки на носок, чтобы ветки и сосновые иголки не ломались под ногами. Удивительно, днём идёшь — ничего не хрустит, а ночью — страшное дело. Поэтому шла я тогда очень медленно, долго. Потом, после леса, ещё через болота идти, но это уже было не страшно. Я дошла. Там меня уже наш знакомый из Добрынёво в лодке сидит, ждёт. Я ему всё передала и пошла назад.
***
Ещё в районе было несколько полицейских, которые специально шли в полицию, чтобы помогать подпольной работе. С ними мы тоже держали связь. И однажды они по своим каналам узнали, что завтра за нами приедет «чёрный ворон». Не знаю, как это смогли так быстро передать в отряд, но той же ночью за нами пришла большая группа партизан. Как сейчас помню: открывается дверь поздно ночью, входят бойцы. А у них красота — пулемётные ленты крест-накрест на груди у каждого, кубанки на голове. И нам говорят: «Собирайтесь!» И, когда те вошли, полицейский вскочил: «Ой, я побегу, мне надо к соседу». Они: «Сидеть!»… Мама уже задолго готовилась, хлеб напекла, нам одежды сшила, обувь. Много мы еды с собой взяли. И одежду, ткани все, какие были. И всё, что мы заготовили, носили партизаны сколько их было — 15 человек, 20. Несколько раз ходили туда-сюда. А мы сидели дома, и сидел этот полицейский. Когда все вещи перенесли, тогда уж и мы пошли. На лодках через реку опять товарищ из Добринёва нам помог. А на другом берегу уже подводы ждут — скарба много. Но партизаны перед дорогой сначала, как сейчас помню, легли солнышком, плащ-палаткой накрылись — покурить, чтобы огонька не было видно. Потом уж мы поехали на подводах, к шоссейной дороге подъехали, и там партизаны — ловкие такие — все провода, телефонную связь оборвали. Ночью мы приехали в деревню Житлин. В Житлине уже был партизанский край. Немцы там бывали, но редко. И там мы остановились в одном доме на отдых.
К апрелю 1942 года на оккупированной территории СССР существовало 11 партизанских краёв: Октябрьский, Любанский, Кличевский, Суражский, Вадинский, Дорогобужский, Северо-Западный (Смоленская область), Южный Ельнинский, Дятьковский, Южный Брянский и партизанский край Ленинградской области. На этой территории, полностью освобождённой от немецко-фашистских оккупантов, советские люди жили по советским законам. На их территории легально вновь открывались школы, больницы, клубы, начинала работать связь, организованно проводились сев и уборка урожая.
В прошлом году я ездила туда, но дом не нашла. А Житлин помню, потому что я тогда там такого страху натерпелась! Мы на велосипедах так гоняли, что могли стоять одной ногой на руле, другой — на седле и ехать. Я взяла у ребят велосипед и поехала по деревне. Возвращаюсь, смотрю — а дома-то не узнаю, где наши остановились, и на улицах — никого. Я и один круг проехала, и второй, и третий… Потом уже поняла, что смотрела с одной стороны, а надо было с другой…
А дальше — деревня Коречин, тоже в партизанском крае. Мы ездили в Коречин несколько лет назад, но у нас уже не было времени пойти в лес, туда, где мы были в 1943-м…
Коречин находился у самого леса, дальше — тропа, там мы уже пошли пешком. В лесу, в партизанском отряде, нас встретил Николай Колтун, которому мы в начале войны оружие передавали. Он в числе первых был принят в соединение Льдова, соединение № 9903. У них на базе переночевали. Тогда впервые увидела, как партизаны веселятся в отряде — жгут огромный костёр, песни поют.
***
В отряд к Колтуну за нами приехала кавалькада и сам командир — Григорий Матвеевич Льдов. Он с нами познакомился, и нас отвезли ещё дальше, где был уже большой партизанский лагерь. Там командир, полковник, построил всех и выстроил наше семейство. Говорит: к нам прибыла боевая группа, отличившаяся в военных делах. И перед всеми объявил, что в нашей семье назначается командиром Михаил Тарасович, а заместителем командира — Ольга Алексеевна, то есть наши папа и мама, и мы должны беспрекословно выполнять их задания.
После такого приёма нас отправили ещё дальше — через топкоетопкое болото, по каналам на лодках. Привезли на островок, говорят, здесь вы будете жить. Я смотрю и не понимаю — где. Ничего не видно. Потом оказалось, что это землянки так замаскированы, сразу и не заметишь, только густые кусты.
В большом партизанском отряде быт уже был устроен. Имелась санчасть, доктор — откуда-то с Кавказа, его звали Александр Халаджиев. Он не окончил тогда ещё мединститут. Ходил с большой чёрной бородой. Бриться не мог: когда спускался с парашютом, стропа зацепилась и всю кожу с шеи ему содрала. Вот он лечил всех нас. Одному прострелили ногу, и, чтобы не началась гангрена, её нужно было ампутировать. А из инструментов — только пила, которой дрова пилили. Пилу накалили на костре — это дезинфекцией считалось. Все люди, что были в палатке, навалились на больного, держали его. Налили ему самогона — и пилили. Жив боец остался…
В партизанских отрядах в Белоруссии и в нашем отряде находились семейные лагеря, где жили в землянках женщины и дети. В этих лагерях были даже школы. В нашем отряде бойцы сделали простые скамейки из брёвен, где рассаживались дети. Учебников не было, детей учил писать и считать любой кто мог. Писали на берёсте заострёнными палочками, для счёта использовали специально выструганные веточки. Партизанский отряд снабжал семейные лагеря питанием, а также в свободное время каждый старался помочь в меру возможностей с подготовкой «канцтоваров»: заготавливал берёсту, стругал палочки. Если, выполняя боевые задания, партизаны могли где-то раздобыть карандаши, это был бесценный подарок для школы. Конечно, хороший «урожай» в этом плане снимали при разгроме фашистского штаба или полицейского участка. Нужно отметить, что даже в отчаянном вихре боя наши бойцы не забывали о канцтоварах.
Готовили в партизанских лагерях только на костре. Быт партизан очень хорошо отражён в Минском музее истории Великой Отечественной войны. Были в нашей партизанской жизни и очень радостные, торжественные моменты — когда по ночам к нам прилетали самолёты с Большой земли. На парашютах спускали мешки с пришитой подушкой на дне, чтобы смягчать удар при падении, а в мешке — винтовки, автоматы, взрывчатка, корреспонденция. Также нам присылали рукавицы, носки, некоторые газеты и всё необходимое.
Для встречи готовили опознавательные знаки — костры, которые располагались по заранее условленному с разведуправлением плану.
И вот ожидание… Известно время прибытия самолёта. На топком Пинском болоте уложены огромные костры, образующие букву «Г». Вся встречающая команда на местах: за несколькими закреплено по костру, их должны зажечь одновременно, за другими — по парашюту. Количество десантируемого груза известно заранее, и на каждый парашют распределено по бойцу — он будет следить за траекторией движения именно своего груза и постарается как можно быстрее добраться до места, куда тот приземлится. Однажды за этим захватывающим зрелищем довелось вместе со мной наблюдать пленённому немецкому лётчику. Он, оказавшись в нашем отряде, рассказал на допросе массу ценной информации и потом даже служил в одном из подразделений партизанской войсковой части. Но той ночью, едва только прошёл его допрос, как настало время встречать самолёт. Взрослые ушли, а мне велят: охраняй пленного. А немец спрашивает: «Куда это они?» Я говорю: «Самолёт встречать». Как интересно, говорит. Я ему: «Пойдём!» Беру его за руку, и мы бегом.
Итак, в тишине слышен гул самолёта. Нет предела восторгу и восхищению… Вмиг пламя костров взлетает ввысь, далее — выстрелы ракет, также условленные заранее. Самолёт без огней делает круг над нами, дабы удостовериться в точности опознавательных знаков. Он и дальше продолжает делать круги над болотом, и в небе появляются парашюты — один за другим. После того как груз сброшен, самолёт снижается, делает прощальный круг максимально близко к земле, мерцает огоньками. Мы неистово машем руками, кричим: «Спасибо! Передавайте привет Родине!», хоть и понимаем, что экипаж самолёта нас не слышит.
***
Конечно, немецкие оккупанты всячески пытались противодействовать деятельности нашего отряда. Над территориями, относящимися к партизанскому краю, летали немецкие «рамы» — самолёты- разведчики. В таком случае мы спешно гасили костры, весь отряд затихал. Иной раз не удавалось обмануть немцев такими манёврами, и лагерь всё-таки бомбили.
Однажды на наш партизанский отряд устроили настоящую облаву. Почти все ребята были на заданиях, в отряде осталась только наша семья да ещё несколько человек и раненые. Вдруг — немцы. Тут помчались мама и папа спасать раненых — быстро перенесли их в лодки. И у меня тоже была лодка с ранеными. А немцы на самолётах летают кругами и стреляют. Мы смотрим: если он уже близко подлетает — надо прятаться. Самолёт летит — ныряешь на лодке под куст, нависший над каналом, немцы постреляли, и пока он дальше на разворот летит, ты — до другого куста.
Между островами, на которых был расположен наш отряд, лежали брёвна, мосточки, — назывались они у нас кладки. И мы смотрим — по этим кладкам немцы идут. Я уже тоже вижу эти серо-зелёные шинели. Это был первый раз, когда я прямо стреляла в упор на поражение. И нас, защищающих, было пять человек всего. Лето, вода тёплая, лежишь — только макушка торчит — и стреляешь. Ещё кладки мы успели заминировать, несколько врагов подорвались на них. И мы стреляем — перебегаем из одного места в другое, чтобы казалось, будто нас больше. И вот отбили нападение, наступила ночь. Не пошли немцы дальше, развернулись, а потом вообще ушли. Много солдат у них погибло. Наши потом ходили в разведку — нет немцев. Но лошадей они у нас поубивали…
Кроме непосредственных боевых действий немцы досаждали нам блокадами. Один раз, во время масштабной акции на территории партизанского края, немцам удалось захватить деревни Коречин и Житлин, наиболее близкие к нам, и устроить блокаду партизан. На значительное время мы остались без продовольственных запасов. И всё же, несмотря на это, группам партизан удавалось окружным путём выходить на задания.
Поскольку соединение № 9903 было организовано Главным разведуправлением, у нашего отряда были очень широкие связи. Все ребята ходили на задания даже в Польшу. Когда мы были уже в отряде, к нам из Кракова приезжала связная. Она знала только польский язык, русского не знала, но каким-то образом ей сделали документы, что она едет к тёте в Коречин, а оттуда её доставили к нам. И мама была переводчиком в штабе у Льдова.
Штаб партизанского отряда находился сразу за расположением нашей семейной войсковой группы. Даже многие лучшие офицеры не знали, где штаб. Они приходили к нам, а мы уже им иногда передавали распоряжения или новости — в штабе было радио, и последние новости приходили в 12 часов ночи. Я всегда бегала за новостями. А от нас до штаба — болото. Кусты есть, а между этими кустами если только встанешь — тут же утащит вниз. И однажды я бегу по болоту — ну, насколько там можно было бежать, конечно, — и ухнула в болото по самую макушку! Но как-то за кусты схватилась, вытянула себя сама. Прихожу в штаб, вся чёрная, — радио слушать. Послушала, кое-как меня обтёрли. И я пошла обратно — раненым надо было рассказать, какие у нас новости.
Ещё интересным было, как в самом начале нашего пребывания в лагере меня поставили часовым. Быстро объяснили: если идёт кто, нужно кричать «Стой, кто идёт?!», не останавливается — стреляй на поражение. Стрелять-то мы умели хорошо. Вот я стою на посту, уже два часа ночи, а когда кто-то по болоту идёт, болото чавкает. Слышу — идёт кто-то. Кричу: «Стой, кто идёт?!» Он и остановился, а я не знаю, что дальше делать. Если б он шёл — понятно, стрелять надо. А что делать, если остановился, — не знаю. Мне никто не объяснял. Потом оказалось, что это мой знакомый был, Саша Мирсков, из десантников, в начале войны в ополчении воевал, а потом десантировался к нам. Он меня по голосу узнал, окликнул: «А, Ниночка, это ты?» — всё и решилось. Вот так мы всему обучались на месте.
***
Также нам передавали магнитные мины и отправляли их крепить на поезда. Мы ходили на станции Доманово, Ивацевичи, должны были взрывать поезда, а иногда по заданию посчитать эшелоны, вагоны. Там тоже нужно было умение незаметно прикрепить магнитную мину к поезду. А ещё приходилось иногда быстро перебегать с одной стороны поезда на другую. Наловчились перелезать, даже когда поезд уже тронулся, но ещё не набрал ход. Тут секрет такой: надо лечь и быстро перекатиться по рельсам, главное — не сразу за первыми колёсами вагона и не вблизи последних. Потому что, если нырнуть под первые, поезд ещё может дать задний ход, а если под последние — уже слишком большая скорость, можно не успеть через второй рельс перекатиться. Вот это мы умели.
Как-то я чуть в облаву не попала. Мы тогда часто ходили на станции по заданию, но главной задачей было не попасться. Вот я пошла на станцию. Мама мне в тот раз, как и всегда, дала яичек на всякий случай, если что, было чем оправдаться. И тут облава, кругом немцы. Я — бежать. Ну, мчалась я быстро. На Олимпийских играх, наверное, никто так не бегал, как я тогда. Через заборы, огороды, а у картошки ботва такая длинная, цепляется за ноги. Сердце, казалось, вырвется, главное — не попасться. Добежала до крайнего дома, а в том доме жил человек, он на железной дороге работал раньше, как поговаривали, сотрудничал с полицией — неблагонадёжный человек. Но он был нам знаком. А мне дальше бежать уже нельзя — некуда.
Делать нечего, и я моментально приняла решение: нужно идти к нему. Откуда у меня сил хватило, только к дому подошла — абсолютное спокойствие. Открываю калитку: «Здравствуйте, как вы поживаете, мама вам яички прислала. Что-то у вас какой-то шум на станции». Рассказал он мне про облаву. Обошлось…
Если об отваге и находчивости партизан говорить, можно ещё такой пример вспомнить — это у нас в Ивацевичах был случай. Питания для рации в отряде нет. В Ивацевичах склад был, знали, что там всё есть. Но, конечно, часовые стоят. А наши приехали, взяли всё, что надо, и уехали. Как? Один человек из группы знал немецкий. Остальные молчали. Но все были в немецкой форме. На полном ходу подъехали, выскочили из машины, а тот один, кто язык знал, по-немецки кричит: «Открыть склад!» Говорит, необходимы такие-то предметы для разгрома партизан, за неподчинение — расстрел немедленно. Ну часовые и поверили, подчинились, всё быстро отдали.
Но вообще людей много погибало. В одном из наших подотрядов, под командованием Цветокова, радистка была. Она погибла, схватили её. Питание для рации нужно. Нам его сбрасывали на парашютах, но нужно до радиста донести. Сколько девушек носили, ну тоже скрывали как-то, но их обнаруживали посты в Пинске, расстреливали. Погибли 11 девушек, а 12-ю я хорошо знала, она потом к нам приезжала. Её звали Сима. Она сумела пронести. Её тогда наградили орденом Красного Знамени.
У нас так было: столько людей погибало, сколько было поймано, и мы все знали, что никто из нас не останется живым, поэтому главным было выполнить задание. Дали задание — думаешь, как выполнить только его, а потом следующее дают — и тоже только его.
***
Считается, что Беларусь освободили 3 июля, в этот день сейчас отмечается День независимости, но на самом деле 3 июля освободили только Минск. А Брестскую область освободили только 17 июля. И когда Красная армия соединилась с партизанскими отрядами, всех наших парней взяли в разведку, потому что и в армии не было таких разведчиков, как наши ребята, прошедшие партизанскую школу жизни. Настоящая боевая разведка.
А у нас, у девчонок, тоже были развлечения. Когда ребята приходили с задания — кто с завязанными глазами разберёт-соберёт автомат, пулемёт. Равных мне не было. И какая же это была обида — нас в разведку не берут! Говорят, идите в школу. Какая школа? Когда мы многое знаем лучше, чем красноармейцы.
Ещё, бывало, надо отнести пакет, сведения передать. И нужно перейти через канал или канаву. Март месяц, сверху лёд. Вода ледяная. И мосточков никаких. Идёшь, ледяная вода до шеи, всё замёрзло. А пройдёшь канал — и ещё до ставки идти несколько километров. Потом уже, когда мы вернулись в Ивацевичи, я ходить не могла. Врачей после войны у нас не было. Мама мне делала керосиновые повязки, валенки надевала большие, скамеечку выносили на улицу. Я сидела на солнышке в этих валенках, а ноги не ходили. Долго у меня так было, а потом как-то прошло. И стала ходить…
***
Надо учиться, пошла в школу. До войны я закончила 4 класса. А после войны — документов никаких, пошла в 6-й класс. Директриса в школе осталась та же, что и в немецкой школе была, и некоторые учителя. Они меня не признавали, никогда не спрашивали, не вызывали. Только когда комиссия из РОНО приходила, тогда спрашивали, потому что я лучше всех всегда всё знала. Потихоньку я в этой школе и прижилась. А директрису ту потом уволили.
Когда до 8-го класса дошло, старшеклассники какой-то бунт подняли. Их было там всего 10 человек, что они учудили — не знаю, но на комсомольском собрании решили меня секретарём комсомольской организации назначить. Я отказывалась — это же такая ответственность, но как-то меня всё-таки уговорили.
Какие у меня были обязанности? Школа отапливалась дровами, директор вызывает и говорит, что нужно обеспечить дровами школу, а как и когда я это сделаю — никого не интересует. Значит, надо идти в лесничество, там выделяют делянку. Нужно запомнить, от колышка до колышка, после идти в колхоз договариваться, чтобы дали подводы, а потом искать ребят, которые это будут пилить, рубить. У меня, хорошо, деревенские были — так они с охотой, да и умели это делать. Но всё равно нужно было следить, чтобы никаких несчастных случаев не произошло. Потом нужно грузить на подводы, привезти, сгрузить, а потом пилить, колоть. У меня было распоряжение — с любого урока кого угодно брать. Как брать, если он не хочет? Но зато, когда была контрольная по математике и физике, очередь стояла колоть дрова.
Ещё надо было топить печи — печь в каждом классе была. Значит, эти дрова надо разнести по классам, а мне уроки тоже нужно учить. У меня учительница математики была очень серьёзная: задавала 100 задач на неделю кроме тех, что на уроках давала. Она болела часто, и тогда вызывала меня — я должна вести за неё урок. Потом вызывала учеников, а если кто не знает, то она двойку мне ставила: плохо объяснила. Поэтому, когда она болела, ребята ещё лучше учили уроки.
Ещё — на время выборов нужно было обеспечить концерт на весь день, то есть с 6 утра до 12 ночи. Песни, танцы. Тоже всё должен сделать секретарь комсомольской организации.
Когда пришло нам время заканчивать школу — сестре 10-й класс, мне 9-й, наш полковник Льдов, он был в Москве, позвал нас к себе. В Ивацевичах высших учебных заведений не было, а он знал, что мы можем и достойны учиться дальше. Мы переехали к нему в Томилино. Только тогда мы и узнали настоящую фамилию нашего полковника — Линьков. Сестра поступила в Тимирязевскую академию, а я пошла в томилинскую школу. Меня в ивацевичевской школе пугали, что не смогу в Москве учиться, там такие требования высокие. Но нас было 12 человек в классе, и строго учили: никто не знал, что вообще можно списывать. А в томилинскую школу я пришла — голова пошла кругом. Школа переполнена, три десятых класса, и все полные. Думаю: как же тут можно учиться? Посадили меня за последнюю парту, уже трое сидели за одной партой. И сразу какое-то сочинение дали писать. Написали, на следующий день смотрю — дверь всё открывается, кто-то заглядывает. Спрашиваю у соседки, почему они ходят. Она отвечает, что на меня посмотреть, на новенькую: во всей школе за это сочинение только две пятёрки — у школьной отличницы и у меня.
***
Закончила школу и в 1951 году поступила в Московский университет на биологический факультет. Брат мой здесь тоже учился, на мехмате. Он до войны окончил 6 классов и больше ничего. И очень хотел учиться. В войну сразу же, как только установилась немецкая власть, было приказано все книги, какие есть, сжигать. И мы тоже носили книги на костёр в деревню Любищицы, чтобы показать, что мы якобы подчинились. Но лучшие — прятали. Какие-то книги брат прямо из костра выхватывал. Очень, конечно, было опасно, если кто заметит.
Он тоже все время был с нами в подпольной работе и в партизанском отряде. Его, конечно, взяли на фронт в разведку. Он потом рассказывал, как они за «языками» ходили: идут немцы один за другим по траншее, и они последнего резким броском накрывают плащ-палаткой — и готов. Брат дошёл с войсками до Берлина. Прошёл бои за Кёнигсберг, воевал в Праге (там Красную армию встречали великолепно), участвовал в Берлинской операции.
Из армии его ещё долго не отпускали. После войны нужно же было отслужить ещё срочную службу, кому по возрасту положено. Вот и он пошёл. Их взвод был в Слуцке под Минском. Потом из РОНО написали письмо о том, что в области необходимы учителя. И поскольку учителей не хватало, брата демобилизовали. Он приехал к нам, поработал учителем, потом поступил в Брестский учительский институт. Это был единственный вуз, в который после войны можно было поступить без документов, — сдавай вступительные экзамены и учись. Он и поступил на математический факультет, а его мечта была — авиация.
Два года Василий отучился в учительском институте, его направили в школу в Малоритский район, на юго-запад Брестской области, на границу с Западной Украиной и Польшей. А там — леса, болота и бандеровцы. Оружие там выдавали учителям, и это уже при советской власти. Когда приближались выборы, начиналось самое страшное: бандеровцы нападали на участки, сжигали, расстреливали людей. Как раз перед этим к ним молоденькая учительница приехала, только из училища. Они сидят в кабинете, разговаривают у окошка. Выстрел — ей в голову, её в тот же день не стало. Там Василий два года отработал, потом его в районо взяли. Он и там работал, и в школе учителем математики. Спустя четыре года работы написал он заявление об уходе — его не отпускают, говорят: кто на ваше место придёт? А тут как раз его ученики подросли и выучились. Тогда он и уехал, поступил в МГУ на мехмат, я ещё училась на биологическом. Вот когда было хорошо. Мы жили здесь же, в главном здании, в соседних зонах. Он фотографировал и меня обучал, я у него была сначала на черновых работах — растворы готовила. Печатали прямо в комнатах, красной плёнкой лампу оборачивали.
После выпуска брата сразу взяли в Подлипки. Тогда только начиналось ракетостроение, он у Королёва работал. Поскольку он был смирным, дружелюбным, его сразу избрали секретарём парткома. Сколько раз ему выдавали квартиру, а он всё отдавал кому-то. Жена спрашивала: «Почему?». А он: «Ну, мы же живём как-то, а ко мне приходят, плачут». Сами они жили, с ребёнком, в комнате в коммуналке. Потом его уже никто не спрашивал — выписали сразу ордер на его имя…
Сейчас Василия, к сожалению, уже нет в живых.
***
По воле судьбы оставшись в живых, наши воины с большим рвением учились и работали на благо Родины.
Несмотря на жесточайший террор фашистов на белорусской земле, постоянные расстрелы и казни населения, наш народ боролся до конца. Вспоминая те тяжелейшие годы Великой Отечественной войны, восторгаемся величайшим мужеством, отвагой и самоотверженностью нашего народа.
И знаем: надо быть достойными светлой памяти погибших.
ДАНИЛКОВИЧ Нина Михайловна
Родилась 20 декабря 1929 г., с. Борки Коссовского района Брестской области. Кандидат биологических наук, автор более 80 научных работ. Член Президиума Всероссийской ассоциации юных участников войны, член Президиума Московского комитета ветеранов ВОВ (партизанская секция), член Президиума Союза женщин МГУ, Председатель первичного совета ветеранов специальной партизанской войсковой части № 9903, председатель Совета ветеранов войны и труда МГУ.
Награждена орденом Отечественной войны II степени, медалями «За победу над Германией», «Партизану Отечественной войны» I степени, «Георгия Жукова», «Ветеран труда», нагрудными знаками «Ветерану разведывательно-диверсионной войсковой части № 9903 Штаба Западного фронта», «Партизан Белоруссии», «Ветеран войны МГУ», «Российский почётный знак ветеранов войны и Вооружённых Сил», медалью «Почётный ветеран города Москвы», орденом «За заслуги в ветеранском движении» и другими наградами.
Печатается с разрешения издателей
© "Союзное государство"
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите журнал, подпишитесь и поставьте лайк!