«Да он даже телефонную книгу может сыграть», – говорят про хорошего актера. Антропологический театр, созданный при Музее деревянного зодчества «Семёнково» под Вологдой, разыгрывает для зрителей постановления волостного суда XIX века и решения «мира» – крестьянской общины. Посетители, которые едут в «Семёнково» за пятистенками, коньками, прялками и сарафанами, попадают в деревенский мир Русского Севера с его общинным строем и правилами исконной крестьянской демократии.
Текст: Сергей Виноградов, фото: Александр Бурый
Неподалеку от Вологды есть два Семёнкова, так что умный таксист обязательно поинтересуется: «Вам в музей или в деревню?» А бывалый, едва взглянув на пассажиров, привезет куда нужно. «Я смотрю, у вас фотоаппарат, – объяснил нам водитель. – Ясно же, что в музей едете. В деревне снимать нечего, трактора да коровы».
Когда-то и поле, ныне занятое Архитектурно-этнографическим музеем, делили трактора и коровы. В конце 1970-х годов областной Совет народных депутатов выпустил постановление «О создании музея деревянного зодчества Вологодской области». Это дало старт большой работе по исследованию памятников деревянного зодчества, представляющих историческую и художественную ценность.
Пока искали и реставрировали в глубинке избы и хозяйственные постройки, распался Советский Союз. Но проект, к счастью, не заглох. Хотя финансирование, конечно, сократилось. Но «Семёнково» в 1992 году все-таки открылось. При его создании за образец была взята деревня Королевская Нюксенского района, расположенного неподалеку от Великого Устюга.
Сегодня посмотреть на памятники деревянного зодчества, свезенные под Вологду из восточных районов области, приезжают со всей России. На улочках «Семёнкова» стоят две деревянные церквушки, усадьба, 14 крестьянских домов, 17 хозяйственных построек – амбары, ледники, бани. Заплутать не заплутаешь, но указатели, установленные на перекрестках, лишними не назовешь.
Количество построек растет едва ли не ежегодно, благо территория почти в 13 гектаров это позволяет. Особая радость сотрудников – мельницы, которыми прирастает музей. Многие вывезены из заброшенных деревень в глухих лесах – это и спасло их от печальной участи сгореть в крестьянских печах. Мельницы, конечно же, отреставрировали; для того чтобы разобраться с механизмами некоторых из них, собирались консилиумы инженеров.
Мельницы и встречают нас на входе в «Семёнково». Обычно их лопасти привязаны – чего зря крыльями махать? Мельницы запускают по праздникам, и даже муку на них мелют, пироги пекут и гостей угощают.
ДОМОХОЗЯИН – ДОЛЖНОСТЬ ВЫБОРНАЯ
«О крепостном праве мы здесь не узнаем ничего, – рассказывает нам заведующий научно-экспозиционным отделом Дмитрий Мухин. – В нашем музее моделируется среднесухонская деревня (Сухонский сектор, названный по имени реки Сухоны, включает несколько районов на востоке Вологодской области. – Прим. авт.) на рубеже XIX и XX веков. Это район черносошного крестьянства, где крепостного права не было никогда. Мы рассказываем о нашей уникальной северной общине, которая существовала в очень своеобразных условиях. Как говорится, до Бога высоко, до царя далеко. В силу климатических условий в течение полугода деревня была полностью отрезана от окружающего мира и фактически управлялась самостоятельно. Мощные общинные механизмы пронизывали все сферы крестьянской повседневности. Вплоть до того, что главу семьи определяла не семья, а община, сход. Домохозяин – это должность выборная». Объяснил нам это Дмитрий и лукаво улыбнулся в бороду. Мол, заинтриговал я вас? Еще бы не заинтриговал! «Если сход решал, что старший сын в семье – бездарь, то выбирал домохозяином его среднего или младшего брата, – говорит он. – Даже женщину могли выбрать, обычно – вдову при малолетних детях. Кстати, старик в северной общине – это не возраст, а, можно сказать, состояние души. Человек должен был заявить на сходе, что по старости и немощности хозяйствовать не может и переходит в разряд стариков. Сход соглашается и избирает нового домохозяина. Это хороший вариант. А плохой, когда глава семьи не справляется, а стать стариком отказывается, и его дети обращаются к сходу или волостному суду с просьбой о переизбрании».
Мы с Дмитрием идем по главной улице музейной деревни, пока он рассказывает о «Семёнкове». Между прочим, о Дмитрии Мухине мы впервые услышали еще до приезда в «Семёнково» – в Вологодском музее-заповеднике. Нам рекомендовали поговорить именно с ним: ответит на все вопросы и все объяснит. Кроме того, Дмитрий пишет пьесы о народной жизни и ставит спектакли, в которых герои не песни поют и хороводы водят, а решают семейные споры и спорят на общинных сходах. Мухин работает в музее двенадцать лет, пришел сюда волонтером, как и многие сотрудники «Семёнкова». «Я тогда был студентом, – вспоминает он. – По первому образованию я историк, по второму – антрополог».
Почему остался? Нашел свои корни, и это не фигуральное выражение. Дом Копылова, попавший в музей, стоял в одной деревне с родовой избой семьи Дмитрия Мухина. Случаются же совпадения. И это еще не все: в архиве Дмитрий обнаружил документы за подписью своего прапрадеда, который был старшиной в одной из волостей. «Мои предки и Копылова кричали на одних и тех же сходах», – не без гордости говорит он.
ПРОВИНИЛСЯ? БУДЕШЬ СТАРОСТОЙ!
Дома в «Семёнкове» обозначаются не цифрами, а именами владельцев. Каждый дом иллюстрирует различные аспекты крестьянской жизни: есть избы бедноты и зажиточные, типовые и необычные. В доме Храпова, например, рассказывается о сельской системе управления. «Это своего рода крестьянская демократия?» – интересуюсь у специалиста. «Нет, – возражает Дмитрий Мухин. – Все гораздо сложнее».
Выборных должностей в деревне было не менее 30, на некоторые из них по своей воле не шли. Обязанностей – масса, ответственность – большая: от сбора подателей и отслеживания состояния дорог до отношений между крестьянами и соблюдения тишины в школе. А прибытка почти никакого – «сколько мужики на сходе скинутся». В среднем старосты получали около 40 рублей в год, а, к примеру, средняя корова стоила около 30 рублей.
«Старост выбирали различными способами, включая жребий, – рассказывает Дмитрий Мухин. – Считалось, что жребий выпадает, как того хочет Бог, а против Бога идти нельзя. Тот, кто отслужил свой срок, мог отказаться от переизбрания. И отказывались практически все. Бывали случаи, когда старосту избирали в наказание за провинность перед деревней».
Классическая русская литература рисует крестьянина полуголодным, малообразованным, бесправным, замученным барщиной и оброком. Антон-Горемыка, Герасим, некрасовские герои… А житель северной деревни не был горемыкой? Вообще, насколько эффективна была общинная система, так сказать, в экономическом отношении? «Эффективна, потому что эта система общежительства была выстроена веками, – говорит Дмитрий. – Община отвечала за выживание каждой семьи. В какой бы беде ни оказался человек, община не даст многого, но минимум обеспечит. Если в деревне остался старик без родни, община решает, как она будет его кормить. Сход может снять подати с семьи, попавшей в сложную ситуацию, и распределить их по общине».
Еще один плюс общинной жизни – низкая преступность, в особенности это касается краж. Они были единичными и, согласно документам волостных судов, совершались в состоянии алкогольного опьянения. Крестьянин в трезвом уме понимал, что живет на виду у односельчан, и о кражах не помышлял.
Общество не даст умереть от голода, но и работать потребует от зари до заката. Работали все – с раннего детства до глубокой старости. По словам Дмитрия, он находил сведения о том, что работал даже 3-летний ребенок. Что делал? Клеил спичечные коробки, за которые его старшая сестра, работница спичечной фабрики, получала деньги. 10-летний ребенок по деревенскому обычаю считался полноценным человеком, который способен прокормить себя сам.
Не только работали, но и учились. В одном из домов музея открыта экспозиция «Сельская школа», в той же избе готовится к воссозданию ночлежный дом, в котором оставались ночевать дети, жившие далеко от школы. «Это была в своем роде социальная поддержка бедных семей, – говорит Дмитрий Мухин. – Некоторые дети питались там лучше, чем дома. Плюс не надо каждый вечер домой ходить, валенки стаптывать. Это было важным аргументом. Часто дети не посещали школу из-за того, что обуви не было».
ШУМОВАЯ ИЗБА
Сходы в деревне проводились часто. Существовало восемь разных типов сходов в зависимости от того, какие вопросы они решали. «Крестьяне считали сходы высшей инстанцией в решении местных вопросов. По их представлениям, с решением сходов согласен даже Бог, – говорит Дмитрий. – Например, работа в праздники считалась грехом. Но в этом году грибов наросло, ходишь – пинаешь. Сбор грибов – это работа или нет? Если решим на сходе, что в этом году это не является работой, то так тому и быть».
Сход решал и довольно щекотливые вопросы. Дмитрий Мухин рассказал о том, как однажды 70-летний старик ходатайствовал перед сходом о разрешении выдать свою 35-летнюю дочь «за кого-нибудь». У старика еще был сын, который ушел из дома десять лет назад и как в воду канул. По закону именно сын должен наследовать имущество отца. Сход постановил: если сын вернется, разделить имущество между ним и «приемышем», который женится на дочери.
Как проходил сход? По словам Дмитрия, он проводился по сценарию, которого никто не мог понять. И если на сходе оказывался посторонний, а еще пуще городской, то он бывал немало удивлен. Битый час спорят, шум и гам, никто никого не слушает, от крика стекла дрожат, того гляди, подерутся. А потом вдруг бьют по рукам – решение принято.
Помещение, которое община арендовала для сходов, так и называлось – «шумовая изба». В «Семёнкове» такая есть, но сейчас кричат в ней только экскурсоводы, изображая сходы. Стоя посреди зала, Дмитрий разводит руки в стороны и едва не касается пальцами обеих стен. «Чтобы сход считался состоявшимся, на него должна прийти половина домохозяев, а при обсуждении особо важных вопросов – две трети, – рассказывает он. – Вот и представьте, что в крупной деревне в такой избе должно собраться 500–700 человек. С помощью различных механизмов удавалось сократить число участников до 200 человек. Занимали все пространство – забирались на полати и печку. Мужики при этом еще и курили махорку, хоть топор вешай. Сходы чаще всего происходили ночью, и то, что в деревне сход, знали все – крик стоял на всю округу».
В шумовой избе не только кричали. Здесь работал староста, а также писарь, который чаще всего здесь и жил вместе с семейством. Здесь же хранились документация и казна общества. Здесь же останавливалось любое начальство, приезжающее в деревню. Сельская школа также располагалась в арендованной обществом избе.
ПО-ЧЕРНОМУ И РАСПИСНОМУ
Мы заходим в избу на отшибе, которая иллюстрирует жилище самой бедной семьи деревни. С улицы дом смотрится вполне прилично, но Дмитрий поясняет, что бедность видна по отсутствию декора и обилию пристроек – значит, семья не может построить дом за один подход.
Но главный признак бедности – отопление по-черному. Посреди дома стоит печь, у которой нет трубы. Дым идет в помещения, сажа оседает на стенах и потолке, сыпется в еду и на одежду. Но это более экономно – дров тратится меньше. В избе – черные стены, кажется, даже запах дыма сохранился. «Печи топить умели и знали, как не угореть, – говорит Дмитрий. – Случаи угара были единичными. Дома по-черному сохранялись в наших краях до середины XX века».
В такой избе, размером не больше скромного дачного домика, могла жить семья до 20 человек. «Что такое семья в те времена и в этой местности? Она не рождается в момент свадьбы и после рождения детей, а появляется только на сельском сходе, когда принимается решение о семейном отделе, разделе или выделе, – говорит Дмитрий. – Если сход, допустим, проголосует за раздел братьев, появятся две отдельные семьи. До этого три-четыре брата с женами и детьми могут считаться единым, неразделенным семейством».
На сходе семьям нужно было доказать, что им тесно жить вместе. В одном из прошений крестьяне писали: «Просим нас разделить во избежание уголовщины». Также нужно было доказать, что большая семья может построить или выделить дом для всех домочадцев и каждая из отделенных семей способна самостоятельно вести хозяйство. «Имущество разделял тоже сход, – рассказывает Дмитрий. – Кому достанется батюшкин тулуп, а кому – самовар, решали односельчане».
Зажиточными считались не богачи в современном понимании, а люди, способные вырастить хороший урожай и организовать хозяйство так, чтобы оно приносило в дом достаток. Таких людей в деревне называли по имени-отчеству, снимали шапку при встрече и ходили к ним за советом. Бедные считались никудышными хозяйственниками, часто их звали не по имени, а по прозвищу.
Далеко не все избы в «Семёнкове» черные, есть и расписные. Мимо дома Копылова не пройдешь, он стал своего рода символом музея и публикуется на большинстве буклетов, плакатов и баннеров, посвященных «Семёнкову». Дом необычен как архитектурой (шестистенок с пятью окнами на лицевой стороне), так и росписями ставен и балкона.
Дом в «Семёнково» перевезли после того, как умерла его последняя владелица. Ее дети и внуки живут в США, но на родину приезжают часто. Они сами предложили передать избу музею, чтобы сохранить родовой дом.
«Почему дом именно такой? Раньше во многом по избе определялся статус семьи, – говорит Дмитрий. – Мы знаем, что в 1879 году в этом доме умер единственный кормилец, Михаил Копылов. Остались престарелый Василий Копылов, невестка и четверо малолетних детей. Вроде бы без кормильца семья должна потерять свой статус зажиточной и уважаемой. И тогда семья тратит огромные деньги: на городской манер перестраивается крыша с «сухариками» и «вазонами», дом раскрашивается. Зачем? А чтобы доказать, что семья остается среди зажиточных и уважаемых».
Еще одним маркером достатка в деревне XIX века был самовар. О статусе говорила и регулярность чаепитий. Зажиточная семья «гоняла чаи» три раза в день, беднота – по праздникам. Деревня понимала, что «у Копыловых чаевничают», по тонкой струйке дыма из особой, самоварной трубы.
Чайная тема в разговоре возникла вовремя: солнце скрылось за тучами, пошел проливной дождь. Мы спрятались в местном кафе, где нас напоили душистым цветочным чаем из самовара. На улице шумит ливень, промокшие избы и мельницы посерели, а в кафе тепло и уютно. Можно погреть руки у печки, поболтать с посетителями и, пригубив очередную чашку чая, ощутить себя зажиточным и уважаемым крестьянином местной общины.