Осенний парк настолько отличался от себя же летнего, что я едва находил хоть какие-то признаки сходства.
Всё было иначе, всё было другое. Примерно такие изменения происходят с человеком, когда его настигает инфаркт.
Жил себе, вставал рано утром, радовался пению птиц, любил кого-то, котенка гладил, кофе пил, а потом раз, и все. И вот, его нет. Только пожелтевшее осунувшееся тело.
Парк тоже пожелтел и осунулся. А ещё оглох. Не играла музыка, не кричали дети, не было слышно громких голосов мороженщиц и продавщиц вареной кукурузы.
Застыли яркие карусельные лошадки, опустели лавочки, закрылись киоски с билетами на аттракционы. Лишь скрип опустевших кабинок замершего колеса обозрения да редкое кряканье собирающихся улетать уток на другой стороне парка, где виднелись тёмные воды холодного пруда.
Там, где раньше была салатовая и бирюзовая зелень, разлилась неравномерная желтизна листопада.
Парк пожелтел, как покойник. Я брел по пустой аллее и шелестел сухой листвой, толстым слоем лежащей на асфальте.
Мне и самому не понятно было, что я тут делаю. Летом я приходил сюда с маленькой дочкой. Нам было весело, мы катались на качелях, ели сладкую вату, играли, прячась за стволами старых парковых деревьев.
Сегодня я пришел сюда один. Это произошло спонтанно. Я ехал мимо на автомобиле. Почему я вдруг остановился, припарковался на пустой парковке и вошёл в облупленные парковые ворота? Не знаю.
Словно что-то щёлкнуло, повернулось в моей голове, подобно маленькому ржавому ключику, и я почувствовал непреодолимое желание войти в этот мёртвый октябрьский парк.
Вокруг меня никого не было. Было около семи вечера, сумрак надвигающейся ночи уже спустился с крон деревьев и бродил где-то рядом со мной.
На неё я наткнулся неожиданно. Я готов вам поклясться, что появилась она как будто из-под земли. Я издалека хорошо видел скамейку под рябиной, усыпанной ярко-оранжевыми ягодами. Готов дать руку на отсечение, что там никого не было, только несколько опавших рябиновых листков лежали на этой скамейке. И вдруг появилась она.
— Добрый вечер, — сказала мне женщина в тёмном пальто и шляпке, под которой огнём горели яркие рыжие локоны.
— Здравствуйте, — кивнул я. — Мы знакомы?
— Конечно! — мне показалось, что женщина даже обиделась от того, что я её не узнал.
Но я действительно её не узнал.
— Я очень извиняюсь, вероятно у меня ужасная память на лица, но я не припоминаю...
— Ну, знаете ли! Не узнать самого себя это действительно нонсенс!
— Простите? Что? Вы сказали самого себя? — я совершенно ничего не понимал. Блаженная какая-то.
— Именно это я и сказала. Присядьте! — женщина кивнула на скамейку, приглашая сесть рядом. Яркие рыжие локоны, огнем качнулись под её шляпкой.
Стало интересно. Я присел. Женщина молча смотрела под ноги, обутые в кожаные коричневые ботильоны на каблуке. Пауза затянулась.
— Меня зовут Алекс, — сказал я, нарушая молчание.
— Я знаю.
— Но откуда? Я правда вас не...
— Тихо! — женщина приложила палец к своим губам. — Не надо ничего говорить. Лучше послушайте!
«Точно ненормальная какая-то», — подумал я.
— Такая же ненормальная, как и вы, — вслух произнесла женщина спокойным голосом.
Меня прошиб холодный пот. Откуда она знает о том, что я думаю?! Мне хотелось сорваться с места и убежать, но странная сила сковала мои ноги, и я не в силах был даже приподняться со скамьи.
— Я осень, — сказал женщина. — Как и ты.
— Как и я?
— Да. Как и ты. Ты тоже осень.
— Послушайте, это какой-то бред... можно, я пойду?
— Куда же ты пойдешь, Алекс?
— Пожалуй, я пойду домой.
— Ну, конечно, можно. Но перед этим может быть ты хочешь оказаться в весне?
Я окончательно запутался и ничего не понимал.
— Пожалуй, я, все-таки, пойду...
— Иди! — сказала мне женщина. — Иди...
Тут же ноги стали послушными, я встал и быстро пошёл в сторону выхода. Надо же, встретил какую-то сумасшедшую, думал я.
Я шел по аллее очень быстро, почти бежал, чувствуя себя так легко, как не чувствовал очень давно. Ноги сами несли меня по аллее. И тут я заметил, что листья, ещё минуту назад покрывавшие асфальт толстым жёлто-ржавым слоем, куда-то исчезли.
Вместо них появились лужицы, а сквозь асфальтные трещинки пробивались тонкие, худенькие одуванчики.
И тут меня оглушило. Сотни птиц защебетали со всех сторон, заиграла музыка, а со стороны вдруг начавших крутиться каруселей я услышал крик:
— Алекс! Ты где? Давай сюда! Мы погнали на озеро!
Я метнулся туда, откуда доносился этот крик с дикой скоростью. Я сидел на велосипеде, мои ноги бешено крутили педали, а белобрысая чёлка, от которой я избавился лет двадцать пять назад, спадала мне прямо на глаза.
Впереди я видел Лео и Йонатана, так же, как я летящих на своих велосипедах в сторону озера.
А дальше, мы купались в теплой воде, ныряли, разбрасывая вокруг мириады радужных брызг, весело смеялись, толкали друг друга с деревянных мостков, плавали к болотистой заводи, где росли золотые, как огромные монеты, кувшинки. И было нам по двенадцать лет.
И тут, меня будто ударило током! Какие двенадцать лет?! Какие кувшинки?! Какой, к черту, велосипед?! Осень... Должна быть осень... Где осень?!!!
— Я тут, — сказал женщина и поправила яркий рыжий локон. — И ты тоже тут.
Я сидел на скамье, и ноги опять не слушали меня, налившись тяжелым свинцом.
— Что это было? — сухими губами прошептал я.
— Весна. Это была весна.
— Я ничего не понимаю, — сказал я, окончательно обессилев.
— Я объясню тебе, Алекс. Тебе не о чем переживать. Я показала тебе весну. Ту весну. То есть, тебя самого. Ты тогда был весной. А теперь ты — осень. Тебе пятьдесят два, понимаешь? Каждый человек рано или поздно становится осенью.
— Как ты?
— Как я. Вернее, как ты.
— А что дальше? Зачем ты мне все это ... показываешь...
— А дальше будет зима. А потом ничего не будет.
— Совсем ничего?
— Да. Год рождается, живёт, умирает. Человек ничем от него не отличается.
— Но потом приходит следующий год!
— Совершенно верно. Но ты уверен, что следующим годом тоже будешь ты?
— А кто?
— Не знаю. Этого никто не знает.
— А что будет зимой?
— Хочешь узнать? Иди!
Я ожидал, что ноги вновь отпустят меня и я побегу куда-то, чтобы узнать какой зимой я стану. Но ноги были такими же тяжёлыми, как и раньше.
Преодолевая самого себя, я встал и тяжело побрел куда-то вправо...
И тут же в лицо ударило ветром. Так, что меня отбросило на несколько метров и швырнуло в сугроб. Я лежал в холодном снегу, смотрел в низкое серое небо, и страшный холод сковывал все моё озябшее тело.
— Родственники могут попрощаться с усопшим! — услышал я голос. И тут же чьи-то губы прикоснулись к моему ледяному лбу. На лицо упала горячая слеза. Заиграл траурный марш.
А потом тяжелая деревянная крышка гроба опустилась на мое лицо, и наступила темнота.
— Откройте! Прекратите! Мне холодно! Почему зима?! Что происходит?! — заорал я. — Осень, сейчас осень! Никакой зимы!!! Где осень?!
— Я тут, — сказала мне женщина, заправляя под шляпку выбившийся яркий рыжий локон.
— Пожалуйста, прекрати! — взмолился я. — Это было очень страшно...
— На самом деле ничего страшного в зиме нет. Просто до неё надо дожить, а ты попал в неё слишком быстро. Вернее не попал, это я тебе её показала. Но ты сам меня об этом спросил...
— Но зачем ты все это показываешь и говоришь? Я не хотел этого знать... Я хотел просто жить... А можно вернуться назад, в весну? Или хотя бы в лето.
— Нет. Вернуться нельзя. Но ты можешь остаться со мной. Вернее с собой. Ведь ты — это я.
— Не понимаю...
— Ты можешь всегда быть осенью. Ну, раз весну и лето ты пережил, а в зиму не хочешь.
— Разве так возможно?
— Да, нужно только твоё согласие...
— А как же моя семья, маленькая дочь?
— Никак. Это твоя осень. И остаться в ней можешь только ты
— Один?
— Да. Зато ты никогда не попадёшь в зиму. Вечная жизнь, разве же это не прекрасно? Знаешь, ничего не говори. Или оставайся, или уходи. Уходи к своей семье и дочери. И к своей зиме.
Было тихо. На рябине качались гроздья оранжевых ягод. Оранжевых, как солнце на рисунках моей маленькой дочери. Показалось, что из-за серых туч на секунду пробился такой же оранжевый луч, но тут же спрятался назад.
Я встал и пошёл к выходу. Ноги не казались мне больше свинцовыми. Я шел, шелестя осенней листвой к старым парковым воротам. Мне очень хотелось домой, где меня ждала чашка горячего кофе. Где меня ждала моя маленькая дочка. Где на стене была приколота картинка с оранжевым солнцем. А о зиме я больше не думал.
Лишь однажды я оглянулся назад, вспомнив, что забыл попрощаться с этой странной женщиной с яркими рыжими волосами.
Но на скамейке было пусто. Лишь жёлтые листья рябины, кружились над ней и падали. Кружились и падали.