Найти тему
Алексей Витаков

Гнев пустынной кобры. Глава 4. Богу нужны страдания! Боль – мать всех земных добродетелей!

Предыдущая часть

…Шахин. Это все он. Зачем он допустил зверства наемников? Я спрошу у него об этом прямо в глаза… Челик споткнулся о труп теленка…А, вдруг это подполковник сам? Да не может быть! Наверняка не знает. Ушел себе в лагерь, отдав приказ запереть в церкви мобилизованных. Ключ унес с собой. Эти уже зверствовали без его ведома. Что я могу сделать для этих греков. Убью таких же крестьян турок, охраняющих церковь? Или пристрелить кавуса Кучука? Но разве этим можно решить проблему? Есть еще капрал Калыч – та еще сволочь! На их место встанут другие и будут действовать с еще более зверским аппетитом. Да и много ли вины самих Кучука и Калыча. Может, наемники и им пригрозили? Нет. Начинать нужно с головы. Если вспомнить, о чем говорил Шахин, то сомнений в том, что он сам изувер никаких. Но одно дело говорить, другое – делать. Но не могут же наемники действовать совершенно самостоятельно? Значит, он. Чем так воняют его деньги? Хочется выбросить в реку. Или лучше отдать той женщине, которая повезет детей в Амис на операцию. Конечно так. Какой прок выкидывать золото. Нужно принести грекам воды. Зачем? Ни зачем, просто нужно и все. Взялся, значит доделай до конца. Что за странная эта Мария Анфопулос? Почему Шахин не расправился с ней? Ведь она, говорят, жена Василя-аги. Надо срочно писать рапорт начальству о том, что здесь происходит. Так ведь не случайно подполковник рассказывал о трагедии Измира. А армяне? Правительство, выходит само дает негласное распоряжение об избиении людей. Как же гадок этот Шахин. Омерзительно гадок. Будь мы в Европе, то я бы обязательно нашел повод для дуэли. Пристрелить его, как бешеного пса. Что тогда? Да ничего. Пришлют другого выродка, а убийство свалят на греков. А тебя поставят к стенке, господин пилот и самого сделают прахом. Но даже, если так. Ты его убьешь. При нем хоть какое-то командование и выполнение приказа. Без него башибузуки устроят такую мясорубку, что сам Аллах наложит на себя руки. А есть ли вообще этот Аллах? Почему он допускает такое?

- Богу нужны страдания! Боль – мать всех земных добродетелей! – услышал Челик голос под-над рекой.

- Это вы, Мария?

- Проходи в дом, путник!

- Вы подслушивали мои мысли? Я только что спрашивал себя: есть ли Аллах?

- Это не сложно.

- Что не сложно?

- Подслушивать чужие мысли. И в чужие снах путешествовать не трудно.

- Что трудно? – капитан, согнувшись прошел в дом.

- Невозможно изменить судьбу. Жизнь сломать легко – это всего лишь ветка на древе. Вот приготовлю приворот и сломаю. Судьбу нельзя.

- Для меня это непонятно. И в чем тут разница? Вы, говорят, жена Василеоса, того самого, что совершает налеты в горах? Почему вы не с ним? Живете отдельно?

- Разве легко жить с женой, которая знает все о твоих мыслях? – Мария перевела взгляд от окна. – Когда-то муж попросил меня сделать отворот на его брата. И Панделис женился на другой. И что теперь? Ни той, ни другой – это и есть судьба! Зачем ты пришел?

- Что с ними?

- Вода сказала мне, что Василики умерла, а Панделис снова встретился с Аеллой. – женщина коснулась кончиками пальцев воды в деревянной кадке. – Это и есть судьба. Но встреча уже других людей, не принадлежащих друг другу. Не верь, когда говорят: вилами на воде писано. Мы сами из воды, и она может говорить с нами. Зачем ты пришел?

- Вы вправду можете открыть любую дверь?

- Да.

- Как?

- Ключом. – она указала на большой ржавый ключ на стене.

- Любую дверь одним ключом?

- Да.

- Бред какой-то! Сейчас не до розыгрышей. Вы знаете, что произошло в селе?

- Почему никто не заступился за армян? Ровно поэтому никто не заступится за греков! Никто не придет и не сделает за тебя то, что ты должен уметь сделать сам. Мы, греки, научились возделывать землю, торговать, откладывать и умножать состояние. Но почему-то решили, что этого достаточно. Сильный всегда может отобрать у слабого имущество, скот, даже жену. И поверь, я знаю женщин. Они оплачут своих мужей и пойдут за сильным. А через некоторое время и вовсе забудут, нарожав новых детей. И в том есть истина самой жизни. Ни Богу, ни земле не нужны слабые и теплокровные, трясущиеся над накопленным. Об этом пыталась говорить грекам я, говорил мой отец, а когда-то дед. Но греки не слушали, думая, что могут откупится от войн или нанять иноплеменных воинов. Наконец, меня услышал мой муж, и с мотыгами начал воевать против настоящего оружия. Сегодня он смотрел с высоты своих гор, как глумятся над его селом. Но завтра он вернет нам поруганную честь и тогда мы вновь возродимся. Но возрождение невозможно без чести. А честь нужно уметь защитить.

- Ты во всем решила обвинить свой народ?

- Ты еще хочешь убить двух босых турок и напоить греков водой? А может они это сделают сами? Сорок здоровых мужчин!

- Как. Если они без оружия!

- Но ты ведь пришел и попросил у меня ключ.

- Я кажется, понимаю тебя! Значит дело не в ключе, то есть не в ржавой железяке, но в желании. А ты отпираешь это желание своими словами.

- Вот ты незаметно перешел на «ты».

- Действительно. Прошу прощения. – Челик вытер внешней стороной кисти, проступивший на лбу пот. – Жарко.

- Я уже три дня не топлю.

- Так ведь январь?

- Так ведь жарко! – Мария провела кончиками пальцев по воде.

- Значит, мне не стоит вмешиваться! Пусть так все остается! Пусть жгут, убивают, калечат! Так по-твоему?

- Если помощь, которую ты собираешься оказать нам, поучаствует в решении твоих душевных задач, то это во благо. Но не делай ничего только ради другого. Благими намерениями устлана дорога в ад. Вот ты ненавидишь и раздражаешься на подполковника. Но ты бы его ненавидел и без того, что он сделал с нами. Ведь так?

Вначале разберись, где коренятся причины твоей неприязни. И только потом используй случай и тех, кто тебе поможет в этом. Хуже, если ты прикроешься нами, оправдывая свой поступок. Нет. Ты должен сделать сознательный выбор холодной головой. Сказать себе: я иду на этот шаг потому что душе моей тяжело. В первую очередь: моей. И если я так не поступлю, то до конца жизни буду презирать себя. Понимаешь? Если же ты скажешь, я поступил так, чтобы только спасти ради спасения, то все обернется прахом. Ты же не спасаешь червяка, которым хочет пообедать птица. Но кошку от птицы можешь отогнать. Потому что птица понятнее тебе. А если собака растерзает котенка? Тебе будет его жаль, но недолго. Потому что где-то в глубине и твоего сознания существует иерархия. Котенку нужно научится быстро бегать и забираться на деревья, тогда он вырастет сильным и даст хорошее потомство. Птице не зевать, а развивать реакцию. И так далее. В пустыне живет такая Черная кобра. Существо миролюбивое. Убивает столько, сколь может съесть и всегда старается уйти от ненужной схватки. Но, если ее довести, то одним укусом она может убить лошадь. В каждом народе должна жить Черная кобра пустыни. В каждом человеке. Иначе – прах, тлен и полное забвение.

- И все же. Почему тебя не тронули? – потрясенный от услышанного Челик, завороженно смотрел на Марию

- Хм. Вот если я в одном углу положу слиток золота, а в другом свалю грязное тряпье, куда ты обратишь свой взор? Шахин настолько увлекся грабежом и переоформлением бумаг, что я вылетела у него из головы. Да и зачем я ему? Он своим звериным чутьем понимает, что через меня он не сможет воздействовать на Василеоса. А теперь, прощай, юзбаши!

Но Челик не мог сдвинуться с места, он смотрел, как пальцы Марии ласкают воду. Особенно указательный палец привлек его внимание острее: на нем, словно малюсенькая соринка, трепетала коричневая родинка. Ему даже захотелось протянуть руку и стряхнуть ее.

- Сколько тебе лет? – неожиданно спросила Мария.

- Тридцать один! – Челик протянул руку к воде.

- Не нужно. – Мария бросила на него обжигающий взгляд, - Многие влюблялись в меня. Но я не могу принести счастья. Я слишком хорошо умею подслушивать чужие мысли. Возьми мой платок. Скинь его, когда будешь пролетать над горами. Муж поднимет и все поймет. Вода. Это ему подсказка. Иди с Богом, юзбаши!

Конь ждал капитана у входа, нетерпеливо пофыркивая в сторону реки, над которой поднимался розоватый туман. Он даже не удивился тому, что животное отыскало его. Вскочив в седло, он менее чем через час был уже в лагере. Взяв из прогоревшего кострища кусок угля, пошел к своему самолету.

…Я иду на этот шаг потому, что моей душе тяжело!.. И нарисовал на борту черную, вскинувшуюся для смертельного броска, кобру.

Продолжение