Писатель Алексей Домнин долгое время после скоропалительной службы в органах жил в родительском доме на Висиме возле Мотовилихинского пруда. Человек общительный, веселый и остроумный, он привлекал к себе массу друзей и знакомых. Общение с ним было захватывающе интересным. Порой в покосившемся домишке собиралось столько гостей, что чайник на электроплитке не успевал всех напоить чаем, и тогда извлекался из угла самовар.
- Давай, Том, «Три семерки» ставить, - говорил Алексей своей жене Тамаре, - чайник же под заварку пойдет.
Когда усаживались вокруг стола, кто-либо из непосвященных спрашивал, почему Алексей назвал самовар так непривычно - «Три семерки». Алексей с Тамарой весело переглядывались. И следовала занятная история, в которой писатель показывал незаурядные актерские способности.
Свою двухлетнюю службу в органах МГБ Алексей оценивал юмористически, часто приводил в пример бравого солдата Швейка, который вроде бы оказался на его месте. Ну а история с самоваром, часто вспоминаемая Алексеем в кругу друзей, была мне хорошо известна.
Капитан Логачев поручил мне курировать, кроме других религиозных объединений, еще и группу иеговистов в одном из городов Удмуртии. Хлопот с ними было много. Секта не подлежала регистрации и действовала нелегально (в 1987 году она была официально зарегистрирована в СССР, так как никакой угрозы для государства не представляла).
Свидетели Иеговы, или иеговисты, имели свой международный центр в Бруклине, пригороде Нью-Йорка, где печатался для единоверцев журнал «Башня стражи». Номера этого журнала, видимо, через посольство мы получали и читали. Прямых нападок на Сталина и коммунистов там не содержалось. Верующих призывали быть готовыми к приходу Армагеддона, который уничтожит божественным огнем все богопротивные государства и откроет двери рая для праведников. Наша официальная пропаганда толковала приход Армагеддона как призыв к третьей мировой войне и уничтожение Советского государства как самого богопротивного. Под божественным огнем верующие, якобы, подразумевали атомное самоистребление человечества.
В нашей стране иеговисты находили своих сторонников среди населения Западной Украины и Молдавии. Свидетели Иеговы в нарушение «сталинской Конституции» учили религии своих детей, не допускали их в пионеры и комсомол, им запрещалось брать в руки оружие и служить в армии. Именно за это следовало уголовное наказание. Иного и не могло быть при тоталитарном режиме.
Нелегальное распространение «Башни стражи» в Советском Союзе преследовалось, однако перекрыть тайные каналы его доставки не всегда удавалось. Очередные номера бруклинского издания контрабандой пересекали наши морские границы, а затем специальные курьеры, в основном из числа украинских националистов, развозили журналы по областям, где жили на спецпоселении свидетели Иеговы. И вот представилась возможность взять курьера с поличным. Сотрудники МГБ Молдавии предупредили нас о выезде на Урал иеговиста-проповедника Зелинского (фамилия условная). Он вез в тайнике подпольную литературу.
Была спешно разработана операция по захвату курьера в городе Глазове, где он намеревался сойти с поезда. В Глазове продолжал службу Алексей Домнин. Еще не так давно мы с ним играли в студенческом драм-коллективе. Я вспомнил об актерских способностях однокашника и включил его в операцию.
И вот из вагона скорого поезда выходит на перрон Зелинский с чемоданом и тросточкой. К нему привязывается пьяный хулиган, который кричит истошно, что этот фраер увел его чемодан. Хулиган цепляется за чемодан, попутно норовит смазать Зелинского по физиономии. Происходит стычка. Милиция тут как тут.
- В чем дело, граждане? А ну, зайдемте для выяснения.
В комнате транспортной милиции Зелинский клянется что это его чемодан, а хулигана он впервые видит.
Хулиган же, размазывая по щекам пьяные слезы, настаивает на том, что именно в этом чемодане он вез с Севера гостинцы старенькой маме. Хулиган перечисляет свои гостинцы, Зелинский называет свои вещи.
В присутствии понятых чемодан открывается, содержимое вытряхивается на стол. Наши оперы в милицейской форме профессионально прощупывают чемодан. Двойного дна нет, где же литература?
- У, сука, подменил мой чемодан, - возмущенно вскакивает со скамейки находчивый хулиган. Он хватает трость и замахивается на Зелинского. Милиционеры отбирают у него трость.
- Ваша трость? - спрашивают у Зелинского.
- Конечно, моя, - подтверждает задержанный. - Уберите от меня этого психа, не брал я у него ничего.
Трость подозрительно тяжела. На глазах у понятых ее развинчивают, из нее вытряхивают свернутые трубочкой журналы, отпечатанные на тонкой папиросной бумаге. «Милиционеры» разглядывают «Башню стражи».
- Подозрительные бумаги. Не по нашей части.
Звонят в горотдел МГБ, приезжают уже «официальные» сотрудники и забирают Зелинского с вещами и милицейскими актами. Хулиган уходит домой отмываться от грима. На другой день ему выдают «гонорар» за артистизм, а вечером в накануне купленный самовар заливается популярный портвейн «Три семерки». Приятели попивают «чаек» в честь артиста, который так ловко поймал «шпиена». Вот эта история и дала название самовару.
Вскоре Домнин удачно уволился из органов и вернулся в Пермь, работал в газете «Молодая гвардия». А через год мне удалось перевестись в родной город, и я довольно тесно сошелся со своими однокашниками, которые успели написать по несколько книжек и стали писателями.
Как-то заглянул я к Льву Давыдычеву. Тогда уже профессиональный писатель, он сидел дома, печатал на машинке и пил черный кофе, как Бальзак. В беседе я мимоходом предупредил его, чтобы он в переписке был осторожен (от знакомого опера я случайно узнал, что корреспонденция Льва перлюстрируется). Ну сказал об этом и забыл.
Через неделю вызывают меня в отдел кадров и требуют объяснения. Показывают фотокопию изъятого письма, в котором жена писателя Надежда кому-то сообщала: переписка Левы находится под контролем, об этом предупредил наш друг Галим Сулейманов. Я поизворачивался перед кадровиком, написал объяснение. Злополучная фотокопия легла в мое личное дело и послужила одной из причин моей ссылки в Чусовой.
В Чусовом я сблизился с начинающим тогда писателем Виктором Астафьевым, бегал с ним на рыбалки и был прямо-таки влюблен в талантливого самородка. Желая его оградить от излишних неприятностей, шепнул ему, что переписка его контролируется и надо быть поосторожнее с политическими оценками событий. Виктор поблагодарил за предупреждение и не сказал о нем даже верной и мудрой Марии Семеновне. Поэтому еще одной фотокопии в моем личном деле не прибавилось. Да и мне уже было на это наплевать - я рвался порвать с органами и уйти в журналистику.
Прошли годы. Рано ушли из жизни Алексей Домнин и Лев Давыдычев, не стало и покровительницы пермских писателей и поэтов Инны Быковой, нашей однокашницы. Уходит поколение, вынесшее на своих плечах и убийственный сталинизм, и хрущевские заскоки, и лихое воровство при Брежневе. Все меньше остается пермских филологов выпуска 1951 года.
Опубликовано в книге Галима Сулейманова "Контора Глубокого Бурения" (Пермь, 2002).