Миром правят деньги – эта формула сидит в наших головах с детства, когда родители открыли нам секрет, что в жизни ничто не дается даром. Но откуда берутся деньги и как их придумали? Понять историю и функцию денег можно только в связке с историей долга и кредита, считает экономист Дмитрий Калюжный. В книге «Деньги, которые мы выбираем» он описал историю денежного обмена и ссудного капитала, на котором держится современная банковская система. Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги.
Купить книгу в магазине издательства
Деньги и расслоение человечества
В X–XIII веках, если верить сохранившимся от тех давних времён документам, в европейских провинциях различия между высшими и низшими слоями общества, между домом крестьянина и замком сеньора, между одеждой простолюдина и господина были минимальны. История монетизации европейского хозяйства ещё только начиналась. В самых глухих местах про монеты и слыхом не слыхивали. В большинстве независимых маленьких государств ходили мелкие монетки с регулярной перечеканкой — брактеаты.
Если вникнуть в суть, отличие тех веков от последующих было в том, что основная масса наличных денег, ходивших на внутренних рынках многочисленных тогда маленьких стран, не имела интереса как объект накопления. Вообще не было смысла копить дискретные «временные» деньги, умиравшие и возрождавшиеся вновь.
Ситуация начала меняться, когда — с 1300 года и по конец XV века, двигаясь с запада на восток — по Европе прошла волна отмен этой системы денег. Они становились подобными коммерческим монетам международной торговли, которые ходили в неизменном виде веками. И во что же превратилось в сознании людей это «средство обмена»? Люди восприняли деньги, по словам Энгельса, как «товар товаров, который в скрытом виде содержит в себе все другие товары, волшебное средство, способное, если это угодно, превращаться в любую заманчивую и желанную вещь».
Человеческие сообщества всегда имеют некоторую структуру. Даже семья делится на старших и младших, сильных и слабых, умных и не очень умных, образованных и необученных. В семье, племени, роде люди связаны родством, все на виду, в отношениях превалирует забота друг о друге. На бóльших пространствах структура сложнее, родственные связи ослабевают (если не исчезают совсем), взаимоотношения строятся уже на других принципах: теперь что правильно, а что нет, решает закон, а точнее — те, кто издаёт и толкует законы. А они желали накапливать деньги.
Нам ничто не мешает приложить к человеку результаты следующего опыта, который описал в статье «Этологические экскурсии по запретным садам гуманитариев» известный российский этолог Виктор Дольник. Он рассказал, как экспериментаторы научили обезьян важнейшему для человека делу, зарабатыванию денег. Пусть не денег, но жетонов, которые обезьяны получали, качая определённое время рычаг. Разницы между жетоном и деньгами для обезьян не было никакой, поскольку на этот жетон хвостатые пролетарии могли купить в автомате то, что было выставлено на витрине за стеклом. А выставлены там были всякие вкусные штуки, вроде бананов.
Что же получилось? Обезьянье сообщество сразу разделилось на три группы. Первая группа — рабочие. Некоторые (прагматики) качали рычаг, получали один жетон, сразу покупали себе банан и съедали его; другие (трудоголики) работали дольше, чтобы накопить жетонов побольше. Вторая группа — иждивенцы. Эти рычага качать не желали, а кушать им хотелось, и они попрошайничали, клянча у тружеников бананы. Третья группа — грабители, которые сначала грабили и прагматиков, и трудоголиков, и попрошаек, но потом сообразили, что лучше отнимать не бананы, а жетоны, потому что их можно хранить за щекой и тратить в желаемый момент — а больше всего жетонов было у трудоголиков.
Поэтому грабители бросили прагматиков и попрошаек с их жалкой добычей и сконцентрировали всё своё внимание на трудоголиках. Трудоголики немедленно перестали копить жетоны впрок, а стали качать рычаг ровно столько, чтобы заработать один жетон, быстро получить взамен один банан и тут же его съесть. Производительность труда упала, валовой продукт перестал расти.
Общество — это, конечно, не стая обезьян. В обществе для синхронизации интересов разных групп населения есть аппараты власти, а для пресечения грабежей любого рода издаются законы, предусматривающие наказание за такие грабежи. И вот пример с обезьянами показывает, что социум способен легко скатиться на уровень обезьяньей стаи.
Свои структуры власти/подчинения есть внутри стран, но есть они также в отраслях производства и распределения и между ними. Эти общественные структуры, или, говоря иначе, социальные кластеры, нужны для нормального существования человеческих сообществ. Как целостные части всей системы, эти формальные и неформальные объединения людей сохраняют свои основные свойства во времени, обладают устойчивыми связями и интересами, переплетаются, дружат или враждуют между собой ради ресурса, но могут быть и нейтральными друг к другу.
В ходе эволюции человечества сложились такие кластеры: народности и классы, религиозные конфессии, науки и системы образования, производственные цеха, рынок и финансы. Система государственной власти в той или иной степени синхронизирует деятельность всех перечисленных структур, но тоже делится на чиновничьи, армейские, полицейские и тому подобные кластеры. Интересы каждого из них не обязательно совпадают с интересами всей системы (страны, народа), но могут и совпадать.
В какой-то период неизбежно должен был возникнуть слой людей, ответственных за учёт и контроль. Ведь невозможно взимать подушный и поземельный налог, не зная количества и места нахождения «душ» и площади земель, которыми они владеют. Нельзя вводить налог на имущество без учёта этого имущества и налог с продаж — без контроля над торговлей. Не имея учёта и контроля, власть вообще ничего не может делать с экономикой и финансами.
Хорошо известно, как с развитием ремёсел возникли цеха, гильдии и лиги, гостевые дворы и другие союзы с закреплением за их членами монополии на производство и/или реализацию товаров и услуг. Так что нет ничего удивительного, что однажды началось формирование отдельной профессиональной касты, занятой финансами.
Возникла она как симбиоз «старых» родовых вождей и новых служебных дворян, чиновников. Конечно, в каждой местности складывались свои способы управления, но в большинстве случаев они различались лишь названиями должностей.
Сегодня вряд ли кто задумывается над тем, чтó первоначально означали дворянские титулы владетельных феодалов: граф, маркиз, барон и т. п. А ведь, например, граф значило «писарь» (от греч. grapho — «пишу»). Итальянский «граф» — conte, как и французское comte означало учётчика (итальянское contare и французское compter — «считать»). В графов-дворян превратились потомки прежних писарей и учётчиков! Между русским приказным дьяком (по сути, министром), французским дюком (герцогом) и венецианским дожем этимологической разницы нет.
И это не должно нас удивлять: законы эволюции всеобщи, чиновники повсюду «переродились» в аристократию. И что интересно, в прошлое — ниже XII столетия — европейское дворянство генеалогически не прослеживается вообще. По мнению историков, оно в это время только формировалось из тех, кто занимал должности в структуре управления. И в те же годы происходил постоянные отставки и изгнания епископов, что тоже могло быть связано с процессом формирования управленческой структуры. Не забудем, кстати, что само слово «епископ» означает «наблюдатель».
Все общественные структуры состоят из людей. А поведение людей зависит от условий внешней среды. Простой пример: если холодно, человек делает всё, чтобы согреться. Его даже заставлять не надо. Есть пещера — спрячется в неё, и медведя выгонит, или сдерёт с него шкуру, или хотя бы просто свернётся клубком и обхватит себя руками. Есть дрова и огонь — разведёт костёр. Точно так поведение людей, входящих в социальные кластеры, зависит от условий, которые предлагает социум, а одним из условий жизни были деньги с их свойствами.
Появление вечных, не портящихся денег, которые можно забрать из обращения и превратить в сокровище, изменило потребности и интересы людей, а также их поведение. Возникли новые отношения между классами и народами, иные по сравнению со старыми порядками и даже противоположные им. Развивалась конкуренция — соревнование за деньги, которые по-разному «растеклись» по разным кластерам: в среде негоциантов денег было много, в среде крестьян — мало. Единственно, феодалам, тогдашнему основному классу, деньги были только подспорьем, ведь они владели землёй, а земля выше денег, она каждый год давала феодалу природную прибыль. Вот откуда фраза Пушкина: «…Не нужно золота ему, когда простой продукт имеет».
Крупные купцы скупали землю и, обеспечив себе «надёжный тыл», превращались в лендлордов. Банкиры и ростовщики брали земельные угодья в залог, и зачастую они у них и оставались. Но вот у крестьянина было мало земли в собственности или вообще не было, он арендовал её у лендлорда — и в любой момент мог оказаться без ничего.
В наши дни расслоение по богатству дошло до края. Согласно подсчётам, в США в конце ХХ века 1 % (один процент) населения страны имел больше личного богатства, чем 92 % остальных, вместе взятых. Совокупные финансовые активы четырёхсот сорока семи крупнейших миллиардеров превышали объединённый ежегодный доход более чем половины всемирного населения. Богатства трёх «верхних» миллиардеров были выше внутреннего национального продукта сорока восьми беднейших стран мира.
В старину столь резкого расслоения не было, но человечество уже отправилось в этот путь. В руках всё меньшего количества людей сосредотачивались всё бóльшие богатства, с вытекающими отсюда социальными и экономическими последствиями. Международные купцы и банкиры вроде Фуггертов и Вельзеров становились богаче, остальные, от императора до простого крестьянина, погружались в долговое болото.
Культура и нравственность бедных слоёв населения катились в сторону упрощения и грубости, в благородных сословиях внешняя утончённость нравов соседствовали с хамством и безжалостностью к «низшим». О равенстве людей не было и речи, большинство государств открыто защищало интересы имущих от посягательств неимущих, а степень полноты прав и политического влияния имущих зависели от их богатства. Потому и произошли в XVIII–XIX веках буржуазные революции, что класс буржуа превзошёл по богатству класс землевладельцев-феодалов и обязан был получить более полное политическое влияние.
А народу это мало что дало. Чем больше проходило времени после перехода стран Европы на «коммерческие» деньги, тем хуже становилось бедным. Причём те, кто богател, добивались этого силой. Например, в ходе всего XIV века города, чтобы не допустить обогащения деревенских жителей (и чтобы не упустить «свои» деньги), регулярно совершали вооружённые набеги на соседние деревни, во время которых разбивали или забирали ткацкие станки и сукновальные чаны.
Города захватывали право регулировать торговлю на рынке (кому и где разрешено торговать, какие товары продавать), пытались ограничить возможности жителей деревень торговать где либо, кроме города. В общем, насильно создали условия, благоприятные для городских коммерческих кластеров, но ущербные для землевладельцев и крестьян. По всей Европе богатые в среднем богатели, бедные — беднели. Хотя, конечно, в крупных экономических центрах богатых стран бедные могли жить куда лучше, чем бедные бедных стран.
XV век продлил бедствия второй половины XIV века. Международные торговцы (прежде всего венецианцы) довели Западную Европу до отрицательного торгового баланса: ввезли товара много больше, чем вывезли, а разницу в несколько сот тысяч золотых дукатов пришлось покрывать поставками благородного металла. Именно в этот период известные рудники истощились и добыча благородных металлов упала. На внутреннем рынке возникла нехватка денег, да такая, что в некоторых местах (в частности, в Англии) опять вернулись к расчётам скотом и зерном.
В Исландии в 1413 и 1426 годах регламентировали прейскуранты на оплату товаров в сушеной рыбе: одна рыба — за подкову, три — за пару женских башмаков, сто — за бочку вина, 120 — за бочонок сливочного масла и т. д. Лишь после 1450 года наметилось оживление.
«Главная причина [народных восстаний] одна и та же — сознание безвыходной нужды и попытка её облегчить путём давления на владеющие классы. Основной мотив всегда и везде — неудовлетворённость крестьян своим экономическим положением. Даже политические требования… в истории восстаний, чаще всего сами были обусловлены экономическими мотивами». Экономические мотивы — это, разумеется, не только деньги, но и, например, присвоение чужого труда. Но ведь присвоение-то имеет выражение в деньгах...
Рассмотрим пример из русской жизни. В старину крестьяне каждого села содержали княжеского дружинника (тоже выходца из крестьян). Они отвечали за то, чтобы парень имел еду, одежду, коня и оружие. Выплаты зависели от количества работников, и сельский сход подписывал «крепость»: обязательство полной выплаты, в том числе за тех, кто из села уйдёт. Естественно, община никому не позволяла уходить.
Через несколько столетий потомки былых дружинников превратились в благородных дворян. Император Пётр III освободил их от обязательной службы, но крестьяне тем не менее обязаны были их содержать, а уходить из села им по-прежнему запрещалось. Получившееся из дворян «сословие паразитов» столь рьяно выбивало из крепостных средства на свою шикарную жизнь, что крестьяне голодали, мало жили и даже уменьшались в росте. В начале правления императрицы Елизаветы средний рост новобранцев составлял 164,7 см, а через пятьдесят лет — в конце правления Екатерины II — он уменьшился до 160 см.
В передовых странах Европы расслоение по богатству началось раньше, чем в России, и соответственно раньше произошло превращение самостоятельных производителей (крестьян и ремесленников) в наёмных рабочих. Бедные не имели денег в достатке, от этого сокращался денежный оборот; уменьшение оборота разоряло мелких товаропроизводителей, и в конце концов бедные соглашались на любую работу за любые, самые маленькие деньги.
А тех, кто желал остаться в «буколическом прошлом» и жить, говоря условно, со своего сада-огорода, не участвуя в процессе производства и делёжки денег, попросту сгоняли с земли. Классическим примером стало огораживание пахотных наделов крестьян и общинных земель английскими лендлордами, шедшее с конца XV века. Феодалы захватывали земли по праву силы и изгоняли с них крестьян. Бедных отправляли в работные дома, своего рода гибрид тюрьмы и концлагеря. Те, кто желал остаться свободным, попадали под действие законов о бродяжничестве: несчастных бичевали, клеймили, отдавали в рабство, при третьей поимке казнили. За период огораживания повесили более 70 тысяч человек.
Разумеется, причин для такого поведения правящих классов было много, поскольку одновременно происходили разные процессы. Укажем на некоторые. Ту эпоху историки и политэкономы называют временем первичного накопления капитала, приведшего к промышленной революции. Промышленникам понадобилось больше сырья, и сельское хозяйство стало переходить на овцеводство; крестьян погнали с земли, и появилось много «лишних» людей, но промышленность не успевала создавать новые рабочие места. Кроме того, эти «лишние» люди способствовали удешевлению рабочей силы.
Направление процесса понятно: те, кто хотел иметь больше денег, заставляли тех, кто страдал от их нехватки, страдать ещё больше. Энгельс — в XIХ веке! — в статье «Положение рабочего класса в Англии», описывая скотское состояние рабочих на производстве, добавлял, что в деревне оно ещё более ужасно, и крестьяне считают благом попасть в город.
Между тем в начале той эпопеи, в XVI веке, у Англии уже были колонии в Америке, и «лишних» людей можно было отправить туда — но строительство новых кораблей стоило денег, а кто ж будет тратить деньги ради пользы людей. Проще повесить.
Парламентский «Акт о наказаниях бродяг и упорных нищих» от 1597 года действовал до 1814 года. Аналогичные законы применялись и в других странах (Нидерланды, Франция) Так же было и в Германии при переходе её к индустриализации. Экономика развивалась, а вслед за нею парадоксальным образом ширилось нищенство.
На международном уровне пример действия «закона расслоения по богатству» показывают колонии. Богатые страны Европы прикладывали свои деньги к бедным странам Африки, Азии и Америки, и народы бедных стран беднели, а страны Европы в целом богатели. Опираясь на военную поддержку своих государств, западноевропейские торговые компании диктовали колониальным странам невыгодные им условия коммерческих сделок, прибегали к прямым захватам земель, разграблению сокровищ, военным контрибуциям. На крупных плантациях людей эксплуатировали самым бесчеловечным образом. Работорговля была выгоднее любых промыслов того времени.
Во многих случаях торговое превосходство захватывалось в результате войн. Борьба за золото между странами вызывала падение одних, вчерашних торговых гигантов вроде Флоренции и Венеции, и подъём других — Англии, Голландии.
Чтобы избежать роста диспропорций в экономике, в каждой стране надо было бы поднимать внутренний рынок. Однако европейские правительства не имели на это денег, а банкирские и купеческие компании предпочитали вкладываться в высокоприбыльную международную торговлю и не видели интереса в инвестициях «в бедных». Они уводили свои капиталы туда, где могли получить больше выгоды, но и там несправедливость разделяла кластеры сообществ по уровню богатства, разрушала жизнь людей, в конечном итоге вела к социальным потрясениям.
Смысл ясен: кроме открытого, легального рынка (public market), где оборачивались деньги большинства населения и в его интересах, был ещё один — скрытый от глаз рынок (private market), находящийся под контролем считаного числа негоциантов. Он высасывал из общества чудовищное количество золота и серебра, предлагая вне конкуренции не эквивалентный по цене и стоимости товар, и тем самым предопределял и течение экономических процессов, и поведение власть имущих. Фернан Бродель предложил для этого феномена название «противорынок» (contre-marche).