Монолог гитариста
В первых числах мая от меня ушла жена.
За месяц до этого я попал в аварию – возвращался из Нью-Джерси, где мы лабали на свадьбе. Процент алкоголя в крови оказался выше нормы и у меня отняли права. К тому же я сломал левую руку. Платить за квартиру было нечем, я продал свой вишнёвый двенадцати струнный «Гибсон» (один в один как у Джимми Пейджа), продал за полцены.
Раздав долги, я сидел в душном баре, пил тёплый бурбон и перебирал различные способы самоубийства. Застрелиться я не мог – на оставшийся полтинник можно было купить разве что рогатку, ядам я не доверял – запросто могли откачать. Оставались низкобюджетные и крайне болезненные варианты: сигануть с крыши или лечь на рельсы. Правда, ещё можно было утопиться, но в Гудзон сливают такую гадость, что я сразу отмёл этот вариант как неприемлемый.
На пыльном экране телевизора шла программа про войну. Кадры кинохроники разбавлялись игровыми эпизодами. Я заказал четвёртый бурбон – русские к этому времени вовсю уже долбили по Рейхстагу прямой наводкой. Солдаты палили из автоматов, Берлин пылал. Неожиданно мутная хроника сменилась цветом – появился актёр, изображавший Гитлера. Горчичного цвета френч, усы и чёлка, мешки под глазами. Рядом возникла Ева Браун и пара фашистов в абстрактно эсесовских мундирах, щедро, но невпопад увешанных крестами и свастиками – американцы не очень щепетильны в таких мелочах.
Я догадался – мы в бункере Рейхсканцелярии.
Меня расстроило, что не было Блонди, с самого детства этот момент вгонял меня в слезу – когда-то, в Питере, у нас была точно такая же овчарка. Фюрер уныло опустился на диван, вынул табакерку. Достал оттуда пилюли, положил на стол рядом с «Вальтером».
В подпитии я становлюсь излишне впечатлителен: легко нахожу скрытый мистический смысл, вижу тайные знаки. Меня поразило, что именно в этот момент мы с Гитлером думали об одном и том же. Хоть у меня и не было «Вальтера» и пилюль с цианидом. Я кивнул бармену, тот прибавил звук.
Баритон за кадром мрачно комментировал – «…принял для себя решение покинуть этот мир в Вагнеровском стиле. К концу апреля у Гитлера началась депрессия».
Я поперхнулся бурбоном.
– Депрессия? – заорал я в телевизор.
Бармен и два мексиканца за стойкой повернули головы. На экране к Гитлеру меланхолично притулилась Ева Браун.
– Депрессия! – задыхался я от негодования. – У Гитлера депрессия! Вы там белены объелись? Армия разбита, Берлин горит, страна в руинах! Цианид или пуля – вот и весь выбор. И вы называете это депрессией?
– Мужик, не переживай так, – бармен опасливо подлил мне бурбона. – Выпей лучше…
Я выпил.
Неожиданно на меня снизошло озарение, я даже привстал. Наверное, что-то похожее испытал Иоанн на острове Патмос. Ведь если сравнить депрессию Гитлера с моей, то о моих неприятностях даже неловко и говорить. По шкале Гитлера мои горести не дотянут и до первого деления, может, стрелка чуть качнётся и всё.
Я выложил оставшиеся деньги на стойку и попросил бармена налить всем. Сунул руку в гипсе за пазуху и вышел в майскую ночь.
Прошло три года. У меня новая жена, нашей дочке полтора года. Её зовут Ева. Мы ждём второго малыша, я очень надеюсь на пацана.
Валерий БОЧКОВ, Нью-Йорк, 2015