Как же хочется порой вспомнить самого любимого ушедшего, его глаза, его улыбку, его руки, его голос. Но как же это сложно, Господи, пытаюсь…и не могу, ничего не получается, вспоминаются дни, ситуации, но не Она…
Вот я сижу у Нее в рабочем кабинете, здесь мало что можно, всего-навсего можно рисовать шариковой ручкой на каком-то ненужном бланке, пить чай с рафинадом (дома-то такого нет!) и смотреть в окно, а там, в окне огромные, во все небо, буквы, составляющие странную надпись ТМАТЧОП. Спросить у Нее можно, но я не стану, лучше самой докопаться до сути. В такие моменты и зарождается в нас определенный интерес, мой — к слову.
Скорее всего в это же время. Мы обе разболелись, да так, что пришлось лечь в больницы, и родные сбились с ног, навещая нас. Она передавала мне записки, написанные очень аккуратными, печатными буквами, и я, пятилетний ребенок, читала-перечитывала их много-много раз. Так появился интерес к тексту.
Зрительные образы. Яркое кримпленовое платье, круги и окружности сочных цветов перекрывают друг друга, внося потрясающий хаос. А главное в платье — пуговки-полушарики, блестящие, вкусного шоколадного цвета с перламутровыми разводами, интересно, ей шло это платье, или просто в мое детское сознание эта яркость впечаталась и стала Ее навеки?! И опять родился интерес, теперь к одежде. Руки, держащие ткань на платформе машинки – это, пожалуй, наиболее частое воспоминание. Она обшивала меня до той минуты, пока я не заявила: «Ты не умеешь шить!» Как же Она обрадовалась, ведь в этот миг родился мастер, и его появление было заботливо подготовлено. Ею.
Папка с карандашными рисунками и акварелями. Боже мой, сколько же у Нее было терпения! До глубокой ночи выводить кисточкой все эти тончайшие линии, рассветы и закаты, цветы в букетах и вазах, книжные иллюстрации, — нет, это Она мне передать не смогла, да и не надо, до недавнего времени папка была надежно спрятана ото всех, и от любопытных глаз, и от меня, слишком больно было видеть за этими работами Ее душу. Сейчас все рисунки оцифрованы, и разрушительная сила времени им уже нипочем.
Мое взросление, Ее старение, заботы-хлопоты, как вдруг: «Что это?» - «Ерунда, пустяк, справлюсь сама, ты только молчи, не говори бабушке!» Я молчу. Проходит время. «Послушай, теперь, когда бабушки уже нет, может пойдешь к врачу?» - «Нет, ни в коем случае, купи мне в ЛАВКЕ СМЕРТИ какие-нибудь добавки, попью и все пройдет». Время идет. Наступает такой день, когда Она перестает быть собой и самое страшное то, что я не хочу помнить Ее такою. И тридцать дней и ночей как один бесконечный кошмар возле одра уходящего любимого человека, или, пожалуй, уже почти ушедшего, ведь то, что пока еще здесь, так непохоже на Нее.
Однажды настанет раннее-раннее утро, когда Она навсегда оставит и меня, и этот мир, просто уснет и не проснется.
Последняя наша дорога вдвоем, «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас» — и так весь путь, да, еще всю дорогу: «Держи голову ровно, не клонись, помни, к Кому Ты сейчас идешь, выпрямись», — и сама руками держу непослушную голову, не ощущая леденящий холод, только заботясь о том, чтобы Ей ТАМ было хорошо. Вот единственный раз в жизни я бросаю Ей горсть земли, руки застыли не от мороза, от ужаса, и единственный человек, Маринка, та, что всегда была рядом, когда было настолько плохо, что не передать словами, именно она заботливо натягивает мне варежки.
Кажется, я знаю, что связано в моей памяти с Ней, это октябрьское нежаркое солнце, это синее небо, это осенняя щедрость а, главное — листья, желтые, рыжие, разные, они кружатся в воздухе и с тихим шелестом ложатся под ноги. Мягкая, добрая красота, красота в каждом движении, и, конечно, любящее сердце — вот, что такое Она.
Упокой, Господи, души ушедших наших любимых…
#мой личный некрополь