1221 год. Таджикская крепость Нусрет-Кух в Северном Хорасане, ставит монголов в трудную ситуацию. Укрепление невозможно взять, и нельзя оставлять позади. За дело принимается Чингисхан .
Дурные вести с Востока, заставляют Владыку поторопиться.
Продолжение. Предыдущая часть и красные нити, рвутся ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Мужество - способность не отвернуться
Монголы не зависели ни от чего. Кроме коней и местности, дающей коням питаться и отдыхать. Естественным пристанищем бесчисленных табунов сделался благословенный Тохаристан. Равнинная область на месте древней Бактрии, что помня еще фалангу, надолго запомнит тумен.
Окруженный массивами Тянь-Шаня, Памира и Гиндукуша. На Востоке Тохаристан открывал выход... в пустыню. Владевший равниной не беспокоился за конницу. Потерявший становился пешим, живя сколько достанет сил для горных переходов и пустынного марша. Обычно недолго.
Терять Тохаристан монголы не могли.
Они его и не потеряют, сделав тыловой базой, местом сосредоточения и планирования операций. Отсюда уходили завоевывать и карать. Сюда свозили добычу и сгоняли пленных. Возвращались на отдых валясь от усталости, мешавшей коням есть, а руке рубить.
На Кавказе, аналогичную функцию выполнит Муганская степь. А в Восточной Европе не выполнит Венгрия, где Бату не удержится.
Пока Нусрет-Кух высился непокоренным, монголы не могли считать Тохаристан своим. А покоряться он не собирался. Заноза мусульманской крепости лишала маневра, заставляя исходить гноем и кровью.
Прекращение осады доказывало возможность выжить при сопротивлении. Завоеватели стремились убедить в обратном. Власть неизменна, хотя бы и монгольская.
Вдобавок, Серебряная Гора высилась на перепутье. Оставь ее так, и сыновьям Чингиза придется выискивать другие пути. Но дороги выбирает победитель, что и отличает его от побежденного.
Осада Таликана
Орех силен скорлупой, а ум орехом
Четыре месяца бестолковой осады, пронеслись ни шатко ни валко. Защитники зорко отслеживали, ведущие наверх тропы. Их главным союзником была теснота, сужающая атаку в цепочку.
Штурмующие не могли подступиться с нескольких сторон. Сзади, крепость обрывалась отвесной скалой. Восточная и западная части перекрывались ущельями. Лишь у главных ворот, оборона казалась уязвимой, завлекая на пристреленную дорогу.
Кучность делала монголов детской мишенью, в которую летели стрелы, камни из пращи. Катились валуны, щедро сбрасываемые сверху. Один защитник сдерживал сотню, сотня делала бессильным тумен.
Оставалось толпиться в предгорье, украдкой посматривая на вершину, которую приказали взять, не упомянув как. Изредка, некий ретивый нойон, жаждущий места повыше и мяса послаще, гнал людей наверх.
Все заканчивалось смертью десятка другого, болезненными ранами и осаживающими ретивость взглядами. С людьми своего племени, нойону предстояло жить дальше. А на войне случается всякое, и в жизни тоже.
Если ты не бережешь своих, кто сказал, что свои сберегут тебя...
Защитники Нусрет-Кух облачились в темно-синие одеяния траура, выказывая готовность к мученической смерти. Здесь и сейчас.
Взаимно укрепляясь поучениями в праведности и примерами павших, таджики и гурцы позабыли о колебаниях и смеялись над трусостью. Появись среди них миролюбец, укрывающий благоразумием боязнь, а целесообразностью измену. Его не рассуждая, скинули бы к татарам с самой высокой башни. Разбив о камень, как дурную мысль о молитву.
НО! Трусов в Нусрет-Кух не было.
Десятилетия непрерывной войны, отсеяли склонных к смуте и склонность к смуте. Даже если когда-то она в сердце жила. Кровь стала обыденной, а смерть не страшила. И своя тоже. Все когда-то умрут, но по-разному.
Приученные к битве без размышлений и верности без оговорок, защитники оставляли своих эмиров скучать. Потомственные командиры, чьих предков Шансабаниды ставили еще будучи султанами Гура, не имели необходимости повторять приказы.
Им не приходилось замечать недовольства и подозревать измены. Каждый камень знал свою цель (голову проклятого!), а каждый фидаин (жертвующий) свое место.
И лишь солнце, могло заставить этих людей, зажмуриться.
Истомившись бессмысленным сидением, изодравшись о кусты и скалы, накормив орлов-могильников телами товарищей, нойоны сдались.
Чайная церемония
Не мир черств, но ты незаметен
Не придавая значения известиям из предгорий, Чингиз с Елюй Чуцаем тянули чай, ведя одну из привычных бесед. Обсуждение вкуса подводило к теме, а умолчание звучало громче слов, оставляя за слушателем меру понимания и меру ярости.
Разливая пиалы, Киданьский Принц не повторялся и не настаивал, придерживаясь правила
Чем дольше доказываешь, тем меньше убедительности
Усвоенного в одной из философских школ Южной Шаньси. Она славилась своеобразным толкованием древних мудрецов, утверждая, что отказ от пути и есть путь. Елюй Чуцай с этим не соглашался, хотя и не спорил.
Что до Чингиза, то он просто слушал, косясь на Боорчу, что высасывая костный мозг, не понимал (и не хотел) о чем говорит Длиннобородый.
Есть люди, которым хватает еды.
Слуга рос трусливым человеком, Государь, - говорил Елюй Чуцай о себе так, будто имел к себе опосредованное отношение.
Рос опустошаемый той робостью, что завидев незнакомца на своей кровати в собственном доме, предпочтет ожидание скандалу. Успокаиваясь недосказанностью, и тем что ближнему нужно отдохнуть.
Зарезать пока спит, и дело с концом
Отвлекшись от баранины, бросил Боорчу.
Замечание Елюй Чуцай признал отчасти верным. Многие школы понимают путь как непосредственность действия, находя гармонию в простоте существующего. Рассказ продолжился.
Слуга боялся собак, Государь (Чингиза передернуло), тихо говорил, ждал друзей и томился предчувствиями. Отец оставил их рано. Уйдя в вечность, едва мальчишке исполнилось два года.
Его отсутствие сообщило характеру чувствительность, присущую мужчинам выросшим без родителя (воспоминания перенесли Чингиза на пять десятилетий назад). Раннее сиротство избавило слугу от слабости чрезмерной скорби, почитаемой китайцами за добродетель.
Матерью слуги была китаянка. Кровь старой Династии, чжурчжени разбавляли неравнородными браками. До поражения, Елюи брали невест только из уйгурского дома Сяо. Впрочем, сетующий на прошлое лишен будущего, а идущий за вопросами в детство, и в зрелости не находит ответов. Потому продолжим, Государь.
Слуга жил ожиданиями, откладывая жизнь на завтра, а на досуге бродил в переулках. Китайские города огромны, и обойти каждый не хватит года.
Чжунду, ты уже посмотрел, Государь.
Бесцельность блужданий приблизила пору, когда откладывать на завтра и лишиться его - одно и то же. Слуга уподобился переростку, ждущему, когда друзья (наконец!) позовут его поиграть. Притом, что друзья давно выросли, и поиграть кого-то, зовут их дети.
Слуге же казалось, что жизнь отыщет его сама и одарит собой.
Стыдящийся потребностей, не смеющий заявить о желаниях. Он исподволь посматривал на женщин постарше (Боорчу прыснул кумысом), и от них тоже ожидал первого шага.
Его смущала грубость простонародья, судящая о человеке по месту, занимаемом в очереди за похлебкой. Но втайне, слуга завидовал умению вырвать кусок, почитая наглецов небожителями. Хотя немногие из них, владели искусством высокой поэзии Южной Сун.
Смех смехом, но слуга нашел женщину постарше. Ту, что делает дом теплым, а дорогу в него желанной. Не изменяет, не попрекает мужем подружки, и не загоняет в нужду. Предлагая заложить себя в рабство, чтобы купить ей сережки.
Слуга нашел книгу, Государь. Женщину, в которой мужчина не растворяется. И ему не нужно бежать к ростовщикам, чтобы с ним согласились остаться.
Задремавший было Боорчу встрепенулся
кто такие ростовщики?
Тощий конь-людоед, что объев поле - остается худым, и всегда улыбаясь - приносит слезы.
Люди, сытые нуждой и голодом братьев. Напоив молоком они просят барана, и требуют стада ссудив овцу. Продают в рабство за промедление выплат, выгоняют из домов в холод, переносят долги отцов на детей.
Царство Цзинь опутано их сетями, принося чжурчженям доходы и затыкая рты боязнью лишиться службы. Чингиз не выдержал
Это преступники! Нельзя есть одному, не предложив другому!
Нельзя, Государь.
Отдушиной слуги стали трактаты о мужестве. Он пил их запоем, кидаясь как невежа на переполненный яствами стол. Хватаясь за одно, он брался за следующее, и не освоив предыдущего, тянулся за новым.
Не применяясь к жизни, знание помогло также, как разговор о еде насыщает голодного, а от холода защищает воображаемый плащ.
Чингиз потянулся к пиале
И как же ты стал мужчиной, Длиннобородый
Пошел на рыбалку, Государь
Не успел Великий Хан удивиться, в шатер ввели гонца - не монгола. Пролежав дольше положенного, тот произнес три слова.
Елюй Люгэ - мёртв.
Это меняло все.
Часом спустя посыльные мчались в Хорезм и Герат, собирая Царевичей в кучу, а войско в кулак. Ядовитая змея цзиньского Царства выжила, и если Мухали не справится,... И монгол, и кидань могут забыть о спокойствии.
Тут еще проклятая крепость, про неприступность которой утром скулили нерасторопные.
Трое помчались в ночь во главе кавалькады. Из них лишь Боорчу, не рос сиротой. Потому умея больше, он понимал меньше.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ. Мастриды ЗДЕСЬ
Поддержать проект:
Мобильный банк 7 987 814 91 34 (Сбер, Киви)
Яндекс деньги 410011870193415
Visa 4817 7602 1675 9435