Сегодня Себиры были похожи на обычую семью, какие живут по соседству и не стоят перед выбором: наблюдать мучительную агонию или прервать её.
19 марта.
Шанталь Себир была в сознании. Этот мир оставил ей мало радости. Вкус и обоняние исчезли первыми: она что-то глотала, потому что родные просили Шанталь это делать, для чего-то продлевая её несчастное существование. Когда измучившая её химиотерапия не дала результатов и опухоль в носоглотке продолжила прогрессировать, она успела застать свое ужасающее преображение: разрастающаяся изнутри нейробластома нечеловечески обезобразила женское лицо, в котором не осталось ничего женского и даже человеческого.
Этот удар она перенесла тяжелее всего: каждый раз, когда она выходила за пределы своего дома, окружающие либо провожали её взглядами, полными сострадания, либо торопливо и стыдливо отводили глаза. Утрата зрения по крайней мере освободила Шанталь от кошмарной необходимости видеть, во что её превратила болезнь. Она быстро научилась по голосам определять, кто находится рядом. Но самым ужасным была боль. Боль, которая раз от разу становилась сильнее и продолжительнее, заставлявшая её заранее бояться приступа, лишавшая её последних остатков воли и достоинства. Иногда Шанталь, приходя в сознание, обнаруживала себя обмочившейся. Валери, этот ангел, которому она сама когда-то дала жизнь, обтирала обессиленную мать и успокаивала: ничего, сейчас мы приведем тебя в порядок, главное, чтобы боль ушла, давай сделаем ещё одну инъекцию обезболивающего… Они обе знали, что эта инъекция может лишь немного успокоить Валери, потому что дочь не могла спокойно воспринимать, что она не в состоянии облегчить эти многолетние муки Шанталь.
Бедная Валери, храни её Господь! Старшей досталось самое ужасное – разделять с ней часы приступов. Разве для этого она дала своей девочке жизнь?
Бедный Винсент! Он так и не смирился с тем, что она умирает и ждет смерти как единственного способа прекратить мучения. Её сын, взрослый и сильный мужчина, так растерялся, застав несколько лет назад мать во время приступа, что она больше не решалась прибегать к его помощи.
Матильда. Её душевная боль. Ей всего тринадцать лет. Девочка вышла из-под покровительства детства, когда её из благих побуждений можно было отвлечь от того, что происходило с матерью. Совсем юной дочь войдет в этот мир без неё. Валери, конечно же, постарается её заменить. Шанталь чувствует, как робко входит Матильда в её комнату и с каким страхом причинить матери страдания прикасается к ней. Слабеющими руками она обнимает свое младшее дитя. Она не может стать опорой для этого ребенка и не может на него опереться в своем страдании. Последнее тепло материнской души девочке нужнее всего, поэтому Шанталь просит привести к ней Матильду в минуты просветления сознания, чтобы приободрить и утешить девочку.
Смерть. Утешающая. Освобождающая. Милосердная. Такая быстрая. Сколько раз она её призывала!
Шанталь её заслужила своей честной скромной жизнью, своим терпеливым ожиданием. Своей верой в Божий промысел. Своей многолетней борьбой с болью. Шанталь готова проститься с родными и покинуть этот мир.
Лёгкий шорох отвлёк её от тягостных мыслей.
— Валери, это ты?
— Да, мама.
— Я хочу с тобой поговорить о моей просьбе.
Валери затаила дыхание. Она не готова к этому разговору. Как она скажет матери, что той отказано в эвтаназии, что законом не предусмотрен добровольный уход из жизни и её личное прошение отклонено?
— Ну, разговоры могут и подождать. Давай сделаем инъекцию, и я отведу тебя на балкон, сегодня по-весеннему тепло. Может, после ты захочешь что-то съесть… Цыпленка, тушенного в красном вине?
Она придала своему голосу легкомысленную беззаботность.
— Милая, ты можешь скормить мне хоть башмаки, я все равно не пойму, что съела…
— Мама!
Валери засмеялась, всем своим существом откликнувшись на эту шутку матери. Надо непременно попытаться заразить Шанталь этой лихорадочной беззаботностью, заговорить, отвести на балкон, рассказать, как в парках цветёт миндаль; пусть она почувствует, что в Дижон пришла весна. Надо позвать Матильду: девочка так одинока в своем горе. Да и мама вряд ли решится завести при ней этот разговор, от упоминания которого полминуты назад Валери почувствовала, как внутри у неё все тошнотворно заныло. Нет, Валери не может взять на себя эту миссию. Пусть Винсент хоть в чём-то ей поможет!
Сработало! Мать кивнула.
— Давай, я помогу тебе. Вот так… Не торопись, у нас весь день впереди.
Маленькими шагами они приблизились к балкону. Валери почти несла на себе исхудавшее за время болезни тело Шанталь. Эта лёгкая ноша давно не тяготила её, а мать по возможности скрывала от родных слабость, охватывавшую её после приступов. Усадив больную в кресло, дочь пожала ей руку и предупредила.
— Я быстро, только позову Матильду. Она скучает, мама.
Сегодня был один из тех редких дней, когда Себиры могли позволить себе быть почти обычной семьей, какие живут по соседству в таких же скромных домах, не разговаривают о смерти и не стоят перед страшным выбором: наблюдать мучительную агонию или прервать её.
Шанталь наклонила голову с незрячими глазами к Матильде, прижавшейся к материнскому бедру.
— Милая, не надоело тебе сидеть со старухами? Разве Пьер тебя сегодня никуда не позвал?
Матильда глухо ответила.
— Пьер может и подождать.
— И все же иди, заглянешь ко мне потом, когда вернешься…
Валери вынырнула из ленивого потока мыслей: она почти задремала здесь на этом весеннем солнышке. Что-то в голосе Шанталь насторожило её. Что-то напоминающее легкую рябь поверх спокойной воды.
— Попроси у Винсента несколько евро на карманные расходы. Может, Пьер пригласит тебя в кафе. Негоже девушке из приличной семьи пировать за чужой счёт.
Смешок удаляющейся Матильды был совсем такой же, как у обычных девчонок. Может, она все же вырастет похожей на своих сверстниц: подумалось Валери. Но она тут же обратилась к матери:
— Мама?
В голосе Шанталь было столько страха и отчаяния, что в животе у Валери опять заныло.
— Мне надо вернуться в постель, Валери. Похоже, опять началось.