Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана Римлянина из 2-го тома «Добротолюбия» и ведем разговор о рассудительности.
В прошлый раз вместе с Иоанном Кассианом мы говорили о пути, который ведет к рассудительности: это отречение от своего мнения и испрашивание совета по поводу всякого хорошего помысла, приходящего в голову.
Если речь идет о том, чтобы перевести бабушку через дорогу, – идешь и переводишь, пришло время молиться – идешь и молишься, пришло время в воскресенье идти в храм – идешь, не раздумывая: таковы заповеди, христианские правила, Устав. Но если тебе пришла в голову мысль: «А не пойду-ка я сегодня в храм, помогу лучше маме, она вчера меня просила», – встает вопрос: идти в храм или остаться помочь? И то, и другое – заповеди. «Спрошу совета у кого-то: духовника, жены, друга, – как скажет, так и сделаю». В этом случае я отсекаю свою волю, доверяюсь Богу, ибо Он руководит моей жизнью.
Если бы люди так делали, скольких бед, проблем, неврозов, прелести, самомнения, мнительности, разных заболеваний нервных, психических (да порой и физических) удалось бы избежать! Но в том-то и дело, что каждый пытается разрулить ситуацию сам. Доверяя своему мнению и только себе, человек впадает еще и в грех – он, отказываясь предоставить свою мысль на суд другого человека, судит его: «Да кто он такой, чтобы разобраться в моих мыслях? Он необразованный, неграмотный, неверующий». Мы судим людей – вместо того чтобы судить себя, смиряться перед другими, искать волю Божию.
Мы знаем, что люди судили и святых старцев Николая Гурьянова, Иоанна (Крестьянкина), Алексия Мечёва, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского, Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, думая: «Да откуда он знает? Кто он такой? Что ему ведомо?» – и вместо того чтобы правильно построить свою собственную жизнь на правильных основаниях, запутывали ее еще больше – и совершенно явно и четко грешили, ибо осуждали других.
Доверяя своему мнению, осуждая других людей, мы не просто запутываемся в своих мыслях, а сознательно совершаем грех, и благодать Божия нас оставляет. В итоге мы выбираем суд.
Неизбежный спутник суда – сомнение. Мы во всем начинаем сомневаться: святы ли наши святые, благочестивы ли наши священники, верили или нет наши предки, крестились мы или нет, была ли с нами благодать, действенно ли Крещение, причащались ли мы хоть раз истинно, жили древние святые или, может, все это придумано? «Может, и Евангелия не было, может, и Христа не было, – а может, и Бога нет? Может, вообще ничего нет и это только в моей голове?»…
И человек окончательно запутывается, ведь вместо веры и ее неизбежного спутника смирения он выбрал сомнение и гордость – этот скепсис, как ржавчина, разъедает все. А всего-то надо было прийти в церковь и спросить у священника: «А как мне правильно сделать? Вот мысль мне такая пришла – она правильная или нет?» – и как он скажет, так и сделать, выбрав веру: когда человек смиряется, Бог не позволит ему впасть в грех.
Совсем другое дело, когда брат, родители, жена, муж, духовник сами от себя начинают давать совет – тут я вправе быть настороже: мало ли что мне насоветуют… Но если я доверяю свои помыслы, о которых ничего не знаю, своему брату, говоря, что не знаю, как поступить, Бог никогда не позволит впасть в какую-то беду, обязательно выведет и исправит наш путь: Бог смиренным всегда споспешествует и дает благодать.
И дальше в 212-м абзаце Иоанн Кассиан Римлянин приводит несколько историй, которые говорят, что бывает с людьми, которые поверили своей мысли, своему помыслу: «Решение святого Антония подтверждается бесчисленными примерами. Вспомним о жалком падении старца Ирона. Он вдался в крайне строгий пост и глубокое уединение, и чтобы как-нибудь не нарушить их, по внушению врага, не стал приходить в обычные собрания пустынников по субботам и воскресеньям, где во взаимном собеседовании выяснялись разные пути и распутья жизни строгой. Обольстившись этим, будто добрым советом врага, он поддался ему еще в большем прельщении, – принял его за ангела, когда он явился ему в сем виде, и согласился, по его слову, броситься в высохший колодезь, – расшибся и на третий день скончался.
Вот и еще пример: два брата, вознамерясь идти в глубочайшую пустыню, положили не принимать иной пищи, кроме той, которую подаст Сам Господь. Когда, блуждая по пустыне, они изнемогли до того, что уже и двигаться не могли, напали на них мазики – дикий и жестокий народ; но видя их в таком жалком положении, сжалились над ними и предложили им хлеба. Один одумался и согласился принять хлеб, хоть и от человеков, но как от Господа посланных; подкрепился и остался жив. А другой упорно остался при своем решении – и умер от голода.
Вот еще: некто из строгих постников и уединенников счел себя достойным общения с небесными силами, – и враг не замедлил воспользоваться сим; стал являться ему, как ангел, давать откровения о делах и мыслях человеческих, производить в келье свет без светильника. Достигши сим путем полного к себе доверия, он велел ему наконец принести в жертву Богу сына своего, подобясь Аврааму. И это, конечно, было бы исполнено, если бы сын, видя необыкновенные приготовления, не догадался убежать.
Еще: в Месопотамии одного воздержника и уединенника враг довел до беспрекословной веры снам, представив ему в сновидении два народа: христианский с апостолами и мучениками во мраке, бесславии, скорби и плаче, – и иудейский с Моисеем, патриархами и пророками в лучезарном сиянии, в славе и радовании; склонил перейти во иудейство и принять обрезание. Довольно этих примеров, чтобы убедиться, что нерассудительность есть открытая дверь к падениям и пагубе».
Четыре случая заблуждения, когда человек доверился вполне благочестивым мыслям, а не мнению святых отцов – 4 случая, когда человек принял добродетельный посыл, мотив, воодушевился подвигом – и погиб физически.
Что с такими случилось духовно, мы не будем размышлять, это не наше дело; но, очевидно, жизнь закончилась у них фиаско, ибо доверились себе. Каждый из них, если б спросил хоть кого-нибудь и поверил ответу, был бы избавлен от этой беды. Спасти их мог отказ от своего самодовольного мнения, – но ведь каждый из них был доволен собой.
Тот, кто верил снам, считал, что он не простой человек, что сны ему открываются как Даниилу или Иосифу: «Раз я сны вижу, да они еще и сбываются, значит, я действительно не какой-нибудь там обыкновенный грешник. Очевидно, Бог обо мне особенным образом заботится», – так думал он.
Другие приняли помыслы, чтобы их питал Сам Бог; очевидно, они знали о пророке Илие и думали: «Ну вот, и нам, как Илие, будет Господь посылать голубя, вόрона или какую-нибудь вдовицу – нет, вдовица не пойдет: надо, чтобы Бог посылал прямо ангела Своего питающего. Мы такие же, как древние святые, мы вполне с ними соотносимся»… Хотя во всех случаях из Ветхого Завета ни Илия, ни Даниил по своей воле ничего не делали, поэтому Бог о них и заботился, – эти же сделали по своей воле и погибли.
Или человек, который поселился в затворе опять-таки по своей воле: ему так захотелось. Преподобного Серафима Саровского в затвор отправил Бог, и все равно он доверил свои помыслы святым отцам, им уважаемым: как они к этому отнесутся? Раз они выслушали и подтвердили его мнение, он спокойно ушел в затвор и принял на себя обет молчания.
И так всякий раз: когда человек верит своим мыслям, он гибнет, – а когда выносит пришедшие откровения на суд Божий, он приобретает плод жизни.
Но в этих печальных и грустных сюжетах дело вовсе не в том, что это произошло давно: это не история, а состояние нашей современной жизни.
Взять этого бедного старца Ирона – сколько раз человеку приходит в голову мысль: «Не пойду я в церковное собрание, лучше буду дома молиться – тут тихо, никто не мешает. Включу благочестивые песнопения, послужу сам вечерню, утреню, псалмы почитаю, помолюсь, никто не отвлекает. А что в храме? Суетня, толкотня, пакетами шуршат, орут во всю ивановскую эти хоры неправильные партесные. А у меня все тихо, спокойно, включу греческий или валаамский напев, или северные песнопения: тихо, спокойно, без суеты, без криков – не надо мне Бортнянского, Веделя. По-простому, по-патриархальному постою со свечкой и помолюсь»? И решил так и раз, и 2, и 3…
А потом человек думает: «А зачем мне вообще в храм ходить? Да и вообще в этих храмах все неправда. Знаю я, как священники живут: все у них на деньгах основано. Да там еще кто-то чаши протирает, кто-то не протирает. Лучше я один буду, подальше ото всех, без всяких искушений, без напастей: тишина, хорошо! Вот сегодня Бог меня как утешил на молитве: прямо слезы полились. Чувствую, благоуханием наполняется комната, значит – правильно все делаю. Вот когда я в храме был, там никогда такого не было, только ладан вонючий – все мне дымом под нос. А тут благоухание настоящее, полноценное. Значит, Бог одобряет, буду вообще только дома молиться. Тут заходил панихиду заказать, да столько искушений с этой панихидой… Не буду больше заходить вообще. Раз Бог меня дома поддержал и утешил, буду здесь находиться, молиться тихонечко, – а они пусть завидуют. Батюшка тут намедни спросил: что не ходишь, не причащаешься? Знаю я его – завидует моему благочестию…»
Или вот на совместную трапезу собралась община, остались люди с батюшкой пообщаться. «Я не пойду: там разговоры, еда, супы, разносолы. Пойду лучше дома квашеной капусты с сухариками поем. Хорошо, что не объемся, потом отдохну и помолюсь. А что там? Болтовня да болтовня, сахар да чай, разные разносолы – да еще какие-нибудь запрещенные продукты. Нет, не пойду».
Таких людей много: человек сам принимает решение, ходить ему на собрания или не ходить, ходить ему на трапезу или не ходить. В итоге он отделяет себя от людей, которые могли бы ему помочь, у которых он мог бы хотя бы подслушать какую-нибудь фразу святого отца, которая бы его вразумила – ведь Бог стучится в сердце этого человека, но человек сам отделяет себя от собрания церковного, от общения с людьми, от откровения духовнику: «Что буду ему докучать? Своих проблем хватит у этого духовника. В конце концов, это моя мысль, буду ее думать, а ему не до меня – вон сколько народу у него стоит». И все – человек запутывается в собственном мнении.
Или взять эпизод с этими двумя несчастными братьями, которые наложили на себя пост... Мало ли кто что говорит, особенно когда приходит пост: «Есть не буду вообще – только сухари и воду, только натуральные продукты, а хлеб – на закваске, чтобы никаких мерзопакостных дрожжей там не было. Буду есть только то, что полезно, – в гостях есть не буду, ведь там скверная еда, с Е-шками, и вообще они все грешники, поэтому, чтобы ГМО не подхватить, ничего есть не буду. Буду сам себе готовить в простоте, сам буду выращивать – буду есть простую пищу». Это все приведет либо к недостатку сил, либо к осуждению других, к лицемерию – и душа погибнет.
Или скажет человек: «Все, работать не буду. Бог меня Сам прокормит, как-нибудь что-нибудь сделает: Илию-пророка питал, Онуфрия Великого питал, 4-м отрокам в пустыне из жития Онуфрия Великого ангел Причастие приносил. Вот и я буду сидеть дома, молиться, а работа – это все суета, это с налогами связано, с ИНН, а я не хочу в этой суете участвовать: мир пакостный, грязный».
В итоге получается, что такого человека кормит мама или папа, бабушка или тетя, жена или дети. А сам он думает, что правильно принял этот самый помысел, нарушив тем самым заповедь: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь.
Например, взять эпизод с человеком, который чуть сына своего в жертву не принес…
Мы же всегда ищем благодати: ангел с иконы улыбнулся, Христос рукой благословил, свет от Богородицы исшел, голубь вылетел из алтаря, Чаша объята светом… Сколько фотографий в интернете чудотворных, мощи везде прославленные, чудотворные!.. Ищет человек чудес – и находит.
Дело не в мощах (они, несомненно, святые), а в том, что человек ищет чудес от этих мощей – не изменения своей жизни, не преображения своей воли, своего ума, а чудес.
А зачем они? Ну вот пришел я к мощам праведного Симеона Верхотурского или Сергия Радонежского, и «накрыла меня благодать» (такое выражение обычно используется): не знаю, стою я на небе или на земле (мне так кажется), реву-плачу или радуюсь. Выхожу из храма. Подходит ко мне пьяный человек и говорит: «Дай денег!» Я как наорал на него, нашумел: «Ты что такое говоришь? Ты видишь, я в благодати иду? Ты видишь, у меня крылья выросли? Как смеешь со своей вонью ко мне подходить?»… Благодати, конечно, уже никакой нет: я же расстроился, разгневался. «Гнать надо всех этих нищих поганой метлой со всех святых мест. Только такие, как я, должны там присутствовать: которые понимают, переживают, чувствуют благодать. Жалко, домой надо ехать: там жена, дети, мама, работа – как это все достало! Стоять бы тут и впитывать благодать, впитывать, впитывать…»
Сына в жертву мы, конечно, не принесем – не хватит нас на это, но мы часто думаем: «Как бы детей отдать маме, а самим поселиться в монастыре, где-нибудь в будочке, чтобы только стоять при мощах и черпать благодать? Это ведь самое совершенное!»
Или возьмем доверие снам и видениям, когда мы верим всему тому, что нам привидится во сне про батюшку, сестру, брата, епископа, духовника: плохое или хорошее, не важно, но мы этому верим безусловно. Все это всегда плохо для нас заканчивается, всегда вредно. А в итоге мы гибнем так же, как упомянутые здесь 4 человека. Исход только один: надо доверить свое мнение, свое представление другому человеку и принять то, что он скажет, как из уст Божиих.
Напомню еще раз случай с Паисием Величковским. Бог прислал к нему старца Василия. Василий не остался с ним, но и не забрал его с собой. Он ему сказал: «Если останешься один – погибнешь», – хотя помысел у Паисия был остаться именно одному: «Выживу, смогу, справлюсь – если нет наставников, то я должен быть один. Жил же Антоний один, Павел Фивейский, чем я хуже?» Если бы он не принял совета от своего наставника и не принял сопостника своего (хотя ему очень не хотелось), то не было бы у нас никого: ни старца Паисия, ни старца Игнатия (Брянчанинова), ни Феофана Затворника, ни Оптинских старцев, ни Паисия Величковского. Но он доверил свои мысли другому человеку – и вся его жизнь стала святой.