Начинаем публикацию полного текста (без иллюстраций) раздела книги Д.Виноградовой, Н.Непомнящего и А.Новикова "Неандерталец жив?", написанный первым автором.
Материал предоставлен сайтом Аламас.ру
Публиковать будем по главе в день для вашего удобства.
Глава 2
ИСТОРИЯ ЗАНЫ ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ
(По записи в путевом дневнике экспедиции "Алмасты"
от 3 августа 1969 года)
Ничего интересного не произошло, но раз моя очередь писать, надо добросовестно рассказать о том, что, в общем, никаких новых сведений об алмасты мы не получили. Дневник создается потому, что хотя экспедиция и самодеятельная, но она все равно научная. И даже... да, революционная. Мы помогаем делать революцию в науке. Мы, второе поколение российских искателей снежного человека.
Как написал Б.Ф.Поршнев в своих "Троглодитах", три науки ждут пересмотра: мифология, этнография, история религии и культуры. Кстати, мое сегодняшнее посещение пасеки и разговор с водовозом имеют отношение и к этнографии и к религии. Но напишу так, как и думаю - подробней.
На пасеке
Утром - хорошо!
Тем более хорошо, что в то утро я побывала этнографом (или фольклористом?), короче, собирателем народных... нет, одной народной сказки.
Утром в соответствии с поучением древних - ничего слишком. Светло, но не ярко. Тепло, но вполне умеренно - умиротворенно. А красота вокруг облагорожена приглушенностью. Утро скромно-сдержано, перламутрово. И будто проснулась я не за тридевять земель, а на нашей подмосковной даче, где тоже неблагоустроенно, неуютно. Зато рядом - свои. Один колдует над рюкзаком, что-то внутри подшивает, другой водит ручкой в толстой конторской книге - дневнике экспедиции.
Пора бы готовить завтрак, а это значит, добывать воду.
- Как насчет воды?
- Еще осталась, кажется.
Мы вышли в коридор, где рядом с кучкой картошки, принесенной неизвестно откуда, стояло ведро. Но воды в нем - лишь на дне. Глинистая муть, что выпала в осадок от мутных вод нашей речушки, что ведет свой род с высот Эльбруса.
- Можно достать и свежую воду, но далековато, на пасеке. У соседей.
- Я схожу, - с радостью вызвалась я: свежим утречком хорошо прогуляться.
И вот я иду, бряцая дужкой пустого ведра. Сверху - прозрачное небо, по сторонам - бархатно-травные стены; песчаная земля под ногами. Хорошо идти налегке, будто в невесомости, чуть ли не вспархивать на каждом шагу. И я полна в утреннем и телячьем восторге ребячьих ли, наивных или романтических мыслей. Мне нравится, что экспедиция у нас самими нами деянная, что ищем мы нечто сказочное - синюю птицу, пусть недостижимое - в этом и есть великая суть!
Я поднимаю руку, приветствуя саму себя. Иду выяснять ни много, ни мало - источник поверий, обрядов, веры и самой религии. Ведьмы, кто вы? Я победно потрясаю пустым ведром; дужка воинственно дребезжит. Ведьмы, иду на вы!
А пасека рядом, совсем рядом, пустяк. По московским масштабам - на расстоянии одной-двух троллейбусных остановок, и я прихожу туда как раз вовремя - прежде всего замечаю: водяные брызги. Сноп хрустальных искр.
Правда, потом я увидела, что около пасеки стоит грузовичок; у него вместо кузова - лежачая бочка. Но сразу я его даже не заметила - вот что значит горожанка. Так привыкла к грузовикам, автобусам, машинам - носятся, мелькают, мельтешат, - что отучилась, вроде, их и замечать. Машина мне не нужна, я ее и не замечаю. Мне нужна вода - вот она, брызжит, искрится радужно; много ее, она чистая, чистая. Вода есть, а водовозной машины, вроде бы и нет. Тот же эффект, что и в конце старинной русской сказки: бороденка, помню, болталась, а была голова, или нет - не припомню.(В одном и том же рассказе информанта можно отметить "бороденку", а можно и "голову" - тут важна целевая направленность и еще - великое дело! - сумма предварительных знаний).
Итак, я пришла просителем воды, а оказалась этнографом, нашедшим своего информанта. Он - информант - держал в руках конец длинного шланга и направлял рьяную струю воды в большой железный бак.
- Здравствуйте! - воскликнула я, направляясь в его сторону.
Он полуобернулся, спокойно и серьезно ответил: "Здравствуй". Отошел чуть в сторону и положил наконечник шланга в другой бак. Несколько движений, нужных, экономных, но они меня удивили радостным узнаванием. Я чуть не засмеялась - так смеются от встречи с добрым старым знакомым. А знакомым, узнаваемым, был характер его движений - я опять открывала первоисточник, то есть реальную жизнь. Ту, которую я знала отраженной. Но не в словах - в движениях. Сейчас я говорю о кавказских танцах. Пластика, характер четких мужских сильных движений, знакомые лишь как зрителю танцевальных ансамблей - вот они в первозданном, источниковедческом виде. Он, водовоз, делал свое дело и только его и делал, а тело его, талантливое, раскованно пластичное, и двигалось, и стояло так, будто он вот-вот растанцуется. Я смотрела на него не отрываясь (а по местным обычаям для женщины это архинеприлично).
- А мне нальете воды?
- Что говоришь? Хочешь ведро - налью ведро, хочешь бочку - налью бочку.
Он стал раскручивать кольца резинового питона и подтянул шланг поближе к домику пчеловодов, маленькому, аккуратному, как игрушка; он стоял невдали от четких рядов ульев. Эти улья показались мне почему-то рядами школьных парт, и там, у заднего ряда, наклонился над кем-то "учитель" - скафандр из сетчатой вуали закрывал его голову и плечи. Изредка посвистывали летающие пчелы.
Водовоз из пчеловодческого совхоза опустил шланг в очередное вместилище - на сей раз это был старый деревянный бочонок. Последний раз я видела такой же у бабушки в деревне, в сарае; он был коричневый от старости, А ржавые обручи плохо справлялись со своей тяжелой работой. Молодой кабардинец как бы проплыл в дальний конец пасеки, красиво и сильно взмахнул рукой, ударил и перевернул большой железный куб. Застоявшийся остаток воды потек лужицей и, дойдя до моих ног, оказался почти горячим: солнце и железо согрело ту стоячую воду. Я пошла по этим горячим следам, приближаясь к молодому человеку, а он уже расспрашивал меня без обиняков и вступлений: кто я, откуда и зачем приехала. Где живу, с кем и что здесь делаю. Напрямик - у меня даже мелькнула мысль: а может, это невежливо, может, мне надлежит обидеться? Но скоренько передумала и стала отвечать также попросту и начистоту. И, зная единственный образец общения с местными, задала вопрос в лоб.
- А вы видели алмасты?
Он вскинул на меня темные глаза, они глядели внимательно и строго. Он молчал.
- Говорят, что он есть...
Он опять молчал.
- Я слыхала...
- Слышать - это не видеть, - он отвернулся от меня и заглянул в бак. Снова повернулся ко мне, дотронулся до своего уха. - Слышать - это ухо. Видеть - это глаз. Что ухо слышит - ложь, что глаз видит - правда. У нас говорят: от лжи до правды - четыре пальца.
Он взметнул руку, ладонь легко перевернулась, как лист на ветру, и легла ему на висок.
- Ширина ладони - четыре пальца: что ухо слышит - ложь, что глаз видит - правда. А видеть - это ясно видеть, как я тебя вижу.
Мягким движением руки он указал вверх, на небо, на солнце.
- Видеть - это ясно видеть, а в темноте - ложь.
Он, объявив свое кредо - уважение к себе и ответственность за сказанное, замолчал, но вдруг скороговоркой произнес.
- А что видел в темноте - не считается.
Отвернулся от меня, отошел и стал заниматься своим делом; меня будто бы и нет.
Эх, думаю, сюда бы наших, они бы действовали бесстрашно. Им почему-то все рассказывают, как на исповеди. А он явно затаивается, но что-то знает. Как мне вести с ним переговоры? Это же особый вид дипломатии!
- Ну, а...
Что "ну"? Что "а"? Дальше что сказать?
- Ну, а... - повторила я, сама себя презирая, но упрямо продолжала. - А что слышали... ложь какая? - по овечьи промекала я.
Он вдруг сразу подобрел. Строгость сошла с его лица, и он повернулся ко мне с выражением ласковой веселости. Заговорил как с ребенком.
- Да, слышал, люди говорят, будто у князя, у богатого князя, жила алмасты. Все по дому делала, как работник. Подчинялась хозяину и со двора не уходила. И жила у него долго, долго, не уходила. Потому не уходила, что у нее клок волос с тела, со спины, или откуда - неизвестно, может, с руки или с ноги - все равно, с тела срезали, в дырку в стене спрятали и пробкой заткнули. Она не знала, где волосы спрятаны, потому и не уходила, потому и покорялась. Один раз хозяева из дома уехали, девчонка маленькая одна в доме осталась. Алмасты ее и спрашивает: "Где мой волос?". А девчонка еще глупая была, не знала, что говорить нельзя, где волосы спрятаны. А то она снова дикой станет. Она затычку из стены вытащила и клок волос ей показала. Тут алмасты обрадовалась, клок своих волос схватила и сразу стала снова дикой. Девчонку ту глупую схватила, сгубила ее и убежала. Все!
Мой собеседник наклонился ко мне гибким полупоклоном и добавил тем же ласковым тоном.
- Люди говорят.
- Это сказка, - вздохнула я.
- Да, - ответил он потухшим голосом, ласковые огоньки в глазах потухли.
- Эта сказка из чего-то возникла. Значит, раньше, давно здесь были алмасты?
Он стал смотреть, как вода наполняет бак, потом подошел к машине, что-то подвинтил в цистерне, снова вернулся к баку. Вернулся, взял из моих рук ведро, направил в него струю, теперь не такую брызжащую и сердитую, а тонкую, ленивую. Мы молча стояли по обе стороны ведра, и я глядела, как пенится и холодно бурлит наша будущая каша, лапша и горяченький чаек. А он... он не хочет больше со мной разговаривать?
- Ну раньше, ну давно, ну, были здесь алмасты?
Он ждал, когда наполнится ведро, потом переложил наконечник на землю, пустил воду литься по земле, подошел к машине, отвинтил шланг; вода быстро иссякла. Я смотрела, как он ритмично закручивал шланг в большие резиновые кольца, как закрепил шланг в единое колесо и одним махом забросил его за кабину, и думала: сейчас уедет.
Но он сделал ко мне полуоборот и заговорил с военной краткостью, чеканя негромкие слова.
- До войны - слыхал. Наш дед на ночь оставлял на огороде похлебку, картошку и все такое, что сами ели. Мы спрашивали: "Зачем?" "Гость ко мне ходит, вам его видеть нельзя - испугаетесь". Бабушка, помню, к реке ходила, прибежала, вся дрожит от страха: "Шайтан! Шайтан!". Все. Больше не знаю.
Я молчала, смакуя, сопоставляя его сообщение с подобными рассказами, услышанными еще в Москве. И чтобы закончить разговор, чтобы поставить последнюю точку, я сказала утвердительно.
- Значит, сами вы никогда не видели алмасты.
Мне показалось, он вздрогнул. Повел на меня темным глазом и совсем отвернулся. Поднял руку, чтобы взяться за дверку кабины, но опустил ее. Опять повернулся ко мне.
- Никогда не видел! - сказал, будто поклялся. Что-то подозрительно возвышенное было в его голосе. А он, уже обыденным тоном, стал мне объяснять.
- Видеть, это ясно видеть, как я тебя вижу - на свету. А то, что я видел в темноте - не считается. Потому что видел ночью. Это значит - ничего не видел.
- А что вы видели ночью?
Немного помолчав, он заговорил, но будто нехотя, вынужденно.
- Нас было четверо пацанов. Мы работали на сенокосе и остались ночевать в поле у копны. Один из нас ночью встал и пошел оправиться. Вдруг он сильно закричал. Мы подбежали к нему, а он лежит без сознания. От него кто-то отходит. Большой, черный, как тень. Ночь была, темно, ничего не видно. Все, - поставил он последнюю точку, вскочил на подножку, захлопнул за собой дверь, и машина, заурчав, укатилась. Я проследила, как она, уменьшаясь в размерах, стала похожа на неуклюжее брюхатое насекомое, ползущее вдоль балки.
Уже не было бряцания дужки, и не звенела легкая пустота. Нелегко тащить полное ведро воды две (или три) троллейбусных остановки. Железная дужка намертво впивается в пальцы, уже горячее солнце жжет шею и спину.
Мой информатор оказался невольным - я же его приневолила! Разговор с ним оставил осадок досады. Наверное, или даже наверняка надо было вести разговор не так. Не приставать, не настырничать. Что дозволено Юпитеру, то нельзя быку. Врач-стоматолог лезет в рот, и мы охотно ему позволяем. А сделай это я? Разжала пятерней зубы и влезла в душу: скажи, да скажи - выцыганила. А он хлопнул дверью и умчал подальше. К тому же - смутно вспоминалось - есть мусульманский запрет рассказывать "бледнолицым" о нашем искомом, нечто вроде тайного покровительства "шайтанам". Рассказывал журналист, ездивший в кавказскую глубинку по нашей проблеме, как он лично наблюдал мать, лупившую своего сына за то, что он рассказал москвичам о встрече с нашим приматом. Но эти мысли мелькают и уходят, а тяжелая ноша и жаркое солнце остаются со мной. Зачем понадобилось так далеко идти за водой? На Эльбрусе снег чистый, а глина со временем оседает.
Я дошла, наконец, до нашего коша, поставила около кучки картошки уже не полное ведро и с огорчением заметила, что опоздала: чайник - синий, с облезшей эмалью - уже закипал. Значит, воду почерпнули в ручье.
Мой рассказ о встрече на пасеке не произвел впечатления: множество раз подобное они уже слышали.
- Выходит так: в прошлом веке у князя жила алмасты, - сказала я.
- Потому и сказка возникла. Появилась первая ее фраза. Вторая фраза - не убегала, все по дому делала, как работник.
- А это реальный факт с большим преувеличением. Не все делала, а лишь умела тяжести таскать.
- Да. Не убегала, потому что клок шерсти был у нее срезан и спрятан. А это выдумка! Это чистая фантазия.
- О нет, это не выдумка, это гораздо интересней.
Мы приготовили еду - завтрак и обед одновременно. Поели, сходили к ручью, вымыли посуду. За это время я узнала, что в дальние времена, в детстве человечества, чуть приоткрыв один из законов бытия, люди верили в сохранение единства между частью и целым, между человеком и его отражением (вспомним легенду о Нарциссе; он погиб, не сумев оторваться от своего отражения в воде), между человеком и его тенью, его ногтями, его волосами. Между домом и частицей дома, между избой и сором из избы. И знали, что по частице целого знахарь может наколдовать на все целое. Послать порчу на человека, чьи ногти или волосы у него в руках, на избу, сор из которой он приобрел. Люди долго верили в единство человека и его отражения в зеркале. Вспомним, как Паганини удваивал свои силы перед концертом, долго и сосредоточенно сидя перед зеркалом, вспомним доживший до нашего времени ритуал занавешивания зеркал в доме умершего: там осталась его душа, его часть - она может застрять в доме, и он не будет вынесен весь целиком. Мне сообщили, что еще совсем недавно - по историческим масштабам - одно африканское племя сторожило своих военнопленных по закону той же веры: срезали волосы с головы плененного. И все. Пленник не мог уйти без части своего тела. Если за него платили выкуп, то он уходил только когда получал обратно свои волосы. Так, в соответствии с давними убеждениями поступила алмасты из сказки, рассказанной на пасеке. В соответствии с убеждениями человека. Древними убеждениями.
- Так вот что скрывается за стенной затычкой! А что скрывается за алмасты?
- Не что, а кто. Шайтан, леший скрывается. А если не скрывается, если объявится, черт этот, нехристь, крещеному человеку вдруг объявится - перекрестись! Он и исчезнет. Такое было поверье. Помнишь, присловье: когда кажется, креститься надо! Он-то не крещен! В язычестве остался. Чтобы он не ворожил, подластиться надо, умилостивить. Для этого нужно также, как и он, все сделать наоборот - доказать свою солидарность. Он же наоборот, оборотень этот: человек - не человек, днем прячется, ночью гуляет. Камни бросает левой рукой - это в старинных книгах отображено. Вот и нужно к нему подлизаться, например, запахнуться наоборот, не той полой наверх, или сплюнуть... через левое плечо!
- Постой, постой! В сказке Андерсена читала. У него на празднике нечистой силы водяные, домовые, болотные, духи и тролли начали плясать с левой ноги. Они левши и всегда встают с левой ноги! Так и написано.
- Язык сохраняет то, что человечество теряет. Вот и датский язык. Но мы отклонились. Важно не враждовать. Он ловит биополе. Учует зверь твое состояние, с миром ты идешь или с войной. Они, бессловесные, ловят поля - другую форму жизни, нами не изученную, но информацию передающую - это точно, информация в воздухе носится. И улитки и насекомые умеют общаться на далеком расстоянии. Даже растения.
Такое мне порассказали бывалые гоминологи в процессе симпозиума-возлежания на спальных мешках во время послеобеденного отдыха. И сделали вывод: давние убеждения сложились тысячами людей за тысячи лет и ежели оно не так, то перетакивать их невозможно: шайтан это, дух? Пусть духом и остается. Черного кобеля не отмоешь добела. Можно лишь отыскать первопричину: как они, белые, превратились в черных.
