Первый роман Томаса Манна «Будденброки» - это, почти, кондовый реализм. Почти – ещё немного и запахло бы. Тут ещё нет Манновского выпендрёжа с европейской философией и идеологией, за которые его любят/не любят. Но этот банальный автобиографичный роман (не просто так дом семьи автора в городе Любек называется «домом Будденброков»), на самом деле оказывается ещё и постструктуралистским исследованием бюргерства (оно же буржуазия). Исследования типа того, что проворачивает со средневековой эстетикой Умберто Эко.
Главным средством Томаса Манна в романе является размеренность (так называем мы скуку). Все размерено, начиная со вступления: описание интерьера и одежд, даже постепенно меняющаяся палитра (синий=>белый => желтый). И весь сюжет улиткой вползает на очередную интригу, чтобы также с неё спуститься. Как только появляется новый персонаж, мы уже поняли его роль. Например, в истории молодой Антонии: лебезящий Грюнлих появляется, считайте с обручальным кольцом (так же появится и второй муж); либеральный студент с лозунгами «эхо Мюнхена» в устах - предвестником влюблённости Тони; а сама эта влюблённость – безперспективностью. Короче, Антония, как порядочный немец, заключена в марксистский детерминизм (только художественный).
Подобен Антонии весь сюжет. В каком-то смысле чтение Будденброков напоминает катание на детском паровозике – что-что, а динамика нашим штанам не будет страшна. Если кто-то будет умирать, главу откроет (кто бы мог подумать) дождь. А если есть риск, что мы охереем от очередного рождения, переезда, банкротства, автор доводит такие события до нас через переписку персонажей, открывающую каждую очередную часть книги. Причём так резво и много он там до нас доводит, что не успеваешь не то что сопереживать, но и запомнить.
Но к чему такая нарочитая скука? Убедительный ответ, который находит Моретти в книге «Буржуа»: это «нарративное удовольствие, совместимое, с новой размеренностью буржуазной жизни» - ну вообщем вы поняли, мне впадлу объяснять почему.
Томас Манн впустил в свой роман буржуазную повседневность, и, благодаря этому, предоставил современному читателю возможность превратиться в бюргера (разница между нами и ними не так уж велика – и мы, и они высер капитализма). И, так как бюргерская жизнь тошнотно-бессобытийная, то молодой графоман Манн описывает четыре поколения.
Первое поколение гордится собой, словно сын маминой подруги: оно довольно отвоёванным у аристократов местом под солнцем и возможностью пить кофе из Старбакса, заедая его чёрной икрой. А главное – своим линейным капиталистическим рационализмом. Последнее проявляется в кичливо-скептическом отношении старого Будденброка к религии (узнаёте себя, антиклерикалы-просвещенцы, неспособные отличить вес от массы ).
Второе поколение ещё согласно с общей идеологией партии, но уже малость бунтует в мелочах. Поэтому младший Иоганн Будденброк ночами пишет Богу любовные записки, а его брат, Готтольд, вообще становится пастором и женится на простой хозяйке «продуктов» за углом. Но при всех этих отступлениях от ценностей отца оба остаются предпринимателями до мозга костей. Готтольд умудряется заключать сделки с роднёй, требуя наследства, а Иоганн младший успешно рулит капиталом отца и становится местным депутатом.
Третье будет углубляться в иррациональность, взращивая ее в метафизике, эстетике или неврозе - где-угодно, лишь бы этим не замазать семейный бизнес. Первый сын Иоганна, Христиан, похож на вашу одноклассницу – его бросает из универа в универ, он очень гордится знакомством с парой актеров и упорно пытается открыть свой маленький бизнес. Сестра его, Антония, видит в своём замужестве лишь выполнение роли женщины семейства Будденброк (приумножение или удержание нажитого капитала). Разводится она первый раз, когда отец и банкротство мужа позволяет ей сделать этот шаг, а второй раз – когда обнаруживает, что муж открыл для себя мечту русского обывателя – пассивный доход от сдачи квартирки. В тоже время второй сын, Томас Будденброк, вроде бы оправдывает все надежды: богатеет, становится сенатором, женится на аристократке и, вообще, делает вещи. Но от того его разрыв ещё драматичнее. Он становится классическим экзистенциальным нытиком «я всего достиг». В итоге смерть героя от недолеченного зуба и то, что спокойствие в душе он находит для себя в учении Шопенгауэра, уже не назвать иррациональностью – жизнь Томаса впадает в абсурд.
Четвёртое и последнее поколение перестаёт быть бюргерами. Характер сына Тома, Ганно, таков, что отец вынужден лишь плакать и положить на свой будущий бизнес. Том не понимает Ганно, как не понимает любовь сына и жены к музыке. А сынок чувствует неудовлетворенность отца, и над взрослением нависает приставучее чувство вины с перспективой соответствующих сексуальных перверсий.
Ганно не главный герой, но цель произведения. Фигура Ганно - это фигура трансформации буржуазии в интеллигенцию. Роман указывает, как появление интеллигенции обусловлено именно окончательным разрывом буржуазии со своей идеологией и почему интеллигенция не может родиться из аристократии. Для дополнительного описание этого разрыва Томас Манн приводит один день из жизни маленького Гано. Сознательно подражая, в этой главе, «Отрочеству» Толстого, автору удаётся провести параллель между интеллигенцией и аристократией. Гано не терзается своим взаимодействиями внешнего мира, он утопает в своей имплицитной иррациональности. И то, что глава заканчивается описанием музыкальной импровизации, не только показывает нам побег Ганно от скучного мира реальности к поискам нового саунда, но, чисто стилистически, являет собой переход от реализма Толстого к модернистскому описанию момента, каким накормил 20 век Марсель Пруст.
Автор романа все же не был Томасом Манном, если бы не умничал, но здесь этого так мало, что и пяти примеров не наберу. Ну есть в романе комичный спор «кто же больше болен» - но в «волшебной горе» эта метафора раскрыта куда интересней. Есть ещё переходы языка между уже обозначенным выше эпистолярным стилем, реализмом, импрессионистскими отступлениями к описанию или комично-канцелярскому языку ( Манн вводит новых персонажей краткой справкой об их доходах, капитале, сфере бизнеса, гражданском и религиозном статусе). Этими инструментами Манн создаёт топологию, привычную для буржуа - привычную, опять же, размеренность. Ну пожалуй и все.
Подитоживая все написанное, замечу, что когда Манн, заканчивая свой доклад «Любек как форма духовной жизни», сказал - «Бюргерский гуманизм, который иронически продолжает жить в надклассовом мире искусства, неспособен отвергать вечно обновляющуюся жизнь» - он на самом деле выпендривался, спорол херню и сам не понял свой роман.
Больше ненужных статей на канале https://t.me/pominkipografomanu