Всю ночь легкие Кожевина содрогались от кашля, а под утро накатила такая усталость, что перспектива проваляться в постели весь день, уже не казалась чем-то вопиющим. Досмотрев свои шизофренические сны к середине дня, он пробудился, и слегка подогреваемый голосами в голове, решил приступить к работе над новой картиной. Голоса рекомендовали с этим больше не затягивать.
– Так-так, ладно я понял. Черные волосы, тонкая талия, пунцовое личико с торчащими ушами и остреньким носиком. – Твердил он себе, дублируя в памяти глубокие и заплаканные глаза девушки, из ночных кошмаров. - А в руках зонтик, опрокинутый на плечо. Дождь. Она стоит у тротуара...
Картина писалась на старом, замызганном краской холсте, потому что другого, под рукой Кожевина не оказалось. Он нанес на полотно тонкий слой серой краски. Пока она сохла, смешал растворы белой и черной – такую краску он хотел получить для игры теней, однако до последнего не позволял себе свет, на мрачном полотне.
– На фоне неба, конечно, неплохо, – улыбаясь, промолвил он. – Аллея должна быть покрыта лужами, деревья сыплют брызги. Так, добавим брызг и ветер.
Кожевин выждал, когда ослабеет боль в голове и приступил к созданию образа несчастной девушки, ради которой вскочил до обеда, нанося краску, на заранее обозначенный, контур. Кисть будто бы принадлежала не ему. Он в бешеном темпе отметил ее пальто серыми мазками, отмахнул от себя голос, еще недавно сопутствующий во сне, зажмурился и утер нос рукавом. Все это время он искусно клал краску, без остановки и не задумываясь.
Картина была закончена лишь под вечер. Кожевин рухнул в бессилии и, несмотря на то, что руки его тряслись, а сердце колотилось как бешеное, проделанной работой он был доволен. Девушка получилась такой, какой ее и задумал художник: вихрастая, миниатюрная, с прозрачным зонтиком, вскинутым на плечо. Она стояла у тротуара, и взгляд у нее был печальный.
- Такая явная, такая живая. – Сказал он негромко, опрокинув голову от приятной усталости. – Впервые со мной такое. Где же я тебя видел? Зачем мне тебя было вспоминать?
Ответов он не искал. Открыл упрятанную на вечер бутылку кваса и улыбнулся собственным мыслям. Смотрел на порывы ветра, разносящие по аллее пожухлые листья, предчувствуя что-то очень недоброе, в этих жутких, полных боли красках. Пару раз даже вздрогнул, когда встретился с этой незнакомкой глазами.
Кожевин дал полотну высохнуть и спрятал его под брезентом. А потом уснул в собственном кресле. Был десятый час вечера.
Следующим днем в мастерскую спустился человек в длинном пальто, заплатанном на правом плече и в черной шляпе с бархатными полями. Он снял замшевые перчатки, потоптался возле спящего Кожевина и поцокал языком.
– Спишь, значит?
– Нет, что вы. – Безынтересно промычал Кожевин, понятия не имея, кто вошел. – Вам чего неймется ни свет ни заря?
Человек в пальто помолчал, зашагал по мастерской, причмокивая губами. Пока он ходил и думал, Кожевин поднялся с кресла, расправил мешковатые штаны, посмотрел на своего гостя: это был Юрий Семенович, человек с большими деньгами и маленьким терпением. Неделю назад он заказал портрет своей жены к годовщине свадьбы. Тот самый незаконченный портрет, покрытый пылью где-то в углу.
– Так вот. – Сказал заказчик.
Кожевин навострил уши и приготовился выслушивать нотации.
– Мне, честное слово, плевать на любое оправдание, которое вылетит из твоего поганого рта. Я давал тебе дополнительно три дня. Три дня, черт тебя дери! Припоминаешь? Позавчера, когда мы обсуждали ход работы над портретом, ты божился, чуть ли не раболепствовал. Говорил, в срок закончишь...
– Полотно почти готово Юрий Семенович, – спросонья пробормотал Кожевин. – Того глядите, давайте я вам скидку сделаю.
– Я что похож на человека, которому нужна скидка? – Юрий Семенович приподнял краешек брезента, где была изображена девушка с прозрачным зонтиком. – Это моя картина?
«Нет» – Хотел было ответить Кожевин, но не нашел веской причины, потому как Юрий Семенович стянул брезент полностью. Заказчик прищурился, отшатнулся, потом снова сощурил глаза, как бы, не доверяя тому, что видит. Он не поверил и во второй раз.
– Откуда это?! Что это?! Кто ты мог зарисовать ее в ту страшную минуту?! Кожевин почувствовал во всем теле такой холодный и колючий страх, когда в мастерской послышался истошный вопль этого чудака.
– Моя вчерашняя работа. – Поспешно заявил он в свое оправдание. – Что с вами Юрий Семенович?
Заказчик попятился назад. Его губы дрожали, а глаза наполнились слезами.
– Прости меня! – кричал он глядя на картину. Еще шаг. Робкий и неуверенный, – на дороге было скользко. Я не успел затормозить. Я сигналил тебе, почему ты не убралась с дороги, черт тебя возьми!
Юрий Семенович схватил Кожевина за плечи. В тот миг показалось, что глаза заказчика вот, вот вырвутся из глазниц.
– Откуда ты знаешь!? Да я сбил ее на смерть этой осенью, но об этом никто не знает! Я подчистил следы! Ты видел меня в тот момент?! Говори!
– Что происходит, Юрий Семенович! Вы в своем уме?
Заказчик попытался вдохнуть, но покрасневший от давления сделал еще один неловкий шаг и споткнулся. Предательская ножка кресла была тут как тут. Он рухнул на пол и ударился затылком. В его глазах застыл страх, а тело лишилось чувств.
Кожевин в ужасе посмотрел на бездыханное тело Юрия Семеновича, затем на картину. Выходит, тем плачевным осенним вечером, она прогуливалась по аллее и, не успев ощутить последнего мгновения жизни, лишилась ее, а сейчас, расправившись со своим обидчиком, она смотрела на возмутившегося и неспокойного Кожевина пустыми глазницами и сквозь полотно, сквозь толстую гущу краски, застыв в жуткой, сладкой и удовлетворенной улыбке. Скорее всего, так растеклась краска. День выдался особенно солнечный.