Хозяйствование на Руси и русский архетип
17.06.2020 телеграм-канал «Залесская земля» перепечатал статью телеграм-канала «Толкователь», посвящённую описанию подсечно-огневого земледелия:
«А главное, подсечно-огневой человек Северной Евразии века до XV, а в медвежьих углах, как мы видели, и до начала XX века, не интересовал колонизаторов тех мест. Русь ещё не была включена в глобализм в качестве поставщика зерна. Это была территория меха. Скандинавы-колонизаторы и потом их потомки максимум могли обложить лёгкой данью белкой или бобром таких редко разбросанных по лесу крестьян. И то, если доберутся до них по реке.
В общем, это был автономный свободный человек лесного океана вдали от торговых факторий, максимум — с данническими, необременительными обязанностями. Но и от них можно было уйти дальше в лес, вплоть до Урала и далее Сибири.
А позже на Русь пришла зерновая катастрофа, с крепостничеством и прочими “радостями”»
Фернан Бродель связывал со способом хозяйствования детерминизм цивилизации, её сущность, то, что формировало человека и, отложившись в его генах, архетипах воспитания, продолжает формировать до сего дня:
«Земледелие … должно было ориентироваться на господствующее растение, а потом строиться в зависимости от этого древнего первоначального выбора, от которого будет в дальнейшем зависеть всё или почти всё… Они <пшеница, рис, кукуруза> были «растениями цивилизации», которые очень глубоко организовывали материальную, а порой и психическую жизнь людей, так что создавались почти необратимые структуры, … “детерминизм цивилизации”».
Из вышесказанного ясно, что:
• этот детерминизм русской цивилизации определяет склонность людей к обособлению, объясняет слабую популярность коллективных форм самоуправления, глубокое внутреннее неприятие людьми партийных проектов, общественной нагрузки;
• всё, что связано с институтами, организующими хозяйственную деятельность с XVII века, — крепостным правом и общиной, является чуждым этому детерминизму, противоречит духу нашей цивилизации;
• возникновение этих институтов — следствие включения России в международную систему разделения труда в определённой роли; эта роль, хотя и была, вероятно, неизбежной, не может являться поводом для гордости; в контексте перестройки международной системы разделения труда, которую мы, вероятно, наблюдаем сейчас, понимание истинного детерминизма собственной цивилизации важно для формирования как образа будущего, так и конкретных переговорных позиций.
Русское огораживание: формирование общины и закрепощение крестьян
Община, как и более широкая тема народничества, — это интеллигентская мода XIX века. Об общине с трепетом пишет А. И. Герцен в своём цикле статей на английском языке «Russian serfdom». Отсутствие во всём этом глубокого содержания, чужеродность её апологетов предмету тем хорошо передал Л. Н. Толстой сатирическим рассказом одного из героев романа «Война и мир», Билибина, секретаря русского посольства при австрийском императоре, описывая как le православное российское воинство est terrible pour le pillage.
Между тем,
«вопрос о происхождении русской общины и характере её в различные эпохи принадлежит к числу наиболее спорных в русской исторической науке» (И. М. Кулишер).
Идея о естественном происхождении общины как расширяющейся семьи (родовая община) поддерживалась И. Д. Беляевым (1810—1873), С. М. Соловьёвым (1820—1879), М. Ф. Владимирским-Будановым (1838—1916). Однако эта идея является маргинальной. Научно и фактически обоснованной считается идея происхождения общины как органа местного самоуправления (административная и судебная власть с компетенцией гражданских споров и преступлений против общественного порядка). Этой позиции придерживались Б. Н. Чичерин (1828—1904), В. И. Сергеевич (1832—1911), П. Н. Милюков (1859—1943). Русское правительство, функционируя на огромных территориях с низкой плотностью населения, не имея концентрированной финансовой системы, делегировало вопросы налогообложения чёрного крестьянства общине, попутно создав её и сделав её не просто налоговым агентом, а истинным налогоплательщиком, коллективным откупщиком. Основой налогообложения была земля. Обеспечением развёрстки налогов по членам общины стало изъятие земли в общинную собственность из частной собственности крестьян, которые обрабатывали эту землю, вводили её в сельскохозяйственный оборот.
Перераспределение земли внутри общины, конечно, могло служить и инструментом оптимизации сельскохозяйственного производства. Для обработки земли нужны трудовые ресурсы, и потому с точки зрения максимизации производства и сбора налогов оскудевшие крестьянские семьи должны уступать землю тем, у кого есть ресурсы для её обработки. Впрочем, ниже приведён пример, свидетельствующий об экономическо-административной неэффективности общины.
Фактически с конца XV века община становится институтом закрепления свободного (чёрного) крестьянства на земле. Как какой-то крепостник, помещик или вотчинник, община отчитывается:
«И та, господине, деревня стояла пуста лет с двадцать, и хоромы, господине, развалялись да и погнили, только с той деревни одно избищо осталось. И мы, господине, ныне на том поле той деревни Дубровки на Деревнищах посадили Данилка Гаврилова, сына Кухмарева, где преже отец его живал» (цит. по изданию «Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России», собранному и изданному профессором Киевского университета А. А. Федотовым-Чеховским (1806—1892)).
Часто в документах описывается коррупционность общинного механизма перераспределения земли (см. Забелин, op cit): крепостному крестьянину крупного землевладельца боярина Б. И. Морозова (1590—1661) Мишке Козлу выборный Игнашка с товарищами сказали:
«Ты паши там, где навóзил, а что нажил, и ты с нами подели, так мы тебя ровно и приверстаем».
Тот же Игнашка с товарищами своровал пустой осмак земли (1/8 стандартного налогооблагаемого участка).
Документальных свидетельств об общине как инструменте социальных гарантий не приводится. Скорее владетели вотчин и поместий помогали своим крестьянам, нежели община. Да община была и не заинтересована в этом: исключение нуждавшегося крестьянина из налоговой развёрстки возлагалось дополнительным бременем на общину:
«Умилостивись, государь князь Яков Никитич, пожалуй меня, сироту своего, вели, государь, с меня тяглова жеребья сбавить полдесятины, для того, что я скуден и беден» — (обращение крестьянина Максимки Гордеева к кн. Я. Н. Одоевскому (до 1643— 1697))
Община, которой боярин поручил оформить решение вопроса, переложила обязательства на крестьянина Гуньку Панкратова, который был «человек семьянистый и скотом и всяким прожитком исправлен»
Цит. по Арсеньев Ю. В. (1857—1919) Ближний боярин князь Никита Иванович Одоевской и его переписка с галицкою вотчиной (1650—1684).— М.: Императорское Общество истории и древностей российских при Московском университете, 1902.— 129 с.: ил.
В этом примере прекрасно всё:
• экономическая неэффективность общины: рационально действующий экономический агент распределил бы землю общины в соответствии с имеющимися трудовыми ресурсами, а не ждал бы, пока члены общины попросят это сделать;
• понимание крестьянами административной неэффективности общины: Максимка Гордеев сразу «через голову» местного самоуправления обращается к вотчиннику, и лишь власть последнего заставляет общину принять экономически обоснованное и эффективное решение.
Вообще, землевладение и обеспечение земли рабочей силой в XVI—XVII веках — вот два взаимосвязанных вопроса, вокруг которых строится описание народного хозяйства.
Развитие народного хозяйства в XVI—XVII веках — это три процесса:
• рост степени разделения труда, выражающийся в росте числа служилых людей:
«Беспрестанные войны заставляли усиливать военно-служивый класс»
(И. М. Кулишер)
• сокращение чёрной и незанятой земли в центре России;
• рост нехватки трудовых ресурсов для обработки поместной и вотчинной земли, особенно после Смутного времени.
Благосостояние служилых людей и способность исполнения ими службы зависели от тех поместий, которые им жаловались для этого, и вотчин, которыми обладали они сами. Служба подразумевала постоянные инвестиции и расходы. Так, согласно данным Е. Д. Сташевского, в 1632 году Афанасий Иванович Аничков (Нехорошев) был обязан в любой момент по приказу явиться «сам на коне, 1 человек на коне с пищалью, саблею, с простым конём, 1 человек на коне с пищалью и саблею, 2 человека в обозе». В его случае эта обязанность фондировалась поместьем в 115 четвертей земли (примерно 65 га), а кроме того, он владел вотчиной в 232 четверти земли (ок. 130 га) с 23 крепостными крестьянами и бобылями. Поместье, к слову сказать, рабочей силой обеспечено не было.
Экономическая ценность поместья как жалования для службы зависела от наличия рабочей силы. Поэтому закрепощение и санкции за нарушение крепостных договоров, обеспечиваются государственным аппаратом:
«Которого их хрестьянина из села и из деревень кто к собе откажот, а их старожильца, и яз, князь велики, тех хрестьян из Присек и из деревень не велел выпущати ни к кому»
(Грамота 1455 года, изданная в «Акты исторические, собранные и изданные Археографическою Комиссией», Т. 1)
Сами крепостные крестьяне, будучи привязанными к земле, рассматривались уже в XVI веке как часть поместья:
«И вы бы тогда, все крестьяне, которые в тех деревнях живут, Ондрюши Рясницына слушали, пашню на него пахали и доход ему помещиков (то есть, чей — помещиков) платили»
«И вы б все крестьяне, которые в тех пустошах живут, архимандрита Ионы с братьею слушать и пашню на них пахали и доходы им всякие платили по их монастырскому уложению» Из поместных дарственных 1582 года.
«Пожаловал государь тем Нечаевским поместьем брата его Бориска Третьякова ж сына Коведина, и вы б к Борису приходили и слушали его во всём, и доходы бо естя ему денежной и хлебной и мелкий доход давали, потому ж как если давали брату его Нечаю.» (послушная грамота 1553 года)
Конкуренция за рабочую силу была весьма существенной и зачастую жёсткой. Помещики и вотчинники сманивали крестьян, предлагая им лучшие финансовые условия (подъёмные), незаконно их вывозили, без отказа, беспошлинно, без возврата ранее предоставленных законным крепостником ссуд, зачастую насильственно:
«А крестьян ево поместья вывез за себя Фёдор Ребров о Петрове дни <1576 года>, и тово, господине, Иванька Панова, да Демеха Тарасова князь Михаило вывез за собя в сельцо в Велье, а Иванька, господине, Григорьева Жюка отдал князю Петру, а князь Пётр, господине, ево посадил в деревне в Липском, а вывез в 93-м году (то есть, в 7093 году от сотворения мира или в 1585 году от Рождества Христова) после Покрова Пречистыи на трети недили в субботу (то есть, 02.11.1585, Юрьев день 09 декабря); и явка, господине, у нас есть, што ево в поместье не пустил и рожь ево пожал князь Михайло» (из показаний крестьян по следствию о разорении поместья).
Сильные властители, например Троице-Сергиева Лавра, не только вывозили крестьян, но и лоббировали для себя особые сроки давности сыска беглых от них крестьян до 11 лет (обычный срок давности 5 лет):
«которые выбежав из Троецких вотчин живут за бояры и за околничими и за дворяны и за детми боярскими и за всякими людми по 122-й год (7122 год от сотворения мира, 1614 год по Р. Х.) за девять лет, вывозить их по сыску назад в Троецкие вотчины».
Опираясь на эти установления, всесильный монастырь беспредельничал:
«Дворяне и дети боярские многие нам били челом, что возят в Троицкие вотчины их старинных крестьян, которые жили за ними лет двадцать и болши».
Необходимость ограничения конкуренции хозяйств за рабочую силу, координации производственного цикла сельского хозяйства и сроков обращения рабочей силы приводило к закрепощению крестьян:
• свободных (чёрных) крестьян и крепостных крестьян крупных вотчинников — средствами общины,
• крестьян мелких вотчинников и помещиков — развитием института крепостного права.
Таким образом, развитие общины и развитие крепостного права — это два параллельных, взаимосвязанных и переплетающихся процесса с одним и тем же комплексом экономических причин и одной и той же экономической целью. Другими словами, это разные проявления одного и того же экономического явления. Это русское огораживание.
Приложение. Землевладение и рабочая сила
Прежде, чем завершить статью, хочется привести краткий конспект описания «гражданско»-правовых отношений, связанных с землёй и рабочей силой. Мы в XXI веке не понимаем и не имеем языка, который бы позволил понять эти отношения, как они есть. Советское школьное образование XX века также не раскрывало сущности этих понятий, проводя пропагандистскую линию на уравнивание крепостного права и плантационного рабства, восходящую к деятельности А. И. Герцена.
Земля могла быть ничьей, чёрной (то есть, принадлежащей обрабатывающим её свободным крестьянам), наследственной (вотчинной), поместной (как частью вотчинной). Государственные земли (Дворцовые земли) и монастырские земли по своему статусу были близки к вотчинной земле.
Собственность на землю изначально устанавливалась заимочным порядком в границах «куда топор, соха и коса ходили». Регистрация и обеспечение собственности осуществлялось государством — «доложа государя царя и великого князя» (Тверские акты 1506—1647 гг., изданные С. А. Шумаковым (1865—1918) в 1896 году). Большое значение имела давность владения: из формулировки «тем вотчинам быти за монастыри по-прежнему потому, что те вотчины застарели в монастырех многие леты» (указ Михаила Фёдоровича от 1622 г.) следует, что давность была выше многочисленных решений, направленных против церковного землевладения.
Дворцовые земли пополнялись в результате многочисленных реформ и внутрироссийских войн (изъятие новгородских земель во Дворец Иваном III, опричнина), переселением вотчинников внутри Московского государства. Значительная часть дворцовых земель распределялась в поместное владение.
Поместной землёй её владельцы наделялись за службу на время этой службы для кормления. Наследование было возможно лишь при поступлении наследника на службу и помещением его на те же земли (указы 1550 и 1555 годов: «а сын его к той же службе не пригодится, ино в того место прибрать иного»). Оборачиваемость вотчинной и поместной земли, однако, примерно одинакова: по данным Ю. В. Готье (1873—1947), в XVII веке в Московской области за 15 лет вотчины могли дважды поменять своих собственников.
Монастырские земли были ограничены в обороте: они изначально передавались вотчинниками монастырям за вечное поминовение души. Поэтому их отчуждение от монастыря было не возможным, так как предполагало отказ монастыря от своих душепопечительских обязательств. Это приводило к концентрации вотчинных земель у монастырей, с чем безуспешно боролось государство (постановление Василия III 1522 года, решение Стоглавого Собора 1551 года, указ об обеспечении вечного повиновения движимым имуществом или из царской казны 1562 года, решение Освященного Собора 1573 года, приговор Земского Собора 1580 года, Соборное уложение 1649 года).
В целом, поместное землевладение было менее эффективным, чем вотчинное или монастырское в силу меньших масштабов: бывало, что мелкие поместья состояли из 3-4, а иногда и 7 имений в разных уездах; средняя площадь поместий по данным Е. Д. Сташевского 144 четверти против 127 четвертей для вотчины (op cit., с. 22).
Рабочая сила имений могла иметь один из трёх правовых статусов. Крепостные крестьяне закреплялись на земле для её обработки. Бобыли имели профессиональную специализацию (например, сельскохозяйственную), и их проживание допускалось вотчинником или помещиком без привязки к конкретной земле. Холопы имели личную зависимость от вотчинника или помещика. Закрепление крепостных крестьян или поселение бобылей представляло собой «гражданско»-правовой договор с принятием обеими сторонами взаимных обязательств: имеются судебные решения в пользу ушедшего крестьянина с мотивировкой
«не умел крестьянина своего кормити в те голодные годы, а ныне его не пытай», и решения «тому крестьянину жити за тем, кто его голодные лета прокормил».
Зачастую поселение совмещается с наделением крестьянина орудиями труда, имуществом, кредитом (обычная процентная 20% годовых, но, возможно, взымалась только в случае ухода, то есть являлась механизмом закрепощения).
Переход крепостных крестьян к другим помещикам или вотчинникам в разгар сельскохозяйственного сезона сопряжено с известными сложностями для владельца земли. Всё это усугублялось нехваткой трудовых ресурсов, особенно после Смутного времени. Поэтому закрепощение и санкции за нарушение крепостных договоров, обеспечиваются государственным аппаратом. Сами крепостные крестьяне, будучи привязанными к земле, рассматривались уже в XVI веке как часть поместья.
Разумеется, крепостное право ничего общего с плантационным рабством не имело. Плантационный раб — это рабочий скот, в то время как крепостной крестьянин — это привязанный к земле юридически самостоятельный работник. Это подтверждается даже поздними эксцессами: процесс Д. Н. Салтыковой (1730—1801) не был сложен с юридической точки зрения, лишь коррупция и родственные связи создавали те же сложности, что и резонансные процессы нашего времени. Даже А. И. Герцен, описывая дело кн. Трубецкого, был вынужден признать:
«Dungeons and irons, it should be understood, are equally foreign to Russian customs.
Подземные темницы и кандалы, следует понимать, чужды русским обычаям <помещиков>».
Проблема крепостного и общинного права не в нём как таковом, а в несбалансированности механизмов принуждения исполнения обязанностей крестьян и их «нанимателей» — крепостников или общины.
© С. А. Копылов, CFA, FRM