Когда я училась на психолога, то на одном из психологических тренингов нужно было вспомнить и рассказать о радостном и ярком впечатлении своего детства лет до 5-6. Для меня это задание стало одним из самых трудных. Перебирая в своей памяти события той поры, я пыталась припомнить что-то веселое. Наверное, что-то было, а как же иначе? Принято считать, что детство – веселая и беззаботная пора. Но в мою голову ничего не приходило. Совершенно ничего радостного. Но такого же не может быть…
Память подсовывала совсем другое – страшное, а может быть, даже трагическое. Мои родители в то далекое время переехали на Камчатку и стали работать в небольшом геологическом поселке. Его основные жители – геологи, буровики, строители, научные работники - вулканологи, которые трудились над возведением геотермальной станции.
Не так много лет прошло после окончания войны, поэтому в поселке было достаточно бывших фронтовиков и даже бывших зэков. Зэки вели себя тихо и смирно, не считая того, что по праздникам напивались по полной программе, как говорят, до поросячьего визга. Поэтому иногда кого-то находили замершим в снегу или заживо сваренным в гейзере, или задранным медведем. Кстати, возле нашего поселка медведи порой ходили целыми семьями, с выводком маленьких медвежат.
Наша семья занимала одну небольшую комнату в бараке. Родители работали очень много, практически не выходя из дома, тут же, в соседних помещениях барака. Мама возглавляла почтовое отделение, а папа – почти круглосуточно трудился начальником радиостанции. Фактически все контакты с большим миром в поселке были в их руках.
Мы с маленькой сестрой целыми днями играли и гуляли, где хотели. Естественно, не было никакого присмотра за детьми – полная свобода! Спустя какое-то время на свет появился наш младший брат.
Похоже, общий тревожный фон и необъяснимое напряжение не позволяло мне помнить о радостных событиях, так как время от времени в нашей семье происходили жуткие вещи.
Бывало так, что я внезапно просыпалась среди ночи от грохота и истерических криков мамы. И в самые первые минуты своего пробуждения я ничего не могла понять, было очень страшно, этот страх полностью тормозил мое сознание. Я видела, как отец что-то громко говорил, при этом бил маму кулаками, она выла, отбивалась и закрывала руками голову. Сцепившись, они падали на пол, вставали на колени, а потом снова и снова продолжали войну. Со стола со звоном падали тарелки, ложки-вилки, сковородки, стулья переворачивались и летели в сторону. Эти минуты для меня были настолько страшными, что трудно описать словами. Они мне казались вечностью.
Просыпалась маленькая Наташа, она плакала, кричала, звала маму, хваталась за меня своими ручками, словно я могла ее спасти. Но в такие минуты я была парализована. Смертельный ужас сковывал мое тело и не позволял ни кричать, ни говорить, ни даже двигаться. Я съеживалась, стучала зубами, дрожала нервной дрожью, абсолютно не владея собой.
Не знаю, как долго продолжался этот кошмар, может быть, минуты или часы, сейчас трудно это вспомнить, когда я словно попадала в другое измерение и мне начинали видеться странные сюрреалистические картины – будто время трансформируясь во что-то материальное, превращается в густую и вязкую массу. Эта масса затягивала мое существо в липкую воронку и с огромной силой, помимо моей воли, тащило мое тело куда-то в пропасть. Не знаю, как описать это состояние, наверное, оно похоже на то, когда человек умирает, и уже не в силах остановить этот процесс – сверхчеловеческая неведомая мощь владеет тобой целиком и полностью. Скорее всего, сознание таким странным образом охраняло меня от возможности сойти с ума в те страшные минуты. Для ребенка, не достигшего и пяти лет, это было хуже пытки.
Во время таких разборок, практически всегда повторялся один и тот же сюжет: мама наспех набрасывала на ночную рубашку фуфайку и убегала из дома до наступления утра. Только потом я узнала, что в такие ночи она отсиживалась в курятнике в холоде и полном одиночестве. Не передать словами, как разрывалось мое сердце от жалости, полной безысходности и любви. Всякий раз я представляла себе эту жуткую картину – горько плачущую избитую маму. Глубокое чувство вины родилось в то время. Много раз, еще будучи ребенком, я думала о смерти, о нежелании жить. Конечно же, родители об этом даже не догадывались.
Когда мама убегала в курятник, я и сестра оставались в комнате с отцом. Он сидел на табуретке посреди комнаты, в которой было все разбросано, среди этого хаоса, бесконечно курил и молчал. Я подползала к нему, и еще не в силах что-то сказать, просто садилась рядом, прижималась дрожащим телом и почему-то неотрывно смотрела на его папиросу. Наблюдала, как при затяжке загорается и искрится табак, освещая суровое лицо папы и слышала, как на его шее с шумом пульсирует жилка. Когда он выдыхал дым, я сильно зажмуривалась и сжималась в комочек. Было очень страшно, хотелось что-то сделать, чтобы разрядить это невыносимое нечеловеческое напряжение.
Отец спрашивал меня: «Страшно, испугалась?» Я кивала и меня снова и снова сковывало липкое нечто.
Я до ужаса боялась ночей. Боялась засыпать. Лежа в кровати, автоматически срабатывал сторожевой рефлекс – я прислушивалась к любому шуму, скрипу, интонациям произносимых слов родителей. Как будто только от меня зависело, насколько спокойно пройдет очередная ночь. Такой контроль сильно изматывал.
Несмотря на то, что мне уже много-много лет, я до сих пор боюсь ночей. Видимо, что-то глубоко спрятанное в подсознании напоминает мне о давно пережитом детском ужасе.
Через несколько лет, прожитых на Камчатке, родители решили переехать в большой город. Собрались очень быстро, зимой. Стояли сильные холода. За нами приехал вездеход, в который погрузили небольшой скарб, чемоданы, коробки, тюки. Нас с Наташей посадили на эти тюки, ненадолго открыли заднюю дверь вездехода и разрешили какое-то время смотреть на дорогу.
Я смотрела, как удалялись домики поселка, постепенно превращаясь в малюсенькие, почти кукольные, затем сливаясь в крошечную точку, исчезли совсем. В памяти запечатлелись бесконечные бело-голубые искристые сугробы, величественные сопки и убегающая от нас дорога. Мысленно я прощалась с чем-то страшным, надеясь на лучшие и счастливые дни.
Надо сказать, что впоследствии вражда, которая периодически вспыхивала между родителями на Камчатке, растворилась навсегда. В город, куда переехала наша семья, ни разу не было тех жутких и страшных сцен, которые сопровождали меня на Камчатке. Я так и не узнала причин драматических разногласий между родителями, да и не пыталась их узнать. Разговоров и тем более обсуждений про прошлое никогда не возникало, как будто этого не было. Семья хранила какие-то тайны.
Я часто думала и думаю до сих пор, что могло заставить моих замечательных, добрых, прекрасных, порядочных родителей испытывать то, что было с ними. Но теперь этого не узнать никогда.