Дед Иван доколол дрова, оглядел внушительную кучу сухих поленьев, высящуюся посреди двора и с удовлетворением присел на оставшийся самый широкий и комлистый пень.
«Ладушки… Ай, да я. Ай, да старый пень…Ещё кое-что могу. Хоть и тяжеловато уже», - думал старик, вытирая пот со лба грубым рукавом матерчатой куртки. Он решил сегодня отдыхать, а завтра начать складывать поленницу в сарае.
Убрав инструмент в бревенчатый двор, дед тяжёлой походкой направился в сени, там скинул с себя сапоги и куртку. Зайдя в кухню, он поставил чайник на газ и присел на скамейку около русской печи. Есть от усталости не хотелось. Иван ополоснулся холодной водой из рукомойника, выпил чашку чая с бутербродом и повалился спать на диван.
Ночь спал неспокойно. К полночи лаял пёс Буран то ли на луну, то ли на соседских собак, вольно отпущенных на ночь.
И всё-таки не рассчитал в этот раз дед свои силы. Хоть шестьдесят пять и не возраст для деревенского мужика, но два полных дня махать топором, наверное, уже перебор…
Утром спина тянула, голова болела, руки дрожали. Померив давление, дед понял, что сегодня надо устроить себе выходной, полежать и отдохнуть: работать не получиться. Надо «отойти» от колки дров.
Он вышел во двор, покормил пса, глянул на кучу дров, покурил на крылечке и вернулся в дом. К вечеру дед Иван всё же стопил баньку и погрелся, чтобы унять свою больную спину. Кажется, после бани полегчало. Но ночью снова не спалось. Опять беспокойно загавкал пёс. Дед выглянул в боковое окно во двор, собираясь шикнуть на собаку, и обомлел. В темноте около дров двигалась фигура. Кто-то набирал дрова в охапку.
У деда ком застыл в горле. Он загрохотал по раме кулаком и закричал, а потом побежал во двор прямо в нижнем белье.
Во дворе уже никого не было, только Буран оглушительно лаял и рвался с цепи. Пёс глядел и ворчал в сторону соседей. Дед в лунном свете заметил дыру в заборе: были отодвинуты две широкие доски. Вор, сбегая, даже не задвинул доски обратно. Иван подошёл к дыре и заметил в чужом дворе куски бересты и остатки свежей еловой коры, а также натоптанную меж гряд дорожку.
- Стёпка! Гад! Ну, завтра я с тобой разберусь, паршивец окаянный! – крикнул дед Иван и плюнул на землю. Теперь, даже при свете луны он увидел, что значительная часть его колотых дров со стороны соседа исчезла, убавилась.
- И на что только надеялся, гад? Что, думаете, я совсем старый дурак? Ничего не увижу? Может, и глуховатый я теперь, да только пока не слепой! – кричал дед в ночь, прекрасно зная, что его слышат.
Соседи у деда были незавидные. Сынок их, вернувшись к старикам из мест не столь отдалённых, пропивал с отцом пенсию, нигде не работал. Несколько дней после пенсии семейка «гуляла», раздавала долги, а затем начинались голодовки, воровство с чужих огородов. Вот теперь и до дров деда Ивана добрались – им нечем даже баню стопить, а впереди зима.
Наутро дед Иван заколотил забор, скрепив доски длинной металлической полосой сверху и снизу. На ночь стал отпускать по двору Бурана. Но за пару дней старику пришлось приналечь и сложить все дрова во двор, пристроенный к избе. Так надёжнее. Изнутри ворота запирались на здоровенный крюк.
Вороватые соседи, не признавая своей вины, отворачивались от гневных порицаний деда, махали на него рукой. Но вечерами начали в сумерках разбирать старые заборы садов редко навещаемых дачных домов, на дрова пошли и покосившиеся баньки, стоявшие почти у самой речки за огородами. Трещала деревня…
Дед Иван проверил все запоры на калитках, забил все дыры в заборе. Кроме дров у деда и брать было нечего. Огородик он содержал небольшой, так как жил один, а из живности - пёс Буран только и был его охранником и верным другом.
- Вот напасть на нашу голову, - жаловался Иван другой соседке, Наталье Петровне. – Жили раньше не тужили. Всё-таки, когда работали люди в колхозе, то дисциплина их заставляла вставать, идти на работу, не пить. Все своё имелось. Так ждали пенсию… И так она не велика! На что пить? А глянь, до чего дошли: и парня упустили, и сами спились…
- А сколько таких семей в деревнях наших! Нет ни одной деревеньки, где бы такое семейство не портило кровь другим людям, - вторила ему Наталья Петровна. – Эх, дело непоправимое… Беда, да и только. И им некуда деться. И нам от них тоже - никуда… Разные все люди.
Старики сидели вечером на скамейке у дома и глядели на закат. Им живо виделся в памяти почти такой же вечер, идущее с поля деревенской стадо, не колхозное, а своё - частное… Коровушки умные, каждая свой двор знает, бараны и овечки, козы тоже все к своим воротам спешат. Не пробегут мимо. А у каждых распахнутых ворот хозяйка свою скотинку ждёт с ведром пахучего вкусного пойла… И начинается дойка в деревне, когда с каждого двора слышится музыка молочных тёплых струй, бьющих о ведро – и выходит женщина со двора с ведром молока, покрытым пузырящейся тёплой пеной… Парное...
Часто во сне дед Иван видел такие картины. А ещё шумные колосящиеся поля пшеницы или ржи. А как можно забыть цветущий синий лён, колышащийся от ветра, словно морские волны?
«Ничего, будем жить. Будет жива и наша деревня», - успокаивал себя Иван, ложась спать. «Всё будет хорошо, спи, Буран, никто нас не побеспокоит. Мы ещё с тобой кому хочешь отпор дадим, верно, дружок?…»
Деда словно Бог услышал. Вскоре уехал сынок соседей в город на заработки, да так там и остался. Надоела ему полуголодная жизнь в деревне, рассорился с отцом. И батяня поутих.
Сразу стало спокойнее в деревне. Некоторые дачники из областного города вышли на пенсию и стали жить в деревне постоянно. Облагородили участки и дома, выросла деревня за счёт приезжих. А дед Иван радовался, что люди добрые приезжают в их края, с каждым кланялся-здоровался. И его в деревне уважали.
Спасибо за ЛАЙК, ПОДПИСКУ, отзывы, ваши воспоминания.
До новых встреч, друзья!