1. «Благодаря великому онего-устьсысольско-верхотурскому железному пути, Прокоп очень комфортабельно совершил своё путешествие и теперь, совершенно как дома, расположился в верхотурской гостинице для приезжающих под фирмою «Удовлетворённый обыватель», из которой, стараниями местного «излюбленного человека», навсегда были изгнаны блохи и клопы. Но не успел мой друг умыться и причесаться с дороги, как уже Гаврюшка доложил, что к нему явилась депутация от студентов верхотурского университета. Университет был основан в недавнее время иждивением действительного статского советника (в военное же время корнета) и всех железнодорожных жетонов кавалера Губошлёпова, с специальною целью образования домашних Невтонов и быстрых разумом Платонов из соседних вогульцев и остяков. Но, несмотря на недавнее учреждение университета, студенты уже жаловались. Во-первых, с самого основания университета ни одна из учреждённых в нём кафедр до сих пор не была замещена; во-вторых, самое помещение университета в бывшей швальне инвалидной команды представляло очень значительные неудобства. Хотя же они, студенты, неоднократно приносили на действия г. Губошлёпова жалобы действительному статскому советнику и всех жетонов кавалеру, г. Мордухаю Проходимцеву, но получили ответ, в котором г. Проходимцев, ссылаясь на недавнее своё дело с ташкентским земством, выражал мысль, что в настоящее непостоянное время вступать в какие-либо обязательства по предмету распространения в России просвещения — дело довольно щекотливое: пожалуй, не поймут шутки, да и взаправду деньги вытребуют!
— Ваше высокородие! на вас одна надежда! Вам шайтан поможет! — взывали бедные вогульцы и остяки к Прокопу.
И надежда не тщетная, ибо Прокоп тут же вынул из кармана десятирублевую ассигнацию, подал её студентам и сказал:
— На первый раз... вот вам! Только смотрите у меня: чур не шуметь! Ведь вы, студенты... тоже народец! А вы лучше вот что сделайте: наймите-ка латинского учителя подешевле, да и за книжку! Покуда зады-то твердите — ан хмель-то из головы и вышибет! А Губошлёпову я напишу: стыдно, братец! Сам людей в соблазн ввёл, да сам же и бросил... на что похоже!
Студенты ушли, благословляя имя своего благодетеля. «Не так дороги нам эти десять рублей, — рассуждали они между собой в передней, — как дорог благой совет!» Вслед за студентами явился градской голова с выборными от общества и поднёс Прокопу большой горшок каши на рябчиковом бульоне.
— Клянчить пришли? — развязно спросил пришедших Прокоп.
— Как нам не клянчить! В нужде рождаемся, в нужде в возраст приходим, в нужде же и смертный час встретить должны! — ответил голова, понуривая голову, как бы под бременем благочестивых размышлений, на которые навело его упоминовение смертного часа.
— Говорите скорее! что нужно? Чёрт с вами! что могу...
— Знаем, ваше высокородие! знаем мы твою добродетель! Слышали мы, как ты в Ардатове в одну ночь площадь от навоза ослобонил! Может, не одну тысячу лет та площадь всякий кал на себя принимала, а ты, гляди-кось, прилетел, да в одни сутки её, словно девицу непорочную, под венец убрал!
— А разве и у вас площадь... тово?
— Нет, у нас площадь слава те господи! Храни её царица небесная! С тех пор как Губошлёпов университет этот у нас завел, каждый божий день студентов с мётлами наряжаем. Метут да помётывают на гулянках! Одно только: монумента на площади нет! А уж как гражданам это желательно! как желательно! Просто, то есть, брюхом хочется, чтоб на нашей площади конный статуй стоял!
И тут Прокоп не сказал слова. Он даже не стал расспрашивать, кому намерены верхотурцы воздвигнуть монумент, ему ли, Прокопу, Губошлёпову ли, Проходимцеву ли или, наконец, тому «неизвестному богу», которому некогда воздвигали алтари древние нежинские греки. Он вынул из кармана двадцатипятирублевый билет и так просто вручил его голове, что присутствующие были растроганы до слёз и тут же взяли с Прокопа слово, что он не уедет в Верхоянск, не отведав у головы хлеба-соли.
После представителей городского общества явились председатель и члены земской управы, из которых первый поднёс Прокопу богато переплетённый «Сборник статистических сведений по Верхотурскому уезду». Прокоп дал ему пять рублей, сказав:
— Дал бы, брат, и больше, да уж очень много вас нынче, развелось! На каждом шагу словно западни расставлены! Одному десять, другому двадцать, третьему целых сто... Это и на здоровые зубы оскомину набьёт!
Члены верхотурского суда, дабы не подать повода к неосновательным обвинениям в пристрастии, не решились представиться явно, но устроили секретную процессию, которая церемониальным маршем прошла мимо окон занимаемого Прокопом нумера. Причём подсудимый вышел на балкон и одарял проходящих мелкою монетой.
Наконец, пришёл и сам верхотурский «излюбленный губернатором человек» и поднёс Прокопу диплом на звание вечного члена верхотурского клуба. Узнав в «излюбленном человеке» бывшего сослуживца по белобородовскому полку (во сне мне даже показалось, что он как две капли воды похож на корнета Шалопутова), Прокоп до того обрадовался, что разом отвалил ему полсотенную, Но «излюбленный человек» не сейчас положил её в карман, а посмотрел сначала на свет, не фальшивая ли.
— Ну, теперь айда в суд! — весело сказал Прокоп, когда представления кончились.
Но в суде случилось нечто чересчур уж необыкновенное, нечто такое, что даже и во сне не всегда допускается...
Едва вошел Прокоп, в сопровождении двоих жандармов, как присяжные повскакали с своих мест и хором возгласили:
— Согласно с обстоятельствами дела! Согласно! Поступили бы! Хуже бы сделали! Хуже! Напрасно протестовал Хлестаков, напрасно поднимал он свой голос, взывая к присяжным:
— Прежде нежели приступлю к изложению обстоятельств настоящего дела, милостивые государи, считаю долгом кратко изложить перед вами, какие взгляды имело древнее римское законодательство на воровство вообще...
— Знаем, знаем! что ты нам очки-то втирать хочешь? — кричали присяжные, — сами дошлые! ишь малолетков нашёл!
Иерухима едва не разнесли на куски, и только благодаря Прокопову заступничеству ограничились тем, что вырвали у него пейсы.
— Благодарю вас, дети мои! — говорил Прокоп, рыдая, благодарю! Гаврюшка! Стрельников! Вот четвертная! Четыре ведра... бегите... живо! Кушайте, голубчики! Веселитесь!
Увидев это, Хлестаков вдруг изменил тактику и изъявил Прокопу готовность из обвинителя сделаться его защитником в Верхоянске. Но Прокоп кратко и строго обезоружил его:
— На-тко, выкуси!
Избитый и полумёртвый, Иерухим наконец восчувствовал. Он понял, что до сих пор блуждал во тьме, и потому изъявил желание немедленно принять христианство. Тогда Прокоп простил его, выдал, по условию, тысячу рублей и даже пожелал быть его восприемником.
Процесс кончился; у Прокопа осталось двести пятьдесят тысяч, из которых он тут же роздал около десяти. Сознавая, что это уже последняя раздача денег, он был щедр. Затем, прожив ещё с неделю в Верхотурье, среди целого вихря удовольствий, мы отправились уже не в Верхоянск, а прямо под сень рязанско-тамбовско-саратовского клуба...
К сожалению, однако ж, всё это было только во сне; в действительности же мне было суждено проснуться самым трагическим образом».
Салтыков-Щедрин, М. Е. Дневник провинциала в Петербурге. — Салтыков-Щедрин, М. Е. Собрание сочинений. В 10 томах. Т. 4. — М.: Издательство «Правда», 1988. Сс. 285 — 288.
2. Я писал уже однажды, в заметке «999. НАСЛЕДСТВО...», что самое сложное — вступать в права духовного наследства. В реальности гениальных творений так много, что актуальнейшей задачей является не создание нового, а освоение существующего. Если гениальное творение, — безразлично, в какой области религии, философии, искусства, науки, техники, — важно для нас, если мы действительно считаем его гениальным, то надо решать вопрос не просто о повышенном внимании к гениальному творению и об адекватном его понимании, а о более сущностном усвоении и его смыслов, и его стиля. Вот же он гений, Михайло Евграфович. Ну-тко, древние нежинские греки, усвойте, попробуйте!
2016.10.08.