У Графа – злой стеклянный блеск в глазах. Лишь бы он моргнул и чуть струсил, думаЛ Граф. Лишь бы резко шевельнулся, а еще лучше – показал бы мне спину. Тут-то взять его ничего не стоит. Но, нет, человек стоит, как вкопанный или идет совершенно медленно, почти незаметно. И не кричит, чем бы мог тоже подать сигнал к нападению, с толстой цепью в руках. Не машет ни руками, ни цепью, не шатается. Где его всему этому научили? И лицо не показывает. Вот паразит! Стар, видать, я стал, стар. Не взять этого мужика. А надо ли брать, подумал Граф, что-то давнее пришло на память. Не этот ли мужик был как-то в их доме. Бросил ему даже кружок колбасы. С пола, да тем более от чужого человека и без разрешения хозяина он не мог воспользоваться подачкой, но хозяин разрешил взять, и Граф угостился. У Графа на какой-то момент ослаб злобный свет в глазах. Он повернул морду в сторону хозяина, который стоял сзади в нескольких шагах: что он по этому поводу думает о мужике, и стоит ли продолжать не понятную для Графа игру людей? Что скажет хозяин? И этого времени было достаточно для того, чтобы оставить открытой, незащищенной свою спину.
Этого момента хватило, чтобы мужик изо всей силы ударил по спине цепью. Очень больно. Настолько больно, что у Графа выключилось сознание. Очнулся и сразу услышал хозяина: «Фу! Место!» Граф тяжело приподнялся, встал на лапы и виновато поплелся к своей конуре.
Рычков после поединка уселся на бревно, являющееся одновременно скамейкой. Уселся, как мешок с картошкой: тяжело и как попало. А потом подошел к Гурьке: «Ну, здорово!» и протянул тому руку.
Гурька отвернулся и буркнул под нос: «Давно такого дерьма в руках не держал».
Вечером Гурька, перед тем, как идти в магазин за бутылкой, взял Графа на поводок, отвел за дом, привязал к березе. Сходил в избу за двухстволкой.