А кто скажет [брату своему]:
«безумный», [тот] подлежит
геенне огненной.
(Евангелие от Матфея 5:22)
Иван Петрович занимался любимым делом – он писал книгу. В такие моменты он изумлялся своей сообразительности и находчивости. Он вкраплял в сюжетные линии романа настолько неожиданные (даже для самого себя) интриги, что специально их придумать невозможно.
Это происходило потому, что Иван Петрович целиком и полностью погружался в тот мир, который описывал. Он «видел» события своего романа.
Внезапно зазвенел звонок. Иван Петрович не понял, что это и откуда доносится. Первые несколько секунд он ошарашено озирался.
Входная, – наконец, догадался писатель. – О, господи, только не это! Иван Петрович терпеть не мог, когда его беспокоили во время наития вдохновения. Он терял от этого годы жизни.
Звонок повторился.
– Иду! Иду! – фальцетом пропел Иван Петрович в прихожую. – Уже иду!
Он взъерошил волосы на голове, и на макушке образовалась пепельно-серебристая копна, перестегнул пару пуговиц на клетчатой байковой рубашке, скинул один тапок, стянул носок и, притворно прихрамывая, поплёлся открывать дверь.
* * *
Было чудесное утро, когда Николай Дмитриевич подошёл к подъезду человека, который мог ему помочь. Речь шла о последних исторических изысканиях, проведённых Иваном Петровичем в Угличе. По слухам они принесли ошеломляющие плоды. Николай Дмитриевич надеялся, что выдающийся историк даст ему подсказку: кто же всё-таки убил цесаревича Дмитрия.
По заплёванной лестнице он поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка, расположенного возле нужной двери. В квартире – лишь настороженная тишина. Спустя некоторое время Николай Дмитриевич позвонил вторично. На этот раз хозяин откликнулся. Через минуту замок щёлкнул, и дверь перед незваным гостем отворилась.
– Здравствуйте, Иван Петрович, – сдавленным голосом проговорил Николай Дмитриевич.
Но Иван Петрович, ни слова не говоря, и не обращая внимания на пришедшего, преспокойно удалился в комнату, оставив последнего в состоянии столбняка. Затем из комнаты раздалось мелодичное позвякивание стекла, словно что-то размешивали в стакане. И лишь после этого хозяин соизволил обратиться к гостю.
– Не стойте в дверях, – сказал он. – Дверям очень не нравится, когда в них стоят.
Опешивший гость открыл рот, чтобы ответить, но закрыл его, так и не проронив ни звука. Ответить на такое заявление было нечего. Однако совету он последовал: разулся и прошёл в гостиную.
Вошёл хозяин с вызывающей причёской, одной босой ногой и стаканом дымящегося кофе.
– П-простите… – заикаясь, сказал Николай Дмитриевич.
– Н-н-не п-п-прощу, – ответил ему Иван Петрович. – Ч-ч-чего н-н-надо?
Ещё с минуту пришедший не мог вымолвить ни слова. Он начисто забыл все буквы русского алфавита, кроме одной: «ё». Придя в себя под сверлящим взглядом хозяина, он, стараясь не заикаться, быстро залепетал:
– Уважаемый, Иван Петрович, меня зовут Николай Дмитриевич. Я пришёл к Вам, потому что надеюсь, что Вы скажете мне, кто убил сына Ивана Грозного…
– По крайней мере, я его не убивал, – заявил Иван Петрович. – Да он мне и ничего не сделал. И, Вы знаете, вряд ли это сделал кто-либо из моих знакомых, поэтому ничем Вам помочь не могу.
– Да… но… – Николай Дмитриевич осёкся, потому что Иван Петрович аккуратно двумя пальцами что-то снял с его рубашки, внимательно посмотрел на это что-то и бросил себе в стакан с кофе.
– Продолжайте, – распорядился он, будто ничего и не случилось.
– Я просто готовлю сейчас большую работу по личности Ивана Грозного, – Николай Дмитриевич чувствовал, что его голос вот-вот сорвётся, – и поэтому я подумал, что Вы сможете мне помо…
– Индюк тоже думал, – многозначительно заметил Иван Петрович, усиленно шуруя пальцами в растрёпанной шевелюре. – Если Вы хотите узнать что-нибудь новое про Ивана Грозного, то почитайте Булгакова. – В этот момент он что-то поймал в волосах и молниеносным движением препроводил это что-то в стакан с кофе. Затем он быстро отхлебнул оттуда, и выражение полного блаженства расплылось на его лице.
– Это ужасно, – вне себя проговорил Николай Дмитриевич и стал пятиться к входной двери.
– Не совсем, – сказал Иван Петрович. – Я, конечно, понимаю, что Булгаков не слишком сильный знаток истории, но читать можно.
– Я не о том, – прошептал Николай Дмитриевич, наблюдая, как человек, которого он считал большим учёным в области истории, самозабвенно ковыряется в носу.
– А о чём? – спросил Иван Петрович, извлекая из носа нечто невообразимой величины и отправляя это нечто в кофе.
Гость отступил ещё на шаг и замер. У него стало складываться ощущение нереальности происходящего. Во-вторых, – сзади что-то мешало отступать, в-третьих, – ему на голову села огромная муха. А в-четвёртых, – Иван Петрович посмотрел на него совершенно по-новому, как хищник, или паук – на жертву, которая попалась в его цепкие когти, или многочисленные лапы.
– Стой так, цесаревич, Дмитрий, – чуть слышно проговорил Иван Петрович, нацеливаясь правой рукой куда-то в область головы пришедшего, чувствующего, что он сходит с ума.
– Не надо, – выдохнул он, зажмуриваясь от страха.
– Это не страшно.
Резкое движение руки, и… огромная муха жужжит в кулаке у безумного учёного. Николай Дмитриевич и не сомневался, что она тут же окажется в кофе.
– Так Вы, цесаревич Дмитрий, интересуетесь, – как ни в чём ни бывало, продолжал разговор Иван Петрович, – кто убил некоего Николая Дмитриевича?
– Нет! – вскричал тот. – Я уже ничем не интересуюсь! Я только хочу поскорее убраться отсюда.
– Но с моей стороны было бы верхом негостеприимства отпустить Вас ни с чем, – заметил Иван Петрович, – поэтому я хочу Вас угостить.
С недоумённо-запуганной физиономией Николай Дмитриевич уставился на хозяина квартиры.
– Попробуйте-ка кофе, – сказал тот, протягивая гостю свой стакан. – Кстати, этот кофе сварен по особому рецепту одного путешественника, и он очень помо…
Но гость уже не слушал, что ему говорят. Он во весь опор мчался по заплёванной лестнице в надежде поскорее выбраться на улицу и глотнуть свежего воздуха.
* * *
Иван Петрович вернулся в кабинет, пригладил волосы, обулся, поправил рубашку и с удвоенным энтузиазмом взялся за свой новый роман, поглотивший его целиком и полностью.
Не прошло и часа, когда дверной звонок вновь напомнил о себе. Привычным движением Иван Петрович взъерошил волосы и скинул тапочки…
– Иду! Иду! – фальцетом пропел он в прихожую.
* * *
Было чудесное утро, когда Борис Фёдорович подошёл к подъезду человека, который мог ему помочь…
Конец
***