Ничего не происходит...
Ровным счётом ничего.
В никуда оно заводит,
Манит в никогда оно.
Когда-то... В прошлой жизни Софья Павловна сочинила целых три стихотворения! В прошлой жизни она училась в гимназии, носила шикарные шляпки и даже ездила в коляске с парой рысаков. Она хотела, чтоб семья, как у приличной дамы, с милыми детками в кружевах и с няней, мужем с цилиндром и бакенбардами, губернаторским балом на Рождество. Мечтала о доме - полной чаше, с кисейными занавесями, непременно секретером и лакеем. Мечтала так сильно, что он у неё теперь есть. И дом, и секретер, и муж.
Муж занят. Всегда. Чтоб "всё в дом", "всё для вас, моя душенька, и для Митеньки". Хороший хозяин, наверное, умный. И с бакенбардами. Только жалование такое, что ни няни, ни лакея. В управе служит. И в будни служит, и вечерами, и ночами, бывает. Придет и пахнет чужими запахами.
Тоска.
А сын болен. Никто не знает, чем, но так, что Софье Павловне ни до губернаторского бала, ни до стихов. Нет времени, нет желания.
Митю надобно учить. Митю надобно кормить, мыть... Хорошо, что на прачку денег хватает. И кухарка приходит два раза в неделю.
Софья Павловна устала. Очень устала не любить сына. Он норовист был во младенчестве. Всё на своём стоял. И подростком она от него много обидного слышала. Плакала и молилась. Сын ведь.
И вот теперь, пройдя глупую юность, он стал вдруг внимательнее и душевнее. Терпимее. Он искал ее любви. А она поняла, что он открыт к ней, а значит, слаб, уязвим душою, следовательно, уже не опасен для неё своими вольностями жестокими.
Однажды мать проснулась с нелюбовью к сыну. И радостями ее теперь стали обидные слова ему. С мстительным удовольствием она видела, как он зависим от нее, видела его боль от слов её.
Она мстила ему за жизнь без радости и легкости, за прикованность к нему, за то, что он не сделал так, чтобы она могла жить по-другому, как все.
И за ад в своей душе. За то, что ненавидеть - это ад. За то, что не простить - это яд. За то, что этот яд ей сладок. И потому она сама, добровольно, не спешит из ада в жизнь, где нет бесконечной обиды.
Понимала ли она, что сын не виновен, или не так уж виновен? По крайности, не до того, чтобы так мучить его. Да, понимала. Но не хотела этого знать. Если это знать, то надобно что-нибудь да делать с этим. Ей делать. Нннет. Ненавидеть легче.
Ломать - не строить. Рушить всегда легче.
Понимала ли, что только сыну она и нужна, только он её так любит? Понимала. Знала, что только любящий, и потому слабый, будет терпеть ее злость и нежелание что-либо менять в себе.
Наши близкие беззащитны перед нами из-за своей любви к нам. Что делать с этой душевной беззащитностью? Решает наша душа. Та, которая выбирает: рушить или нет, любить или лелеять обиду, использовать до дна и потерять или беречь и радоваться, что есть у нас любящие нас. Любящие делом. Как никто другой.
А пока Софья Павловна идёт от аптекаря, которому жаловалась на боли сына, и который, наконец, приготовил капли. С морфием и мышьяком.
"Не более двух капель на день", - напутствовал он. Она мелко и радостно кивала.
Главное, что заветные капли у неё.
Она заходит в дом, снимает пелерину, шляпку, перчатки. Входит в комнату к сыну.И невольно вскрикивает.
Постеля заправлена, окно открыто настежь. На тумбочке возле возвышается стопка ассигнаций.
Мити нет.