Посиделки удались на славу. Попрощавшись с друзьями, Фёдор поплёлся на кухню. Гора грязной посуды на столе энтузиазма не вызывала. «Завтра, - зевнув, подумал Фёдор, — всё завтра». Он кое-как доковылял до дивана, упал на него и захрапел.
Ночь вступила в свои права.
— Начинаем экстренное заседание! – заявила глава Кухонного братства, Глубокая тарелка. – Повестка дня: кто виноват и что делать. Ибо это форменное безобразие!
— Безобразие, безобразие! – послышались отовсюду возмущённое звяканье.
— Доколе?! – завопила Глубокая Тарелка, — Мы служим этому поганцу верой и правдой, а что взамен? Валяемся немытые, с засохшими объедками! Чаша моего терпения переполнилась!
— Это я переполнилась! – захрипела Тибетская Поющая Чаша, почти доверху наполненная окурками, — тебе-то что, а вот я осквернена навеки! Уууу! – она попыталась извлечь хоть какой-то вменяемый звук, — Кхы-кхы! Гвоздь ему в карму!
— Бе-бе-бе-зобразие, — задребезжали Чашки.
— Надо принимать какое-то решение, — глубокомысленно прогудела Кастрюля, и чумазый Половник одобрительно звякнул, подтверждая слова подруги.
— Лучше умереть, чем жить так! – патетично заявила Вилка и скатилась со стола.
— Чо, железная, не вышло? – грубо заржали Гранёные Стаканы, ребята спартанского нрава и ко всему привычные.
Вилка, сгорая от стыда, попыталась отползти и спрятаться под плинтусом.
Изо всех углов потихоньку выползли тараканы. Наступило их время. Объедки на столе манили, а звяканье посуды насекомых ничуть не смущало.
— Ой, я не могу! – от прикосновения тараканьих усов Блюдце тряслось, словно в лихорадке, — Щекотно! Я сейчас упадуууу!
— Можно бежать, конечно, — пискнула старенькая Тарелочка с нарисованным зайчиком, — но это уже крайний случай. Прецедент был, правда давно. Когда наш Феденька был маленьким мальчиком…
— Короче! – сурово приказала Глава Кухонного братства, — Нечего тут всякое сентиментальное вспоминать.
— Ну ладно, — вздохнула Тарелочка, — есть одна Страшная Посудная Легенда, Феденьке её в детстве читали. Уж как он плакал, бедняжка, посуду-то жалеючи… Только вот вырос, да всё и позабыл. А ведь клялся не обижать!
— Скачет сито по полям,
А корыто по лугам, — начала повествование Тарелочка, —.
За лопатою метла
Вдоль по улице пошла…
Тарелочка читала знаменитое «Федорино горе» заунывно, иногда делая драматичные паузы и в некоторых местах даже подвывая…
Когда #сказка закончилась, Кухонное братство хранило гробовое молчание. Посуду мелко потряхивало.
— Нормальные миски сделали сбивчивую и испугавшую пакость, — прокомментировала Пивная Кружка, — ихь бин правильно говорить?
Она приехала из Германии совсем недавно, и потому ещё не очень хорошо владела русским.
— Можно убегайт, — продолжила Кружка, — но это не есть орднунг унд дисциплинен. Дас ист дер произволь унд дер мятеж!
— Поживёшь тут с наше – проворчала, Глубокая Тарелка, — небось не так запоёшь.
— Мы не хотим дзынь-ляля, — прозвенели Блюдца, — мы не хотим в болото!
Гранёные стаканы посовещались и объявили:
— Нам и тут неплохо. А чистота вообще по барабану. По всяким буеракам шастать и о камни биться – увольте. И так жизнь стакана всегда в опасности.
Кухонное братство звенело, брякало и никак не могло прийти к согласию.
Конец прениям положил видавший виды замызганный Чайник.
— Ша, быстро все заткнулись, — пробулькал он, — скоро всё изменится, отвечаю. Хозяин на днях женится, ну покуролесил на мальчишнике – с кем не бывает? Утром встанет – помоет всех, как миленький. А потом тут поселится Хозяйка. Уж она-то не даст нас в чёрном теле держать, клянусь накипью. Я её видел.
Услышав о Хозяйке, Гранёные Стаканы несколько приуныли.
— От грязи не треснешь, от чистоты не воскреснешь, — поддержала товарища Чугунная Сковорода, —. Тоже мне, революционеры нашлись! Утро вечера мудренее.
Столетняя Сковорода говорила редко, и к мнению её обычно прислушивались. Однако до самого утра посуда продолжала побрякивать и позвякивать.
Но возможно, всему виной были тяжёлые фуры, развозившие по городу разные нужные вещи.
**
Утром Фёдор еле-еле продрал глаза. Голова после вчерашнего гудела, и всю ночь ему снились кошмары, будто посуда собралась строить ему козни, как в старой детской книжке. Он побрёл на кухню и первым делом прильнул к носику чайника. Фёдор пил жадно, словно одуревший от жажды верблюд.
— Спасибо, друг, — сказал он чайнику, — век не забуду твоё заступничество. До блеска отчищу, вот те крест!
Фёдор вытряхнул из тибетской поющей чаши окурки, тщательно её помыл и насухо вытер.
— Ради всего святого, прости! – бормотал он, дрожащими руками ставя чашу на место, — Не иначе – бес попутал! Карму только не порть, ладно? Чесслово, больше не повторится!
Затем он вытряхнул куриные кости из глубокой тарелки, выкинул яблочные огрызки и прочий мусор из блюдечек, поднял с пола вилку и принялся тщательно отмывать посуду.
Фёдор твёрдо решил, что начало семейной жизни ознаменует покупкой посудомоечной машины.
«Федорино горе» и впрямь было кошмаром его детства.
