Наша память, как фонарик, который отнимают друг у друга два дерущихся пьяных мужика, - выхватывает из темноты всё подряд, без разбору.
Память моей классной, Маргариты Яковлевны, оказалась неблагодарной по отношению ко мне. За пять лет рисования всевозможных стенгазет, за победы во всех мыслимых и немыслимых конкурсах, за «красные кирпичики» высшего сорта, из которых я строила «дом знаний», услышать такое:
- Как там Ирочка? У неё всё так же плохо с желудком? – вот так Маргарита Яковлевна однажды, через полгода моего перехода в экстернат, приветствовала мою маму.
Мама вообще ничего не поняла. С каким ещё желудком? Почему плохо? Наверное, Маргарита Яковлевна опять меня с кем-то путает, как когда-то в пятом классе путала меня с Дашкой, с которой у нас не было ничего общего, просто тогда считалось, что мы «дружили». Сидели рядом как супруги со стажем в гостях, держались друг друга в коридоре…
А тогда я один раз за всю жизнь подошла к Маргарите Яковлевне и сказала:
- Маргарита Яковлевна, у меня чего-то живот болит. Можно я не пойду сегодня на профориентацию?
Ничего у меня не болело. Один единственный раз в жизни решила воспользоваться вечной ежедневной отмазкой наших девочек. Жутко не хотелось целых два урока сидеть на этой профориентации и ставить галочки в нескончаемые клеточки: надо было писать статью для «Ромашкинских вестей».
Результаты тестов, впрочем, у меня каждый раз получались неожиданные. День выходило, что у меня заниженная самооценка, день – что завышенная. Наверное, так оно и есть.
Отпросилась я, меня отпустили. Этот-то день и запомнила Маргарита Яковлевна и из этого сделала вывод, что у меня больной желудок. (Живот и желудок - немного разные вещи). Это за всё хорошее!
Но, очень даже возможно, моя память тоже неблагодарна по отношению к Маргарите Яковлевне. Человеку плохое вообще запоминается куда лучше хорошего!
Иногда, редко, …но всё же всё равно часто я встречаю здесь в Ромашкино одну женщину. Она блондинка, у неё большие малиновые губы и щербинка. Она ничуть не изменилась с тех пор. Я узнаю её из тысячи, она узнает меня из тысячи. В любой куртке, в любой шапке. Мы здороваемся. Но не более. Я всё помню, и она всё помнит.
Я помню даже, что зовут её Марина, а отчества не помню. Так неожиданно появляется – раз и сразу передо мной, как живой укор! Всё едет в свой Дом Творчества «Апрель».
Мне почему-то до сих пор перед ней неудобно. Смотрю на неё и чувствую себя виноватой.
За все годы, что я работала в «Ромашкинских вестях» сначала внештатным, а потом штатным корреспондентом у меня не напечатали всего лишь один материал. Один! Хотя менялись редакторы, шеф-редакторы, менялись мэры. Ничего не выкинули. У других выкидывали, а у меня нет.
У меня за всю жизнь только её и выкинули, эту Марину. Вернее, и её тоже не выкинули – положили в папку с «консервами», мол, успеется, не срочно, ладно, пустим как-нибудь, ничего ей не сделается. А потом замолчали как-то, забыли. Я тоже по семь полос в номер писала, не до Марины было. Так и осталась она за бортом.
Ну, представьте, с вами в кой-то веки поговорил корреспондент газеты, сфотографировал вас и так и сяк, сказал: ждите, скоро всё будет. Вы уж и друзьям-знакомым рассказали. А потом… ничего. И то ли газета такая дурацкая, то ли корреспондент такой плохой, безответственный, лентяй, разгильдяй, вышел и сразу всё забыл…
А дело было вот как. У меня тогда, как у любого корреспондента, какие-то объекты были в зоне ответственности: школы, колледжи, музыкалки, дома творчества… Я их «курировала». И если там что-то интересное происходило, сразу же туда мчалась.
Но порой там начиналось панибратство:
- Слушай, ты про Машу написала так хорошо. А напиши ещё про Дашу! Пробей Дашу, а?
А поскольку я была добрая и хорошая, я бежала к редактору или к шеф-редактору, во всю рекламировала Дашу, и он говорил: «Отлично, такая нам нужна».
Я их вытягивала, как си восьмой октавы. Сама им афористичные цитаты придумывала, будто они говорят не «ага» и «угу», а перлы выдают, что твой Аристотель.
Но с Мариной не сложилось. Наверное, посчитали её слишком мелкой. Ну не могу я написать о ней, что она на Марс полетела, или олимпийское золото завоевала для России, или пятерых детей вынесла на руках из горящего дома. Ну не было этого!
Марина была милой женщиной. Но она всего-навсего преподавала в «Апреле» «упаковку»: учила красиво упаковывать подарки. Не рисование она преподавала, не лепку, не бисероплетение…
И как я ни заливалась там соловьём о важности упаковки, что мол, по одёжке встречают… Проводили мою Марину по уму.
Встречаю её редко. Но кажется всё равно как-то очень часто. Да, это как никому не кажется, что он редко платит налоги.
У меня в «Ромашкинских вестях» было 3897 успешно напечатанных материалов. И я их не помню. И героев их не встречаю. И один ненапечатанный – и вот она, мой живой укор с платиновым каре и щербинкой. Она ничуть не изменилась.
И работает всё там же. Ездит к нам из Москвы, потому что в Москве таких, как она много, а у нас она такая одна. И так же преподаёт «упаковку». Я видела, у неё из сумки торчал рулон упаковочной бумаги.
Ещё у меня есть: "Может, мне на тебя ещё квартиру оформить?!" Сверхнаглая ученица, с которой я очень быстро рассталась"