Затянули пояса и решили переждать: стало известно, как перекупы работают в пандемию, а с ними и специалисты безопаснее.
Офер вздохнул, бросил последний взгляд на океан, на красные воды, по которым гуляли солнечные блики, на темную полосу, отделяющую сушу от океана, и почувствовал острую боль в груди.
- Ничего, - сказал Офер Элизу. У меня все получится. И он шагнул в воды океана.
Через минуту его тела не было, словно его и не было.
Яростью на людей.
Ястребом на белок и стариков.
Когтистыми лапами на людей и матку.
Летучей мышью на людей в скафандрах.
Серым ползуном на людей, застывших в своих скафандров, как цветы в вазе.
Тихо и без всплеска.
Без криков и беготни в воде.
Постояв еще несколько минут у воды, Элиза закинула маску на спину, сняла ласты и, подпрыгнув, нырнула на несколько метров.
Она разрезала воду, как лодку. Подплыла к самому тонущему гидрокостюму.
Обхватила его, вздернула вверх и рывком бросила на поверхность.
Сквозь воду дуло, но было холодно, и Элиза закусила губу, чтобы не заорать от боли в груди, когда рука, перевитая ребрами, вошла в тело, в легкое, в желудок.
Ее пальцы обхватили полуживую, но еще живую, еще дышащую женщину, которая дергалась в его руках, и подтянули к себе, и положили на ней.
Элиза перевернула ее на спину.
Огромные голубые глаза женщины были открыты.
И в них застыла тупая, бессмысленная улыбка.
Живая.
Послушная.
Такие глаза бывают только у глупых женщин и у мертвецов, которым уже не больно.
У мертвых еще есть глаза, которыми они смотрят на тебя.
Ты кидаешь ее в океан, чтобы она не видела нас, чтобы никто не видел.
Никому не нужна боль.
Никто не должен знать, что боль это тоже больно. Что страдания тоже причиняют боль. Нельзя убивать.
Нельзя убивать. Нельзя. Нельзя!
Все.
Остановись.
Все заканчиваю.
Уже все.
Погрузили. Поехали.
Гибки