Прошлогодний призёр конкурса «Новая детская книга» в номинации «Истории на вырост», повесть Александры Созоновой «Чукля» рассказывает о мальчике, который подружился в больнице с загадочной санитаркой, владеющей ведовством. Добрая сказка возникает там, где вроде бы должна царить беспросветно грустная атмосфера, и в итоге текст производит впечатление увлекательной притчи. Разбираемся, как это получается и почему так соответствует сюжету необычный язык повести.
Ещё немного, и в современной русской детской литературе появится целое направление суровой северной прозы. Дебютная повесть Александры Созоновой «Чукля» напоминает антуражем вышедшую год назад «Родинку на щеке» Дмитрия Сиротина. Холодный городок, где медленно тянутся долгие тёмные зимы. Больница для взрослых и трагическая история чуткого мальчика. Сходств немало, но если у воркутинского поэта и писателя царит реализм, то в «Чукле» читателю предлагают мир на грани правдоподобия и фэнтези. С одной стороны, здесь оживает фольклор, уходящий корнями в коми-пермяцкую мифологию, с другой – вырисовывается вполне бытовой сюжет с узнаваемыми проблемами детей и взрослых. Смешивается то и другое аккуратно, без резких переходов от фантастики к привычным будням и обратно, и, пожалуй, именно это сочетание – самый сильный приём в книге, который делает её по-настоящему оригинальной.
Десятилетний главный герой Алёша Табуретов лежит в больнице и скучает. Его неназванная хворь сперва выглядит скорее странной, чем страшной. Слабость, иногда головные боли. Алёша не то чтобы очень страдает от физического недуга. Гораздо больше его удручает одиночество. Папа приходит лишь по воскресеньям и ненадолго – он работает целыми днями, чтобы оплачивать Алёшину отдельную палату: мальчику прописан покой, а в общей палате больницы для взрослых покой затруднителен. Алёше запрещено навещать соседей. Он перечитывает старые книги, иногда отвлекаясь на заглядывающих к нему по расписанию нянечек, медсестёр и санитарок. С одной молчаливой и пожилой санитаркой постепенно завязывается знакомство. Её зовут Чукля, что на языке коми значит «леший», и она действительно похожа на лешего – держит диких зверей, пахнет тайгой и разговаривает загадками. Дружба с Чуклей идёт Алёше на пользу: ему даже разрешают гулять до соседних палат и общаться с другими пациентами. Так главному герою, а заодно и читателям открывается картина взрослого мира провинциальной больницы.
Мир взрослых – одно из явных достоинств повести. Второстепенные персонажи от мудрого старика-охотника до апатичного интеллигента убедительны, лишены напускной доброты или беспричинной жестокости. Они радуют сложными характерами: язвительный маргинал оборачивается трагически несчастным одиночкой, а веселящий всех лётчик-балагур – самовлюблённым эгоцентриком. Алёша сталкивается с нисколько не приукрашенными проблемами взрослых, но в то же время взрослые в «Чукле» показаны с особой, непосредственной точки зрения ребёнка, где есть место искреннему сочувствию.
После обеда мальчик зашел в палату к Павлу, принес хурму. Юноша даже не взглянул на сладкое подношение. Он по-прежнему лежал на спине, рассматривая потолок.
— Оставь на тумбочке, — посоветовал Матюшин (пахнущий, по словам Чукли, хлебом и мыльными пузырями). — Может, съест. А нет, так Зиночку угостим.
— А он вообще ест? — тихо спросил мальчик.
—Почти нет, — ответил Матюшин. — Иногда нянечка уговорит отхлебнуть две-три ложки, а чаще нетронутые тарелки уносят.
— Это плохо. Так ведь он не выздоровеет…
— Не выздоровеет. То есть шея у него почти выздоровела: слышал, доктор говорил, что все зажило как на собаке, на днях можно выписывать. А вот душа болеет, это да.
Главный герой пытается поддержать соседей-страдальцев, взбодрить тех, кто затосковал на лечении. За советом, как это лучше осуществить, он обращается к Чукле. И тут начинается магия. Чукля умеет ворожить, по её словам, она дочь человека и лесного духа, когда-то изгнанная из чудесного иномирья за помощь заплутавшему охотнику. Причём не до конца ясно, идёт речь о фантастическом допущении или об иносказании. Возможно, Чукля – просто шаманка и придумывает свою историю на основе фольклора коми, чтобы мальчик быстрее понял её нестандартное занятие. Подобная двойственность реального и мистического сохраняется до самого финала, где мотивы иномирья зазвучат особенно пронзительно. Как бы то ни было, шаманство у Чукли получается, правда, лишь там, где дело касается психического здоровья. Физические раны таёжная колуднья не заживляет. И это важная деталь: «Чукля» – всё-таки не совсем сказка, а значит, радикальных чудес не предвидится. Существует ли заповедная страна, где исцеляются все недуги, или она является всего лишь метафорой внутреннего смирения перед лицом неизбежного – вопрос для читателя.
Зато благодаря магическому сюжету органичным становится язык повести. На первый взгляд он может показаться немного странным и старомодным – подчёркнуто народная лексика здесь соседствует с книжной. Такое сочетание иногда характерно для сказов. И перед нами отчасти именно сказ, только развёрнутый, и стиль в итоге выглядит цельным и единым, доля эклектики в нём рифмуется с упомянутой жанровой двойственностью. Однако в плане фабулы встречаются явные недомолвки. Не полностью раскрыта линия родителей Алёши, в их поступки не всегда легко поверить. Правда ли отец героя так занят на работе? Почему мама Алёши, которая в его памяти всегда добрая и понимающая, в итоге предстаёт совершенно другой? На чём основан такой контраст? Эпизод, где объясняется, что в волшебной стране время течёт гораздо медленнее, не совсем стыкуется с пропажей людей из рассказа старика-охотника – если они пропали, потому что в итоге никогда не смогли вернуться, это стоило бы подчеркнуть.
И тем не менее, «Чукля» успешно избегает литературных клише о больных детях. Сохраняя лиричный образ преждевременно повзрослевшего мальчика, повествование уводит в мифологическое, символическое измерение, где любовь побеждает страдания, а отзывчивость спасает от одиночества. Не обходится в тексте и без юмора, и без толики мистических приключений. В результате «Чукля» удачна как дебют. Она похожа на разнообразный и оригинальный калейдоскоп. Местами он переливается не слишком ровными узорами, но в целом способен заворожить, как ворожит и по-настоящему уникальная героиня повести.