Наш канал с особым пристрастием относится к теме маскарадов в Российской Империи. Не исключено даже, что по этой теме будет создаваться отдельная исследовательская работа. В путешествии же по времени мы оказались в 1866 году. В это время маскарады выходят за рамки ранее привычных масленичных гуляний.
Один очевидец отмечал: «Предвестником святок явился маскарад в Большом театре. Известно, что первый театральный маскарад бывает всегда блестящ; нынешний особенно отличился, как нам сказывали (нам не удалось быть на нем). Счастливым нововведением должно признать представления разных видов, т. е. устройство некоторого вида диорамы, при помощи театральных декораций. Билеты на лотерею аллегри продавались артистками всех наших трупп».
Вообще в указанное время маскарады становятся чем-то вроде «отдушины». Именно этим объясняются строки, обнаруженные в одном из писем: «Как миновала поэзия священных годовщин, так миновала и поэзия урочного бешенства. Это - тоже одно из последствий смешения понятий и отмены разграничений. В прежнее время человек был степенен целый день, с тем, чтобы ночью, в маскараде „отвести душу“, дать простор своим чувствам. Это то же отменено в наше время. „Печёнка в прежнее время была, в самом деле, на правой стороне“, говорил доктор Сганарелль, „но мы изменили всё это“. Теперь — печёнка уж не на правой, сердце не на левой стороне, а где они — Бог их знает!»
Как можно было понять из процитированных выше строк, самый главный маскарад проходил в Большом театре. Это подтверждается отрывком из одного архивного документа: «В Большом театре было уже три маскарада. Первый театральный маскарад был особенно многолюден; но что он был особенно блестящ - этого мы сказать не можем. Правда, все ложи были заняты; правда, в партере гуляло десятка два „ряженых“, с невероятными носами и не менее невероятными панашами на колпаках, но все это было, очевидно, по заказу: ни тени удовольствия, ни искры увлечения. В ложах происходили самые обыкновенные разговоры, в партере слышались самые дюжинные остроты. Преобладающим характером являлась пошлость: пошлость благонамеренная в ложах, неблагонамеренная пошлость внизу. Что делать! Так уж сложилась наша жизнь. Должно быть, в ней есть что-нибудь все сглаживающее, все опошляющее....»
Иной очевидец сообщал: «Маскарады начались также и в благородном собрании, и в „немецком танцевальном обществе“. Маскарад благородного собрания можно представить в нескольких словах: в сенях — тени блуждающие, как в преддверии дантова ада: „их небо отвергло, а ад не принял“. Главное дело — они ждут членов, чтобы пройти с ними под руку даром. Затем - прескучное хождение взад и вперед потертых домино и господ с крестами, о подвигах которых никто понятия не имеет, так что старые друзья их принимают за замаскированных особым образом. Затем – то, что всегда и везде: ужин и разъезд. Скука и скука. Едва где-нибудь, в уголку, найдешь пару воркующих голубей, для которых маскарад — в самом деле, серьезное дело, и тогда спросишь себя: неужели все эти праздные от интриг домино и эти коллежские советники в орденах собрались сюда для того, чтобы сделать собой „обстановку“ для этих трех пар влюбленных; неужели и мы затем пришли сюда?»
Отличительной чертой сезона 1866 года было «новое» положение дам на маскараде. «В прежнее время маскарады посещались женщинами из общества. Это была своего рода эманципация женщин. Но так как отношение между бородатым и лишенным бороды (в прежнее время называвшийся „прекрасным“) полами было, и доселе основано на эксплуатации одного другим, то в этой маскарадной конкуренции, на этом аукционном торге любовного расположения, очевидно, должны были взять верх те, кто предлагал больше. Таким образом, женщины — „не из общества“ вытеснили из маскарадов женщин, принадлежащих к обществу».
Приблизительно об этом же говорится в двух иных письмах: «Кончаю письмо мое слухом, только что до меня дошедшим. Говорят, будто в одном из лучших здешних клубов намерены дать три маскарада, на которые будет допущена игра в домино-лото, но не иначе как в масках, и будто некоторые, или даже многие, дамы из высшего круга согласились между собой собраться целым обществом и отправиться туда попытать счастья, и в тоже время испытать сильный ощущения азартный игры, под таинственным покровом маски. Так как за каждым столом сидит не более десяти играющих, то стоить завладеть одним или несколькими столами, и можно вкусить запрещенного плода, не роняя своего достоинства в собственных глазах. На первый раз довольно».
«Маскарады продолжаются. Где угодно — маскарад. Нам не перечислить тут всех клубов, дающих маскарады. Заметим только, что женщин на маскарадах бывает все ещё много. Мы говорим „всё ещё“, потому что положительно не понимаем, зачем женщины ходят туда. Мы не допускаем мысли, что маска может для большинства служить средством освобождения и правом на откровенность. Неужели это так, неужели женщины, в самом деле так забиты, что даже к свободе они идут рабским путем притворства и интриги?»
Сохранились также архивные документы, которые позволяют узнать некоторые интересные детали маскарадов того времени: «Французское благотворительное общество устраивало маскарад в большом театре с тем, что взяло с посетителей по 2 рубля за билет, то есть по полтиннику больше против обыкновенной цепы. Но зато же есть вознаграждение: вы могли за цену одного билета аллегри разговаривать с лучшими актрисами французского театра (и даже с „не лучшими“, потому что такие были внесены в список продавщиц билетов). Это всё-таки, знаете, соблазнительно… Всё-таки приятно выиграть — этак — коврик дамской работы, да еще поговорить с любимой актрисой, за дешевую цену».
«Другая выставка — цветочная, на этот раз обманула ожидания Петербурга. Петербург уже несколько лет привык ожидать после Пасхи, вместе с ледоходом на Неве и маскарадом в Большом Театре — цветочной выставки в Манеже, с подобающей ей обстановкою: оркестром, мостом, озерками и аквариумом, в котором так занимательно плавает маленькая черепаха. На этот раз, Петербург ошибся. Ледоход и маскарад были, — да и как им не быть; надо же дать исход и невским льдам и благотворительности французского общества».