Посты про старый коньяк и вечно молодую Лизу валидировали горячую любовь аудитории к мемуарному жанру, а если любовь есть, то глупо её не юзать. Поэтому вот вам мемуар про важную дату, которая не оставляет шанса на уклонение от мемуара.
Дата настолько мощная, что я даже составил список дат, которые имели столь же мощное влияние на мою жизнь. Получилось как-то так: 19 августа, 17 августа, 14 августа, 11 сентября, 03 сентября, 15 сентября. Забавно, что список это хронологический и исчерпывающий. То есть, каждая новая важная дата была немного позже предыдущей.
Какой-то мистический тренд вырисовывается, хоть нейронную сеть обучай. Однако, тренд не столь страшен, поскольку он уже сломался. За последние пятнадцать лет ничего эдакого не произошло. Видимо, это ̶с̶т̶а̶р̶о̶с̶т̶ь̶ ̶з̶р̶е̶л̶о̶с̶т̶ь̶ ̶м̶у̶д̶р̶о̶с̶т̶ь̶ карма.
Тем не менее, любитель статистики не преминет отметить, что весьма маловероятно, что абсолютно все важные события происходят в жизни автора именно в период, составляющий менее пятнадцати процентов от возможного и что, вероятно, это у автора происходит осеннее обострение какого-нибудь недодиагносцированного заболевания.
Нет, дорогой психолог, автор вполне нормален, хотя, конечно, недодиагносцирован. Это просто мир воспроизводимо сходит с ума во время отпуска и сразу после него. А значит, надо больше работать и меньше отдыхать!
11го сентября 2001-го года я посещал занятие по бизнес-переговорам в рамках обучения второго года в городе Филадельфия в Уортоновской школе бизнеса. У меня только что родился сын и прилетел джобофер. Жизнь выглядела понятной и стабильной. Занятие начиналось в 09:00. Я как всегда опаздывал и потому не обратил внимание на толпу у входа в институт. Занятие началось штатно. Спокойно занимались. Около десяти в класс забежал студент и сказал, что Нью-Йорк и Вашингтон находятся под бомбёжкой, но сказал он это так, что мы ему не поверили и спокойно дозанимались до конца урока.
После урока я пошёл в кафе и там снова увидел большую толпу, которая завороженно смотрела в телевизор и причитала «Вау». В телевизоре горели, взрывали и падали небоскрёбы. Я стал выяснять, что это за фильм и почему его все так внимательно смотрят посреди учебного дня. Мне не отвечали и смотрели подозрительно.
Понять, что происходит, было абсолютно невозможно, так что вероятно, никто ничего и не понимал. Кстати, гугла тогда ещё не было. Была альтависта, но даже её можно было почитать только со стационарного компьютера, потому что мобильного интернета в мобильнике не было. Да и сам мобильник был с кнопками и без тачпада. Даже смешно вспоминать всю эту несуразность, честное слово.
Какое-то время мы бродили туда-сюда между телевизорами, пока, наконец, не пришёл представитель администрации и не сказал, что, да, случилась террористическая атака, занятия отменяются и скоро будет общее собрание школы в главном актовом зале. На этом все выдохнули и пошли во двор пить кофе и шутить про то, как школьники мечтают, чтобы школа сгорела.
Тут надо заметить, что мой близкий круг в Уортоне состоял из русских, израильтян, ирландцев и корейцев, для которых тема терактов была настолько банальна, что любой человек, переживающий в моменте теракт, ощупывал себя на предмет осколочных ранений и если не находил оных, то не видел ни одного повода для грусти, а только повод для радости.
Прямо на глазах родилась задорная шутка, которая мне до сих пор нравится: «два друга долго учились управлению самолётом, получили дипломы с отличием и на выпускном вечере поспорили перед девушками, кто элегантнее пролетит между башнями-близнецами».
Через час мы доплелись до общего собрания школы в актовом зале. Там царила уже гораздо более угнетённая атмосфера. На сцене стоял открытый микрофон и подходящие к нему американцы явно не понимали, как правильно реагировать на происходящее. Больше всего мне запомнился благообразный старичок в белом халате с красивой белой бородой, вылитый Айболит из наших детских книжек.
Он вышел и грустно сказал: «Я работаю заведующим отделением пренатальной хирургии детского госпиталя ЮПенна». По всем голливудским канонам, он должен был продолжить эту фразу приблизительно так: «Каждый день я спасаю жизни и не могу понять тех, кто отнимает жизни друг у друга. Люди, одумайтесь, давайте жить в мире!». Айболит должен был сказать так, но он сказал не так.
Он окреп и бодро выпалил: «Ну у нас же много атомных бомб, давайте же, давайте разбомбим все эти Ираны и Афганистаны полностью и навсегда, чтобы они перестали на нас нападать!» На этом месте мне, наконец, стало страшно. Я понял, что этот разбомбит. Однако, ситуацию спас самый беспардонный из израильтян, который, видимо, вспомнив долину реки Иордан, откровенно прыснул, закрывая рот ладонью от смеха и выбежал из зала. Мы выбежали за ним.
Снаружи зала нашлась толпа американцев, на лицах которых было нарисовано столь неподдельное горе, которому уже трудно было не проявить эмпатию.
Мы подошли ближе и я разглядел в центре толпы сидящего на лавке пацана из моего класса. Пару раз я с ним пересекался в учебных командах и воспринимал его как нормально вменяемого чувака с хорошей головой и тонким чувством юмора. Пацан был бледен, трясся всем телом и постоянно норовил упасть то вперёд, то вбок. Его заботливо поддерживали ещё пара ребят из класса.
Было понятно, что случилась настоящая беда. Я искренне погрустнел, влился в толпу и аккуратно спросил у самого знакомого американца: «У него кто-то погиб?». При этом я вспоминал как на моих глазах 19-го августа погибли три молодых идиота на въезде в тоннель под Новым Арбатом и мне было искренне жалко всех: и идиотов, и их родственников, и моего американского товарища, и тех, кто у него сейчас погиб, и всё человечество в целом.
Тогда в 91-ом я стоял на баррикадах в компании моих армейских друзей, с которыми мы недавно дембельнулись из ГСВГ. Пара из них были танкистами, которые потом два часа до рассвета объясняли, какими же дураками надо быть, чтобы закрывать смотровую щель танка, у которого пушка даже не приведена в боевое положение, а пулемёты зачехлены. Я помню, что заслушался, а потом аккуратно спросил, что мне надо будет делать, если на нас пойдут танки. Парни резко погрустнели и после некоторой паузы ответили: «Мы тебе скажем».
Грусть 91-го года перелилась через края десяти лет в год 01-ый. Однако, укоренилась она ненадолго и сменилась уже полным леденящим ужасом, когда я услышал ответ моего знакомого американца на вопрос о том, кто пострадал у пострадавшего. Знакомый ответил: «У него никто не пострадал. Но он в шорте по путам на сиплый с экспозицией порядка полумиллиона долларов на десятикратном плече».
Я аж задохнулся. Потом беспомощно и громко спросил: «А что, рынок упал?» Уже три человека посмотрели на меня с презрением и один из них прошипел: «Рынок не открылся. Премаркет ова-зе-каунтер минус пятнадцать процентов и падает». Я задохнулся больше. Чувак попадал на несколько лямов кешем. За это уже, действительно, можно было и Афганистан начинать бомбить. Я понял отчаяние детского врача и таким же грустным голосом, как был у него, спросил в воздух:
— Что же теперь делать?
Один из пацанов, которые поддерживали пострадавшего, сказал неожиданно уверенно:
— Мы собираем небольшой фонд. Порядка трёхсот тысяч долларов. Захеджируем его путы, отобьемся от маржин-колла, дождёмся снижения волатильности, тут же рехеджируемся длинными фьючами и окешимся на отскоке. Ты будешь участвовать?
— Конечно, буду, — сказал я убеждённо и решительно, понимая, что это тот самый момент «Че», в который проверяется дружба, — И ещё ребят приведу. Русские своих в беде не бросают.
— Фонд закрытый и в оффшоре, — сказал организатор фонда, — Не зови никого, не надо. Тебе повезло — ты взял последний пай. Больше никого брать не будем. Когда рынок отскочит, будет хорошая прибыль.
— А что делать, если не отскочит? — спросил я растерянно.
Парни резко погрустнели и после некоторой паузы ответили: «Мы тебе скажем».
— А чем наш друг так огорчён, раз всё настолько стабильно? — спросил я, уже полностью потерявшись.
— Ну он же нам всю прибыль отдаёт... Его путы на отскоке как раз только в ноль и выйдут, — сообщил организатор фонда, уже отвлёкшись от меня и думая о чём-то своём.
Конец этой истории вы знаете. Рынок отскочил. Мы все неплохо заработали. Я в первый и последний раз в жизни оказался участником каймановского хедж-фонда. Ну и, конечно, жизнь наладилась.
Единственным долговременным последствием 11го сентября оказалось то, что из Нью-Йорка в Бостон перестал ходить воздушный автобус. То есть, больше нельзя было в ЛаГвардии прямо из метро вбежать в самолёт, который бы в Бостон приземлился прямо у метро. Теперь даже для такого полёта надо было проходить секьюрити, просвечивание и весь этот геморрой.
В общем, жить в Америке стало менее комфортно. А в России не изменилось вообще ничего. И это прекрасно!
Стабильность — признак мастерства.
Напоминаю вам, что все поклонники моего таланта могут почитать мои книги «Регулятор» и «Компилятор» — если интересно!