24 августа 2018 г. умер писатель Яков Цигельман, автор романа «Шебсл-музыкант». Публикуем посвященный ему литературно-биографический очерк Яна Топоровского.
Да будет известно, что еврейский писатель Яков Цигельман (1935, СССР – 2018, Израиль) работал над романом «Шебсл-музыкант», проконсультировавшись (благословение и советы) у одного из раввинов Бней Брака (Израиль). Более того, у каждого из его героев (р. Хаимке, р. Хезкель, р. Авром-Янкев, р. Мойше Трейстер, р. Иче-Мойше, р. Шлойме, р. Рувн, р. Довидл, р. Гдалье) – есть прототип...
После прочтения романа я решил – совместно с автором «Шебсла...» – навестить его героев, но, к сожалению, Яков Цигельман покинул этот мир... И я отправился в Бней Брак один, где встретился с героями Якова, чтобы с их помощью создать Мидраш его жизни – прокомментировать известные мне детали его биографии, как они это делали с обрывками рукописи в «Шебсл-музыканте». В память о своем Создателе они согласились (живые герои об ушедшем авторе!) на мое предложение, но – в свою очередь – попросили вывести их под именами, которыми наделил их Цигельман, не нарушая тем самым замысел и архитектуру «Шебсла...».
Текст
...Яков Цигельман родился в 1935 году. Детство Якова прошло в блокадном Ленинграде, затем – в эвакуации на Урале. В Перми (тогда г. Молотов) начал учиться в школе. Семья вернулась в Ленинград в конце 1944 года. Закончил школу, затем филологический факультет университета. Преподавал в школе, водил экскурсии по городу и в городских музеях; случалось, что подрабатывал грузчиком...
...в 1970-1971 годах жил в Биробиджане, работал в газете «Биробиджанская звезда». Вернувшись в Ленинград, попытался переслать на Запад биробиджанские дневники, в которых содержался правдивый рассказ о состоянии дел в так называемой еврейской советской автономии. Дневники попали в руки КГБ, что повлекло за собой повышенное внимание этой организации к автору и почти молниеносное получение им разрешения на выезд в Израиль...
...с 1974 года – в Израиле. В 1977 году роман «Похороны Моше Дорфера», написанный на основе биробиджанских дневников, был опубликован в № 17 журнала «Сион». В СССР повесть имела большой успех среди активистов алии...
...с 1978 по 2000 год работал на радио «Коль Исраэль» редактором и ведущим программ (псевдоним - Яков Ашкенази). Был членом редколлегии журнала «22», работал в редколлегии издательства «Библиотека «Алия», участвовал в семинаре Еврейского университета под руководством проф. Ш. Этингера (семинар занимался исследованием истории евреев СССР). Публиковал статьи в различных русскоязычных изданиях...
...в 1980 году в №14 журнала «22» был напечатан роман «Убийство на бульваре Бен-Маймон» (журнальный вариант). Этот ставший хорошо известным в русскоязычной среде роман о жизни в Израиле репатриантов семидесятых годов вышел в издательстве «Москва - Иерусалим» в 1981 году вместе с повестью «Похороны Моше Дорфера». В то же время в Ленинграде подпольный еврейский театр Леонида Кельберта поставил по роману «Убийство на бульваре Бен-Маймон» спектакль, который назывался «Письма из розовой папки»...
...в 1986 году увидел свет журнальный вариант романа-палимпсеста «Приключения Желтого Петуха» – возможно, первого постмодернистского романа на русском языке (отдельным изданием книга вышла в 2000 году)...
...25 лет назад – в 1996 году вышел в свет роман «Шебсл-музыкант», по мнению известного исследователя русско-еврейской литературы Шимона Маркиша, полностью соответствовавший критериям русско-еврейской литературы, каковая, по мнению того же автора, перестала существовать после смерти Бабеля...
...литературовед Майя Каганская писала об этом романе: «Небывалый сплав талмудического хитроумия с неиссякаемым интеллектуальным воображением; еврейская литература в самом универсальном смысле этого ограничительного словосочетания, отдаленно сравнимая разве что с полотнами Шагала»...
Комментарии
Сказал р. Хаимке:
– Он всегда хотел уехать из Советского Союза, а до начала семидесятых годов об этом и мечтать было бесполезно...
Сказал р. Хезкель:
– Он всегда чувствовал себя навсегда запертым в той стране.
Сказал р. Хаимке:
– В Израиль он репатриировался, потому что он еврей.
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Он рос в еврейской семье, и там говорили по-русски и на идише, знали и понимали, что такое «идишкайт», праздновали еврейские праздники, и у него была религиозная бабушка.
Сказал р. Авром-Янкев:
– Потому что знал с детства о еврействе и о себе!
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Его отношения с окружающим миром строились на антитезе «я – они», «еврей – нееврей». Не считаю, что в таких взаимоотношениях с миром виноват именно он. Думаю, причина в том, что почти на каждом шагу он видел: на него смотрят не так, как на других детей.
Сказал р. Иче-Мойше:
– Он был для них - «жиденок».
Сказал р. Шлойме:
– Так и говорили. В очереди, например: «Ты вон за тем жиденком!» И то, что он «жиденок», он знал, можно сказать, всю свою жизнь там.
Сказал р. Рувн:
– То же самое было в школе, хотя в его классе было довольно много евреев. Тем не менее, он знал, что это – евреи, а это – не евреи. И с этим ничего нельзя было поделать, это были 1947-1953 годы – время «борьбы с космополитизмом».
Сказал р. Довидл:
– Однажды в музее, по-видимому, это был Русский музей, им объясняли разные картины (это была школьная экскурсия) и он, глядя на одну из них, сказал: «Наши богатыри», а одноклассник его поправил: «Не ваши, а наши!».
Сказал р. Гдалье:
– Он не сразу, но стал понимать: это их история, это их литература, это их культура, это их страна. Он здесь чужой. С этим чувством он и жил там, а когда появилась возможность, уехал оттуда.
Сказал р. Хаимке:
– Но прежде, чем уехал, побывал в Биробиджане. Что его туда привело?
Сказал р. Хезкель:
– Ему захотелось узнать, что такое Еврейская область, что в ней еврейского? И он поехал туда просто посмотреть. Просто понаблюдать.
Сказал р. Авром-Янке:
– Он поехал посмотреть Биробиджан. Он не собирался там жить. Ему было любопытно. А жить там...
Сказал р. Мойше Трейстер:
– В те времена, в начале семидесятых годов, началась алия, а он всегда хотел уехать из Советского Союза.
Сказал р. Иче-Мойше:
– И не только потому, что это была антисемитская страна, что там был государственный антисемитизм, то есть государство благожелательно относилось к дискриминации евреев.
Сказал р. Шлойме:
– И само при помощи устных указаний и секретных циркуляров ограничивало евреев в правах.
Сказал р. Рувн:
– Кто-то из его здешних родственников сказал: «Они тебя преследовали». Кто его преследовал? КГБ?
Сказал р. Довидл:
– Можно сказать, нет. Его никто конкретно не преследовал. Его преследовало само государство, советская власть.
Сказал р. Гдалье:
– Преследовала самим фактом своего существования. Там было не душно – там было невозможно...
Сказал р. Хаимке:
– Уже здесь, в Израиле, ему первое время снилось, что он вернулся обратно, в СССР, и не мог оттуда выехать - потерял все документы.
Сказал р. Хезкель:
– Он просыпался в слезах.
Сказал р. Авром-Янкев:
– Жена уговаривала его съездить в Россию, поехать сначала, скажем, в Литву, откуда она родом, потом в Ленинград, а затем через Финляндию вернуться. И он себе представил, что он выходит на Московском вокзале, выходит на площадь, и...
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Ему стало плохо, затрясло в ознобе. Ленинград – его любимый город. У него, если и бывал приступ ностальгии, то ее можно назвать «архитектурной», – он очень любил этот город. Ему нравились пейзажи, окружающие его. Дюны, сосны, Финский залив... Ему сам город нравился – он любил его... Но жизнь там невозможна. Для него, по крайней мере.
Сказал р. Иче-Мойше:
– И он уехал в Биробиджан, посмотреть, как там «бурлит» еврейская жизнь?
Сказал р. Шлойме:
– По всей видимости – «да», а вернувшись стал делать наброски будущей – первой правдивой книги о еврейской автономии в СССР.
Сказал р. Рувн:
– Конечно, он там вел дневник. И его тайным образом вывез из Биробиджана.
Сказал р. Довидл:
– Он предполагал, что за ним следит тамошняя, биробиджанская гэбуха, в чем и убедился...
Сказал р. Гдалье:
– За день до отъезда из Биробиджана он решил, что удобнее заранее перенести вещи на вокзал. И рано утром отнес чемодан и запер в камере хранения. На шифр. А на следующий – день отъезда – пришел забрать, и оказалось, что чемодана там нет.
Сказал р. Хаимке:
– Он стоял в растерянности. Подошел милиционер: «В чем дело?» Он говорит: «Чемодан украли». А тот: «Да не украли. Вы не закрыли как следует ящик, дверца открылась, поэтому мы отнесли чемодан в дежурку. И вот, пожалуйста, можете забрать». Они просто его вытащили и обыскали.
Сказал р. Хезкель:
– А с переправкой дневника на Запад была история.
Сказал р. Авром-Янкев:
– Он его перебелил. И пытался передать куда-нибудь сюда. И гэбуха, скажем так, перехватила его у «носильщика», того, кто собирался вывезти...
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Это был журналист «Дойче велле» («Немецкой волны»). Его познакомили с ним, и он ему передал дневник.
Сказал р. Иче-Мойше:
– Через несколько месяцев его вызвали в Большой дом, в гэбуху, – это смешная история. Когда следователь предъявил ему тот самый дневник и спросил: «Это ваше?» – он ответил: «Да. Это я потерял в трамвае, и отдайте мне немедленно. Кроме того, я тогда же потерял зонтик с очень красивой деревянной ручкой». А тот тут же: «Зонтика не было! Про зонтик даже не говорите!».
Сказал р. Шлойме:
– Это было жутко смешно. Смешно-смешно, но он мог поехать в другую сторону... Но они его, в общем-то, как бы выпихнули.
Сказал р. Рувн:
– Они его пригласили «на разговор» как раз в тот день, когда он собирался подавать документы в ОВИР. Он сначала подал документы, потом пришел к ним, был допрос, они его отпустили, а через месяц он уже получил разрешение на выезд. Для того времени это было потрясающе.
Сказал р. Довидл:
– Покинуть страну ему надо было шестого ноября. Он пришел в кассы «Аэрофлота». А там говорят: «Нет билетов на шестое. Есть только на тринадцатое». Он подумал: «Ну нет и нет. Пусть тринадцатое». И собрался ехать в Москву, в голландское посольство, которое представляло в те годы интересы Израиля. На Московском вокзале его остановили.
Сказал р. Гдалье:
– Завели в дежурку, обыскали и спросили: «Где?». Он ответил: «У меня ничего нет». И сказал гэбэшнику (это был тот, что его допрашивал в первый раз): «Слушайте, нет билетов на шестое. Я вынужден буду уехать тринадцатого». «Нет, - ответил гэбэшник, - вы поедете шестого». Он опять: «Нет билетов». «Есть! - сказал тот. - Когда вернетесь из Москвы, пойдите в кассу». Вернулся, пошел в кассу, и там был билет.
Сказал р. Хаимке:
– Они (будем называть их так) прочли его дневник о еврейской и нееврейской жизни в Биробиджане. Что их могло там удивить?
Сказал р. Хезкель:
– Ничего не удивило.
Сказал р. Авром-Янкев:
– На этом допросе спросили: «Вы, значит, советскую власть не любите?». Он ответил: «Вы читали мой дневник? Что вам еще нужно?». И больше таких вопросов не было.
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Видимо, им и так все было ясно. Они знали, что таких, как он, не любящих советскую власть, много. Не думаю, что дневник их удивил; вероятно, что они просто должны были пресекать выход за границу любой нелегальной информации о Совсоюзе.
Сказал р. Иче-Мойше:
– Почему хотели его выпихнуть? В сионистских кругах его, можно сказать, не знали. Он общался с парнями в синагоге. Или около синагоги. Не более того. Да на фиг он им сдался! Больной, после инфаркта...
Сказал р. Шлойме:
– Думаю его дневниковые записи шли в разрез с тем, что печаталось в СССР о Биробиджане!
Сказал р. Рувн:
– О Биробиджане в Советском Союзе, можно сказать, ничего не печаталось. О Биробиджане в СССР если и сообщалось, то короткой строкой в разделе о трудовых успехах, а если что и было, то либо оставалось в Хабаровске, либо отправляли за границу. Для создания впечатления о существовании еврейской культурной жизни, была, например, газета на идише «Биробиджанер штерн». Но в Ленинграде он ничего серьезного о ЕАО не читал.
Сказал р. Довидл:
– До того, как его дневник попал к гэбэшникам, он его наговорил на кассету. И отдал девушке, которая уезжала в Израиль. Она ему позвонила после того, как его вызывали на допрос (он рассказал общим знакомым), и говорит: «Я боюсь».
Сказал р. Гдалье:
– Он сказал: «Сожги». И она кассету сожгла.
Сказал р. Хаимке:
– Таким образом....
Сказал р. Хезкель:
- Таким образом, когда они требовали у него копию, у него ничего такого не было. А он ни в коем случае не должен был им давать копию, даже если бы она у него была, потому что тогда это чистая 109-я статья – «составление и распространение антисоветской клеветы» или как-то так. Они его все спрашивали: «Кому давали читать?» - «Никому!».
Сказал р. Авром-Янкев:
– Неужели ему в Израиле пришлось восстанавливать дневник?
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Нет, дневник он восстанавливать не стал. Он написал повесть «Похороны Моше Дорфера».
Сказал р. Иче-Мойше:
– Пришла приятельница и сказала: «Я познакомилась с людьми, которые имеют отношение к журналу «Сион». И рассказала им про тебя. Они очень заинтересовались этим материалом. Сколько тебе нужно времени, чтобы написать?». Он ответил: «Месяц». Она сказала: «Давай пиши». Он сел и написал за месяц.
Сказал р. Шлойме:
– С этого началось его знакомство с Рафой Нудельманом, который был тогда редактором «Сиона». Рафа приехал в Неве-Яаков, чтобы провести встречу с читателями этого журнала. Он и покойный Илюша Рубин. Когда они с ним стали говорить, Рафа произнес: «Я бы хотел заплатить вам гонорар...». А Яков в ответ: «Не отказывайте себе ни в чем». Потом Нудельман ему говорил: «Как только ты это сказал, я понял, что ты – свой!»
Сказал р. Рувн:
– С этой фразы и началась его жизнь в Израиле? Как я понимаю, без гонорара. А как же, честно говоря, он кормился, живя здесь?
Сказал р. Довидл:
– Первое время получал пособие от министерства абсорбции. Потом пошел учиться на бухгалтерские курсы.
Сказал р. Гдалье:
– Он весьма почтительно относился к экономистам, бухгалтерам, счетоводам, это достойные, уважаемые профессии. Но для него заниматься этим всю жизнь?!
Сказал р. Хаимке:
– Он и на бухгалтерских курсах? – Это очень смешно. И это было самое смешное учебное заведение в его жизни. Там взрослых людей учили считать. Учили людей из России, складывать, делить, умножать... Но это еще ничего....
Сказал р. Хезкель:
– Однажды ему пришлось делать домашнее задание. И он вдруг подумал: «Неужели всю жизнь я буду этим заниматься?». У него началась тяжелая депрессия. Ему стало просто страшно... И он ушел с этих курсов. И пришел...
Сказал р. Авром-Янкев:
– А никуда он не пришел. Некоторое время он просто лежал в квартире в Неве-Яакове, в Иерусалиме, отвернувшись к стенке.
Сказал р. Мойше Трейстер:
– А потом написал о Биробиджане. И пришел в журнал «Сион». И стал там что-то писать. Денег за это не получал никаких. Но с большим удовольствием работал. А потом ему предложили работать на радио.
Сказал р. Иче-Мойше:
– В это же время у Нудельмана отобрали журнал. Отобрала компания ребят, о которых говорили: они, мол, замечательные сионисты, не такие, как вы, Нудельман и другие столичные штучки, а настоящие, жилистые провинциальные сионисты из Молдавии и Украины. И тогда ничего не оставалось как основать новый журнал, но в нем Яков участвовал только как член редколлегии. Потому что тогда уже работал на радио «Коль Исраэль».
Сказал р. Шлойме:
– Но членам редколлегии в любом случае ничего не платили.
Сказал р. Рувн:
– Это правда. Но ему не хотелось совсем уходить. Надо сказать, что последний (для них) номер журнала «Сион» был двадцать первый. Они из него ушли, подготовив материалы для двадцать второго номера, который стал первым номером нового журнала. И поэтому он предложил Рафе назвать новое издание – «22». Так и вышло, так и стало. Для следующего номера журнала «22» он написал статью о Довиде Кнуте.
Сказал р. Довидл:
– Писатель – еще та штучка! Опубликовав один текст, он на крыльях успеха летит к столу и берется за следующую книгу. Например, за «Приключения Желтого Петуха».
Сказал р. Гдалье:
– Только не Яков. У него не так все происходит. Он сначала, как индеец, танцует вокруг законченной рукописи, хлопает в ладоши, приговаривает: «Ай да Цигельман, ай да молодец!» и так далее, как полагается. Радуется. Получает массу удовольствия. А потом уже, через некоторое время...
Сказал р. Хаимке:
– Через некоторое время он написал «Убийство на бульваре Бен-Маймон», повесть, которую изучают студенты Михаила Вайскопфа в Еврейском университете как пример прозы про алию из Советского Союза. А потом уже были написаны «Приключения Желтого Петуха». И конечно, про желтых канареек. А с ними смешно было...
Сказал р. Хезкель:
– Появился Желтый Петух вдруг, внезапно. Он что-то писал, и неожиданно стало писаться про желтого петуха. Вдруг желтый петух? И он думал: «Почему желтый петух?». Но ответа не находил. А потом купил книжку про канареек. И почитав ее, обнаружил очень много полезного. И тогда все слилось воедино.
Сказал р. Авром-Янкев:
– И он нашел ответ почему петух желтый?
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Да. Потому что этот петух есть плод любви кенара и курицы.
Сказал р. Иче-Мойше:
– Это про любовь или все дело в странностях их любви? В некой двойственности?
Сказал р. Шлойме:
– Двойственность? Она в нем всегда. И с этим ничего не поделаешь. Он, конечно, живет в Израиле. И можно сказать, что принадлежит к еврейской культуре. Но он в очень большой степени человек русской культуры: русский язык для него родной, пишет по-русски, окончил русское отделение филологического факультета Ленинградского университета. Так что здесь, конечно, имеет место некоторая двойственность.
Сказал р. Рувн:
– Должен вам сказать, что, когда человек изучает какую-нибудь культуру, он проникается ею, и она проникает в него, и он становится принадлежащим ей. Для него самый поразительный тому пример – приятели из Института востоковедения в Ленинграде. Это ученики учеников Василия Михайловича Алексеева, знаменитого синолога, основателя русской синологии. Он сын еврея-купца. Его родители умерли, и его усыновил друг отца. Алексеев был синолог замечательный. А они – ученики его учеников, и все они были буддистами со своим, буддистским отношением к жизни – так глубоко проникла в них культура, которую они изучали. И ему, жившему в России почти сорок лет, присуща такая двойственность. Она и проявилась в Желтом Петухе, который есть плод любви кенара и курицы.
Сказал р. Довидл:
– А в следующей его удивительной книге «Шебсл-музыкант» двойственности не наблюдается. Она на 150 процентов – еврейская.
Сказал р. Гдалье:
– Не говорите. Там есть такой герой – мишурес графа Паскевича. У него проблема двойственности имеет место.
Сказал р. Хаимке:
– А из какого небытия возник Шебсл?
Сказал р. Хезкель:
– Шебсл-музыкант кратко описан в книжке Иехезкеля Котика, которая называется «Зихройнэс» («зихронот» – воспоминания). Эта книжка до недавнего времени была только на идише, недавно переведена на русский язык. Он когда-то делал переводы каких-то кусков для себя. А потом, копаясь в своих бумагах, нашел там своего героя, Шебсла, и краткую историю его встречи с царским наместником.
Сказал р. Авром-Янкев:
– Откуда Шебсл – понятно. Но почему у современного романа такое средневековое построение? Так строились все – в общем-то – еврейские книги, связанные со святым текстом.
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Когда он писал эту книжку и когда ее закончил, ему надо было сделать необходимые вещи, которые он, к сожалению, не сделал. А именно: дать заголовок первым двадцати трем страницам, назвав их «Текст». А остальной части дать заголовок «Комментарий».
Сказал р. Иче-Мойше:
– Другими словами, есть некий Текст, который попадает в руки, и некто (как мы с вами) дают к нему Комментарий.
Сказал р. Шлойме:
– Но дело-то заключается еще вот в чем. Существовал такой жанр литературы на идише - «майсэ бихл», то есть «книжка историй», можно так перевести. Эти книжки рассказывали жизненные, как говорится, истории, истории из жизни. Или это были какие-то фантастические истории вроде сказок. И как бы автору в руки попала история этого Шебсла. Но в книжке - лакуны, вытертые места, оборванные места в страницах и тому подобное. Поэтому этот текст и читается, мягко говоря, с удивлением: почему вдруг абзац обрывается? почему где-то всего одна строчка? А потому, что очень старая, потрепанная книжка, что-то из текста вырвано, вырезано, выдрано, выжжено... А теперь давайте попробуем восстановить. И мы пытаемся... Не случайно появляется сначала фрагмент Текста. А потом этот фрагмент объясняется, комментируется...
Сказал р. Рувн:
– ...Эта книга, «Шебсл-музыкант», очень нравилась идишскому поэту и знатоку культуры идиш Саше Белоусову. И Симе Маркишу, удивительному эрудиту и полиглоту, сыну Переца Маркиша, благословенна память о них.
Сказал р. Довидл:
– Шебсл-музыкант возведен по всем правилам средневековой фортификации – а применялись ли при подобном строительстве современные технологии, другими словами, сегодняшние реалии и человеческие истории?
Сказал р. Гдалье:
– Кто-то говорил, что писатель пишет, в основном, о себе и изображает, в основном, себя – это может быть. Даже если это не так, то все равно писатель живет сегодняшней жизнью. Какие-то вещи он вспоминает, и они входят в его сочинения. Более того, он может это даже не заметить. Цигельман в какой-то вещи, по-моему, в «Убийстве на бульваре Бен-Маймон», описал некоего человека. Это постаревший стиляга, который продолжает гулять по Невскому проспекту в той же зеленой велюровой шляпе, узких брюках, при галстуке с пальмами и обезьянами. Он считал, многие жители Ленинграда, видели подобного героя на Невском, и он был уверен, что сам такого видел. Говорят, он дал рукопись кому-то почитать. И ему сказали: «Ты что? Этот эпизод есть у Битова». Ну конечно, и он вспомнил...
Сказал р. Хаимке:
– Все мы – люди книжной культуры. Наша жизнь построена в определенном смысле по книге, а книги, так выходит, мы сами пишем об этой жизни. Или опять же по той же книге? Это позволяет относиться ко всем книгам, которые читал, которые еще не читал, и, которые никогда читать не будем, относиться ко всему этому как к огромному миру. Это книжный мир, в котором огромное количество героев, ситуаций, описаний и так далее. И поэтому, если мы пишем о жизни, приходится пользоваться этими сведениями. Если станем описывать дерево, не сможем его описывать иными словами, кроме тех, которые знаем из книг. Это также позволяет нам пользоваться разного рода цитатами.
Сказал р. Хезкель:
– Книги, которые он издал – еврейские. Он – еврейский писатель. Но можно ли сказать, что есть еврейская литература? Что есть еврейское искусство?
Сказал р. Авром-Янкев:
– Мы подошли к сложной проблеме: что такое еврейская литература? Существует канон еврейской литературы или не существует? Кафка - еврейский писатель? Гейне – еврейский писатель? Василий Гроссман - еврейский писатель? И что такое еврейский писатель? А Левитан – еврейский художник? Как определяется это? Вот в чем дело.
Сказал р. Мойше Трейстер:
– Вы думаете, что человек с иным настроением, с иным отношением к миру, чем у Левитана, мог написать такие картины? Может, именно такое отношение к миру свойственно именно евреям? А может, такое отношение к миру, как у Кафки, свойственно именно евреям? Это все очень тонко. Это все очень материально недоказуемо. Ведь в мире огромное количество евреев – участников мировой культуры. На самых разных языках, в самых разных других культурах – их много. В США. В Европе. В Южной Америке. В России. И не только ашкеназы. Они есть и в мусульманских странах. Если сейчас их там нет, то они раньше были. Что это такое, еврейский писатель? Изначально нужно понять, что это. И тогда мы получим ответ и на этот вопрос.
Сказал р. Иче-Мойше:
– Что касается меня, то Яков Цигельман – еврейский писатель потому, что еврей, потому что пишет о евреях, и его интересуют евреи, и, возможно, его манера писать есть манера еврейская, – а пишет он по-русски. Опять получается очень интересная двойственность.
Сказал р. Шлойме:
– О!
Сказал р. Рувн:
– Это вопрос!
Сказал р. Довидл:
– А почему молчал Шебсл?
Сказал р. Гдалье (и его поддержали р. Хаимке, р. Хезкель, р. Авром-Янкев, р. Мойше Трейстер, р. Иче-Мойше, р. Шлойме, р. Рувн, р. Довидл):
– Шебсл, Шебсл-музыкант, ты лучше всех его знал! Он даже книгу о тебе написал! Тебе слово... Мы ждем!
И пока Шебсл решает с чего начать, прислушаемся к профессору Михаилу Вайскопфу (Еврейский университет, Иерусалим). который написал в № 4-5 журнала «Солнечное сплетение» (1999): о «Шебсл-музыканте» Якова Цигельмана:
«Автор открыл новый жанр. Точнее, перенес его прямо из иудаистической традиции. Я имею в виду так называемый мидраш, который представляет собой развернутые и дополненные подробностями переложения библейских историй. (...) Текст Цигельмана потешается не только над своими героями, но и над самими комментаторами, в число которых втягиваются и читатели, и над самим собой. Он соткан из хитроумных компромиссов, (... ) не текст, а пуримский карнавал, где из-под талесов сквозят гренадерские мундиры, а пять набожных евреев спорят о том, как приседала некая Дашенька».
Ян Топоровский